Через четверть часа Семен Егорыч, облаченный в мягкие домашние брюки, темную сорочку со стоячим воротничком и стеганый халат, очень похожий на настоящий шелковый, нарезал ароматными кружками настоящий лимон. По головизору показывал новости официальный госканал. Полутораметровый куб, наполненный легчайшим дымом, висел посреди комнаты, источая во все стороны звук и свет. Внутри куба суетились три рафинированные личности в сетчатых пиджаках. Они взахлеб читали о событиях в мире, перехватывая друг у друга цветные листочки и время от времени совершая серии нелепых телодвижений. У двоих явственно посверкивали лысины. Теперь так модно. Естественность в фаворе.
Семен Егорыч убрал звук и пошел к настенному бару. Там из потайного отделения он достал пузатую бутылку со звездами на горлышке и стеклянный стаканчик. Поставил бутылку на низкий столик возле разовой тарелки с лимоном. Отступив на шаг, полюбовался. В холодильнике лежало говяжье филе, разделанное на пластики. Его можно было отбить и обжарить с солью и перцем. Семен Егорыч взглянул на часы и отказался от этой идеи. Вместо мяса Атутин нарезал немного пармезана, затем подвинул столик к креслу, налил полную стопку коньяка и уселся, блаженно вытянув ноги. Гурманя и растягивая удовольствие, он долго разглядывал напиток на свет, нюхал его, покачивал из стороны в сторону. Затем отхлебнул глоток, покатал во рту, тихо мыча от удовольствия, наконец проглотил и откинулся на мягкую спинку. Семен Егорыч обожал коньяк. Что ни говори, а так жить стоит! Неделя выдалась непростая, и масса Сэм заслужил пару рюмочек. В четверг он продал Носорогу четыре карточки и взял за каждую по штуке. Сукин сын, конечно, был страшно недоволен, пытался торговаться и даже прозрачно угрожать, но денежки таки выложил. С Носорогом иметь дело проще, чем, скажем, со Стасом. Надо и впредь не опускать марку, но быть начеку, дилеры не любят расплачиваться из собственных карманов. И Семен Егорыч сделал еще глоток за здоровье Носорога. Коньяк был выше всяких похвал, и сыр неплох.
Как и большинство рядовых сограждан, Атутин отоваривался в обычных маркетах средней руки. Соевая свинина, пли-и-и-з, ананасы со вкусом, идентичным натуральному, сублимированное пюре из модифицированной картошки и прочий конденсат. Большинство из этих продуктов исчезало в утилизаторе, потому как не перевелись еще в мире божьем магазины для VIP-ов. В середине каждого месяца отставной майор отправлялся в одну из таких точек. Нет, он не бродил между полок, выбирая балычок понежнее. Он вызывал кассбоя из обслуги, давал ему подробный список и через полчаса сгружал все искомое в багажник «Порше». И ни одна камера внутреннего наблюдения ни разу не зафиксировала атутинского лица в заведении, которое майору на пенсии не по карману! Кассбой получал хорошие чаевые, а Семен Егорыч получал упаковки точь-в-точь такие же, как в простом маркете, но содержащие натуральную картошку с натуральной свининой, и, конечно же, бутылку коньяка в придачу. Все оставались довольны.
