…а потом сквозь трещины в стенах стал проникать серый свет, послышалось пение птиц, грохот грузовика над головой, и я ощутила острую боль в ушибленной коленке. Оказалось, что я лежу, скрючившись, на бетонном полу того самого прохода под шоссе, почти у его противоположного конца, до которого мне оставалось всего несколько шагов. Мое лицо обдувал ветерок, пахло автомобильными выхлопами… Значит, кончился тот кошмарный сон наяву, или видение, или… что бы это ни было? И не у кого было спросить: А ты тоже это видел? Но в ушах у меня по-прежнему звучали три слова: Я буду здесь. Я поспешила выбраться из туннеля навстречу ясному голубому утру, но все еще дрожала от какого-то странного душевного опустошения, от кошмарной необычности того, что со мной только что произошло. Я села на траву у дороги и задумалась. Может быть, сны наяву – это что-то вроде рака, который то проходит, то вдруг неожиданно возвращается, когда тебе кажется, что ты уже совсем выздоровел? Может быть, заканчивается срок моего пребывания в нормальном состоянии? Ведь доктор Маринус предупреждал, что «исцелил» меня лишь на время, пусть даже довольно длительное. Может быть, испытанный вчера стресс – ссора с мамой, история с Винни и все остальное – как бы спустил курок для рецидива? Я не знала, что и подумать. Никакого Жако рядом, разумеется, не было; наверняка я просто вообразила себе, что видела его. Ну и хорошо. Я была рада, что малыш в безопасности, дома, в «Капитане Марло», в двадцати милях отсюда, хотя мне, конечно, было очень приятно с ним повидаться. Зато теперь я была уверена, что с ним все в порядке и беспокоиться совершенно не о чем.
* * *Впервые я увидела Жако в «инкубаторе» родильного отделения, потому что он появился на свет раньше времени. Я тогда во второй раз побывала в «Грейвзенд дженерал хоспитал», но уже в другом здании, где находилось родильное отделение. Мама только-только приходила в себя после кесарева сечения и выглядела какой-то необыкновенно усталой – я, во всяком случае, такой измученной ее никогда не видела. И все-таки она счастливо улыбалась нам и сказала, чтобы мы поздоровались с нашим новым братиком Джеком. Папа весь предыдущий день и всю ночь провел в больнице и выглядел таким помятым, небритым и немытым, словно неделю ночевал в автомобиле на парковке. Шэрон, помнится, более всего была огорчена тем, что теперь ей придется расстаться с положением всеобщей любимицы, да еще и из-за какого-то непонятного существа – то ли обезьянки, то ли креветки, лежащей в «инкубаторе» и утыканной разными трубочками. Брендану тогда было уже пятнадцать, и он заранее испытывал отвращение к плачу очередного младенца и бесконечной возне с кормлениями, отрыжкой и обкаканными памперсами. Я постучала пальцем по стеклу и сказала: «Привет, Жако, я твоя старшая сестра», и его пальчики шевельнулись в ответ; совсем чуть-чуть, но мне показалось, что это он вроде как приветливо махнул мне рукой. Богом клянусь, он действительно мне ответил; это чистая правда, хотя больше никто этого не заметил; зато у меня в сердце словно что-то защекотало, и я почувствовала, что готова кого угодно убить, лишь бы защитить эту кроху от любых невзгод. Я и теперь относилась к Жако точно так же; особенно меня бесило, когда какие-нибудь ублюдки заводили речь о том, какой это «странный ребенок», а может, и вовсе «эльфийский подменыш» или «просто урод недоношенный». Среди людей все-таки очень много сволочей и невежд. Почему, собственно, считается нормальным, когда ребенок в семь лет рисует межпланетные корабли, а если ему нравится рисовать «дьявольские» лабиринты, то он «урод»? Кто решил, что тратить деньги на игру «Космические пришельцы» можно, а если ребенок купит себе калькулятор с кучей всяких математических операций, то его попросту задразнят? Почему детям разрешается слушать по радио «Топ-40» всякие идиотские передачи, но если тебе в шесть лет нравится слушать передачи на иностранных языках, тебя непременно сочтут фриком? Мама и папа, правда, порой просили Жако поменьше читать и побольше играть в футбол и другие подвижные игры, и после этого он какое-то время вел себя почти как нормальный семилетний мальчик, но все прекрасно понимали, что он просто притворяется. Просто время от времени тот, кем он был на самом деле, как бы взглядывал на меня с улыбкой из глубины его черных глаз – так бывает, когда случайно заметишь в окне проносящегося мимо поезда лицо человека, который посмотрел на тебя и приветливо тебе улыбнулся, – и в такие моменты мне всегда хотелось помахать ему рукой, даже если Жако сидел напротив меня за столом или мы с ним вместе поднимались по лестнице.
* * *В общем, галлюцинация то была или нет, но нельзя же было сидеть так весь день. Пора было поднять задницу и двигаться дальше. И еды мне нужно было раздобыть, и придумать какой-нибудь план действий. В общем, я заставила себя встать, и вскоре, уже за первым поворотом дороги, поля закончились, и я вновь оказалась в привычном мире садовых изгородей, указателей и полосатых дорожных переходов. В небе над головой качалось жаркое марево, и меня опять донимала жажда. В последний раз я вволю напилась воды – прямо из-под крана! – когда мы с Брубеком проникли в церковь; а в городе по правилам приличия нельзя просто так постучаться в дверь и попросить стакан воды, хотя где-нибудь в пустынном краю такое вполне допустимо. Господи, хоть бы попался какой-нибудь парк с фонтанчиком питьевой воды – это было бы идеально! – или хотя бы общественный туалет, но поблизости не было ни малейших признаков ни того, ни другого. А еще мне очень хотелось почистить зубы: их внутренняя сторона стала какой-то шершавой, как чайник изнутри, когда там нарастает накипь. Из какого-то окна на меня так пахнуло поджаренным беконом, что мой бедный живот прямо-таки свело от голода, а тут еще словно нарочно мимо проехал автобус, направлявшийся в Грейвзенд. Стоило на него сесть, и через сорок пять минут я была бы дома…
Это, конечно, так, но я тут же представила себе торжествующее лицо мамы, когда она, открыв боковую дверь, впустит меня в дом, и… автобус, пыхтя, проехал мимо. Некоторое время я продолжала уныло брести по дороге, потом нырнула под железнодорожный мост и наконец увидела впереди ряд магазинов и газетных киосков, где наверняка можно будет купить бутылку воды и пачку печенья. Я рассматривала вывески магазинов: «Христианская книга», «Все для вязанья», «Игорная лавка»[16], магазин детских конструкторов и моделей самолетов фирмы «Эрфикс», чуть дальше – зоомагазин, где в клетках сидели шелудивые хомяки. Почти все магазины были закрыты, и в целом улица имела весьма унылый вид. Ну что ж, во всяком случае, до Рочестера я добралась. А дальше что?
Вон там телефонная будка земляничного оттенка…
Земляника, клубника… А что, это неплохая идея.
* * *Женщина в справочной будке довольно быстро отыскала телефон фермы Гэбриела Харти «Черный вяз», что на острове Шеппи, и спросила, не хочу ли я сразу с ним переговорить. Я сказала, что хочу, и уже через минуту меня соединили с фермой. На моих часах было без трех минут девять. Для фермы, безусловно, это не слишком рано даже в воскресенье. Но трубку никто не брал. По совершенно непонятной причине я вдруг страшно разнервничалась. Если через десять гудков мне так никто и не ответит, решила я, то повешу трубку и смирюсь с неизбежностью. Значит, просто не суждено.
На девятом звонке кто-то все же снял трубку, и послышалось тягучее «Да-а?».