Семен Егорыч доел сыр, допил вторую стопку, немного поколебавшись, налил третью и включил газету. Потягивая коньяк, он пробегал глазами последние сообщения. Цунами в Индонезии, засуха в Бразилии, новая постановка «Кошек» на Бродвее, теракт в Дели, теракт в Сиднее, китайцы никак не могут снять своего последнего космонавта с орбиты, их стыдят ООН и Красный Крест, а они прикидываются дурачками, британская королева беременна, причем неизвестно от кого (вот соплячка!), убит Болеслав Ижич… Стоп! Семен Егорыч открыл раздел и начал читать подробно: «Вчера, в четыре часа утра, сотрудниками органов безопасности была обнаружена подпольная лаборатория по изготовлению нелегальных синтнаркотиков. В помещении лаборатории оказались: гражданин Болеслав Ижич, спонсировавший производство, два его телохранителя и химик-лаборант. На предложение сдаться вышеперечисленные ответили отказом и открыли по спецгруппе огонь из автоматического оружия. В результате боевого контакта Ижич и его телохранители убиты, лаборант получил тяжелое ранение в область грудной клетки и скончался по дороге в клинику». Семен Егорыч прочитал два раза. Ничего себе наворот! Ижич убит! Конечно же, наркотики здесь ни при чем. Никто из-за этого стрельбы не устраивает. После национализации наркоторговли героиновые войны практически прекратились, с государством не повоюешь. Но Болеслав Ижич никогда не занимался наркотиками. Болеслав Ижич занимался делами куда более серьезными. Больше тридцати лет назад контора, в коей работал Атутин, заинтересовалась Ижичем как «самогонщиком»-одиночкой. Взять его тогда не удалось. Контора пустила пузыри. Парень оказался словно мылом намазан. Он был изворотлив до невероятности, имел блестящее образование в области химии и математики. Его пытались взять на колбах раз десять, и каждый раз он уходил буквально из-под носа. К тому времени Болеслав, проходивший в документах следствия как Нострадамус, уже сменил весовую категорию. Он больше не был просто головастым луноходом, «самогонщиком»-любителем. Теперь за ним кто-то стоял, и стоял крепко. Несколько раз брали прекрасно оборудованные и хорошо законспирированные лаборатории. Приборы и помещения стоили больших денег. Все в конторе понимали, что дело Ижича затрагивает интересы очень важных людей, но сделать ничего не могли. Потом Ижич вдруг исчез. Была информация, что Нострадамус перебрался в Европу. Ходили слухи, что его радарили на Ближнем Востоке. А Ижич, вот те и раз, здесь всплыл, правда, кверху брюхом всплыл, бедолага. Семен Егорыч закрыл газету, поерзал в кресле, отгоняя неприятные мыслишки, безо всякого удовольствия допил коньяк, поднялся и пошел в ванную.
Большой палец, потом средний, потом указательный и мизинец разом. Панель из четырех плиток отошла в сторону. В нише стоял он – Прибор. Уже долгое время Семен Егорыч Атутин не мог думать о нем иначе как с большой буквы, хотя сам Прибор большим не был. Он свободно помещался в обычном кейсе. Плоский, продолговатый, ничем не примечательный ящик, посередине дырка в кулак величиной, передняя стенка из помутневшего, местами исцарапанного акрилата. Три загрузочные камеры сверху, ниже пористая масса четырёх цветов, ещё ниже путаница из проводов и трубок, местами видна не очень аккуратная спайка. В отверстии аптечный пузырёк, зажатый в пластмассовую струбцинку. В самом низу подобие радиатора из серебристых пластинок. Аккумуляторные батарейки примотаны прямо к корпусу прозрачным скотчем. Бережно и благоговейно Семён Егорыч проверил расходные элементы в загрузочных камерах и пузырёк в струбцине, закрыл дверцу в стене, активировал замок и присел на крышку унитаза. Там, за четырьмя керамическими плитками, вываривались в плоском чёрном нутре неведомые химические реакции, там стоял если не «табурет», то пожизненный срок для господина Атутина, одиночная камера в психушке. А скорее всего всё-таки «табурет». Но не было на свете силы, способной заставить Семёна Егорыча отказаться от Прибора.
Поначалу он ничего не понял, только позвоночником почувствовал, что плоский ящик может как-то сгодиться. Атутину тогда исполнилось тридцать пять. И не был он еще ни дядей Семой, ни Семеном Егорычем, а звали его тогда просто Семой, Самуэлем или Семафором. Они с Колькой Швейнецем по кличке Кеша вели четыре дела сразу. Одно из них было самым глупым и бесперспективным. И называлось оно забавно: «Сомнамбул». Пациентом был пятидесятитрехлетний инженер-ядерщик по фамилии Ташевский. Его имя и отчество Атутин-Семафор со временем выбросил из памяти за ненадобностью. Этот Ташевский ничего особенного собой не представлял. Самый обыкновенный луноход, начитанный умник-растяпа. Остается только удивляться, как аналитический отдел смог его зацепить. Он даже носил настоящие очки из каких-то специфических особенностей зрения, а между прочим, про очкариков Семен слышал только от родителей. Видно, имелись в жизни лунохода темные уголки, и вот Ташевский начал фигурировать в деле «Сомнамбул» как вероятный «самогонщик»-одиночка. Над Атутиным и Швейнецем потешалось все управление. Оказалось, что злостный «самогонщик», луноход-недоумок, не имеет и никогда не имел водительских прав. Случай редчайший, придающий всему делу оттенок комедийного фарса.