Я сунула в щелку десять пенсов и сказала:
– Добрый день. Это ферма «Черный вяз»?
– Да вроде бы так. Во всяком случае, еще вчера она именно так называлась. – Голос был хрипловатый, и его хозяин невыносимо растягивал слова.
– Вы мистер Харти?
– Да вроде бы так. Когда я последний раз в зеркало смотрелся, то все еще был мистером Харти.
– Я звоню, чтобы спросить: вы нанимаете сборщиков урожая?
– Нанимаем ли мы сборщиков? – Он помолчал. Мне было хорошо слышно, как где-то на заднем плане захлебывается лаем собака; потом какая-то женщина громко крикнула: «Борис, заткни пасть!» – Да-а, нанимаем.
– Одна моя подруга пару лет назад работала у вас на ферме, и если вы не против, я бы тоже хотела к вам приехать и немного поработать. Мне очень нужно. Пожалуйста!
– Клубнику раньше собирать доводилось?
– Доводилось, но не на настоящей ферме. А вообще я к тяжелой работе привыкла, – я вспомнила о своей ирландской двоюродной бабушке Айлиш, – я раньше часто своей тете в огороде помогала, а огород у нее просто огромный, так что я не боюсь испачкать руки.
– Значит, у нас, фермеров, руки всегда грязные, так?
– Я просто хотела сказать, что не боюсь тяжелой работы и могла бы хоть сегодня начать. – Последовала пауза. Очень длинная пауза. Очень-очень длинная. Я забеспокоилась: видно, придется совать в автомат еще монетку. – Мистер Харти? Алло? Вы меня слышите?
На девятом звонке кто-то все же снял трубку, и послышалось тягучее «Да-а?».
Я сунула в щелку десять пенсов и сказала:
– Добрый день. Это ферма «Черный вяз»?
– Да вроде бы так. Во всяком случае, еще вчера она именно так называлась. – Голос был хрипловатый, и его хозяин невыносимо растягивал слова.
– Вы мистер Харти?
– Да вроде бы так. Когда я последний раз в зеркало смотрелся, то все еще был мистером Харти.
– Я звоню, чтобы спросить: вы нанимаете сборщиков урожая?
– Нанимаем ли мы сборщиков? – Он помолчал. Мне было хорошо слышно, как где-то на заднем плане захлебывается лаем собака; потом какая-то женщина громко крикнула: «Борис, заткни пасть!» – Да-а, нанимаем.
– Одна моя подруга пару лет назад работала у вас на ферме, и если вы не против, я бы тоже хотела к вам приехать и немного поработать. Мне очень нужно. Пожалуйста!
– Клубнику раньше собирать доводилось?
– Доводилось, но не на настоящей ферме. А вообще я к тяжелой работе привыкла, – я вспомнила о своей ирландской двоюродной бабушке Айлиш, – я раньше часто своей тете в огороде помогала, а огород у нее просто огромный, так что я не боюсь испачкать руки.
– Значит, у нас, фермеров, руки всегда грязные, так?
– Я просто хотела сказать, что не боюсь тяжелой работы и могла бы хоть сегодня начать. – Последовала пауза. Очень длинная пауза. Очень-очень длинная. Я забеспокоилась: видно, придется совать в автомат еще монетку. – Мистер Харти? Алло? Вы меня слышите?
– Да-а. По воскресеньям никто ничего не собирает. Во всяком случае, у нас, на ферме «Черный вяз». По воскресеньям мы даем ягодам и фруктам возможность подрасти. А собирать начнем завтра ровно в шесть. Кстати, у нас имеются спальни для сборщиков, но предупреждаю: это не отель «Ритц». И горничных у нас нет.
Блеск!
– Это просто отлично! Значит… вы меня берете?
– Тридцать пять пенсов за ящик. Полный. И никаких гнилых ягод. Иначе заставлю все снова собирать. И никаких камней, иначе сразу выгоню.
– Хорошо-хорошо. Так я могу сегодня подъехать?
– Да-а, давай. У тебя имя-то есть?
Я испытала такое облегчение, что, не подумав, тут же выпалила «Холли!» и сразу поняла: разумней было бы назваться вымышленным именем. Прямо передо мной на железнодорожном мосту висела реклама сигарет «Ротманз», и я сказала: «Холли Ротманз» – и снова пожалела об этом. Надо было выбрать что-нибудь легко забывающееся, вроде Трейси Смит, но теперь уж ничего не попишешь.
– Значит, Холли Боссман?
– Холли Ротманз. Как сигареты.
– Значит, сигареты? Я-то трубку курю.
– Как мне добраться до вашей фермы?
– Наши сборщики сами как-то добираются. У нас тут такси нет.
– Я знаю, потому и спрашиваю, как мне ехать.
– Это очень просто.
Черт побери, надеюсь, что так! Если он будет продолжать в том же духе, то у меня все монетки кончатся.
– Это хорошо, а все-таки как мне до вас добраться-то?
– Сперва переберешься по мосту на остров Шеппи. А там спросишь, где ферма «Черный вяз». – И с этими словами Гэбриел Харти повесил трубку.
* * *Рочестерский замок высился на берегу реки Медуэй и был похож на гигантский макет самого себя; металлический мост охранял большой черный лев, и я, проходя мимо, погладила льва по лапе – на удачу. Фермы моста стонали и скрипели, когда по ним проезжали тяжелые грузовики. Мои стертые ноги нестерпимо болели, но я все равно была страшно собой довольна: всего сутки назад я чувствовала себя глубоко несчастной – жалкая, исцарапанная, с кровавыми мозолями на пальцах, – и вот уже вполне успешно договорилась насчет работы и ночлега, так что всю следующую неделю можно ни о чем не беспокоиться. Ферма «Черный вяз» – это как раз такое место, где можно залечь на дно и подсобрать немного деньжонок. Я думала о тех маленьких бомбах, которые станут взрываться в Грейвзенде одна за другой. Папа наверняка сегодня сходит к Винни: «О, доброе утро! Вы, я полагаю, спите с моей несовершеннолетней дочерью? Так вот: я не уйду, пока не поговорю с ней!» Ага! Морда у Винни сразу станет как у хорька, и он скажет: «А ее здесь нет». Ага! И папа бросится назад и сообщит об этом маме. Ух, что тогда начнется! Мама примется прокручивать в памяти все обстоятельства нашего с ней разговора, завершившегося пощечиной. Потом она сама двинет к Винни. Ну и вляпается в дерьмо! «Никак не ожидала тебя здесь увидеть, Стелла!» Впрочем, может, ее там и не будет, и мама, испепелив Винни взглядом и заставив лепетать в свое оправдание что-то жалкое, уйдет, а он, прилипнув к полу, как коровья лепешка, так и останется стоять посреди холла. Затем мама поспешит к Брендану и Рут, чтобы проверить, не там ли я случайно. Брендан скажет, что встретился со мной утром, когда я шла к Стелле Йирвуд, так что они оба ринутся туда, и Стелла, разумеется, вежливо объяснит: «Что вы, миссис Сайкс, она сюда вообще не приходила, да меня на самом деле и дома-то не было, так что я понятия не имею, где она», но она должна понимать: ракета теплового наведения в ее направлении уже вылетела. Наступит и закончится понедельник, затем вторник, и в среду наконец позвонят из школы и спросят, почему я не являюсь на экзамены. Мистер Никсон сурово скажет: «Миссис Сайкс, давайте говорить начистоту. Почему ваша дочь с субботы отсутствует в школе?» Мама начнет бормотать что-то насчет небольшой семейной ссоры, закончившейся «легким шлепком», и папа, разумеется, тут же захочет выяснить, из-за чего была ссора и что имелось в виду под «легким шлепком». Насколько он был легким? Ага, ага, ага. И тут она, потеряв самообладание, завопит: «Я же, черт побери, Дэйв, уже рассказывала тебе об этом!», а потом пойдет на кухню и будет смотреть вдаль, за реку, и думать: «Ведь девочке всего пятнадцать! С ней что угодно могло случиться…» Ничего, пусть помается, это ей только на пользу.
Чайки устроили внизу, на поверхности реки, жуткую драку.
Под мостом с жужжанием проплыл полицейский катер. Я посмотрела ему вслед и пошла дальше.
Вон впереди заправка фирмы «Тексако» – и магазин при ней, к счастью, открыт.
* * *– Где здесь лучше всего голосовать, чтобы добраться автостопом до Шеппи? – спросила я у парня, сидевшего на кассе, после того как он вручил мне сдачу, две жестянки с фруктовым напитком «Тайзер», двойной сэндвич и пачку печенья «Ритц». Мои заветные 13 фунтов 85 пенсов уменьшились до 12 фунтов 17 пенсов.
– Я никогда стопом не езжу, – сказал он, – но если б поехал, то поднялся бы на Чатемский холм и попытал счастья на Окружной дороге А-22.
– А до Чатемского холма как добраться?
Но ответить он не успел: в магазин вошла какая-то молодая женщина с малиновыми волосами, и парень из «Тексако» так и впился в нее глазами.
Мне пришлось напомнить, что я все еще здесь.
– Извините, но как мне все-таки добраться до Чатемского холма?
– От нашего двора сверните налево, минуете первый светофор, затем гостиницу «Стар» и поднимайтесь вверх до башни с часами. Там свернете налево, в сторону Чатема, пройдете мимо больницы Святого Варфоломея и продолжайте идти прямо, пока не доберетесь до автомагазина «Остин-Ровер». Это уже почти Чатем. Там выставляйте большой палец и ждите, пока возле вас не остановится рыцарь на сверкающем «Ягуаре». – Он нарочно сказал все это скороговоркой, чтобы мне было трудней запомнить. – Может, конечно, вам и повезет, а может, будете ждать несколько часов. С автостопом никогда не знаешь наверняка. Убедитесь, что вас высадили у поворота на Ширнесс – если окажетесь в Фавершеме, то заедете слишком далеко. – Он поправил штаны в промежности и повернулся к женщине с малиновыми волосами: – Итак, моя дорогая, чем я могу вам помочь?
– Для начала не называйте меня «моя дорогая», договорились? Вот и прекрасно.
Я не стала сдерживаться и расхохоталась. И он, по-моему, готов был меня за это убить.
* * *Я двинулась в путь, но не прошла и ста шагов, как меня нагнал разбитый «Форд Эскорт». Возможно, когда-то он был оранжевого цвета, а может, просто ржавчина проступила. Пассажир на переднем сиденье открыл окошко: «Привет!» Я уже успела набить рот печеньем «Ритц» и, должно быть, выглядела как полная кретинка, но ее я сразу узнала. Это была та женщина с малиновыми волосами.
– Это, правда, не совсем сверкающий «Ягуар», – весело сказала она и приглашающим жестом похлопала по дверце, – да и Йен на рыцаря определенно не похож, – парень за рулем слегка поклонился и помахал мне рукой, – но если тебе нужно на остров Шеппи, то мы как раз едем в ту сторону и можем довезти тебя почти до самого моста. Клянусь честью, мы не рубим людей топорами на куски и не распиливаем их циркулярной пилой. По-моему, лучше ехать на нашей развалюхе, чем стоять на обочине дороги часов шесть и в итоге дождаться кого-нибудь вроде вон того урода, – и она мотнула головой в сторону заправочной станции, – который притормозит со словами: «Итак, моя дорогая, чем я могу вам помочь?», а потом на тебя набросится.