Напарники попытались избавиться от смехотворного задания. Но начальство прикрикнуло, и пришлось заниматься. Через три недели появились кое-какие результаты. Ташевский и правда по выходным исчезал из поля зрения наблюдателей часов на пять, на шесть. Это еще не было преступлением. Может быть, у мужчины роман с чужой дамой? А еще через неделю Колька заявился сияющий, словно начищенный ботинок, и сказал, что засек «гнездо». «Ташевский сейчас там, – говорил Колька, заваливаясь в казенное кресло и задирая ноги на казенный стол. – Одевайся, брат Семафор, самое время нанести пациенту визит». Атутин облачился в бронежилетку, накинул куртку и через полчаса вел вертолет к юго-западной окраине. Колька показывал, куда лететь, успевая при этом пошло шутить про половые различия луноходов и луноходих. Дом оказался совсем старой шестиэтажкой. Сесть на крышу им не удалось. Пришлось посадить «Одуванчик» в квартале от объекта и добираться пешком. Они вошли в подъезд.
– Первый этаж, – шепотом сказал Колька Швейнец и указал на дверь. – Здесь.
– Соседи? – тихо спросил Семен.
Колька помотал головой:
– Съехали. Я так понимаю, «гнездо» он арендует на время, пока дом не снесли.
– Ну, с богом, – прошептал Семен и вставил в замок электронную отмычку. Колька взвел свою пушку.
Отмычка пожужжала, приспосабливаясь, и бесшумно провернулась четыре раза. Семен тоже взвел затвор пистолета и легонько надавил на дверь. Ничего. Атутин нажал сильнее. Дверь не поддавалась. С минуту напарники удивленно глядели друг на друга.
– Там щеколда, – наконец догадался Семен и даже хлопнул себя кончиками пальцев по лбу.
– Такая? – Колька поводил рукой, показывая.
Семен кивнул.
– Ничего, откроем, – пробормотал Колька, вынимая из кармана куртки тюбик со штурмовым пластидом.
Они обмазали притвор двери желтоватой массой, прикрепили взрыватели и прижались к стене по обе стороны от входа.
– Три, четыре, – сказал Семен. Глухо бумкнуло, и Колька Швейнец высадил дверь плечом.
Семен ворвался в квартиру следом. Уже на бегу он понял, что они попали не в комнату, а в длинную обшарпанную прихожую. Кольке и Семафору хватило трех секунд, чтобы сориентироваться и добежать до конца коридора. Они ворвались в большую комнату, захламленную кусками упаковочного материала. И все же темп был уже потерян. Высокий, сухощавый мужчина вскочил из-за стола, на котором стояла раскрытая ПК-станция.
– Сидеть!!! – заорал Колька.
Но пациент и не думал сидеть. Он сделал быстрое движение, словно выдернул из компьютера короткий шнурок, и Семена ослепила ярчайшая вспышка. Сразу за вспышкой грохнул выстрел. Еще ничего не видя, ориентируясь на слух и на память, Атутин прыгнул через стол и дважды ударил, стараясь попасть в нервные центры. Хвала господу, он попал по крайней мере один раз. Пациент покатился по полу и затих. Семен поднялся с коленок. Перед глазами расплывались багровые пятна, роговицу сильно жгло, но Семафор хорошо знал: тереть глаза не следует. Почти вслепую он нашел клиента, ощупал его. Вроде живой. Постепенно начали проступать очертания предметов.
– Колян, – позвал Атутин, – ты на ходу?
Колька не отзывался. «Что за конденсат? – подумал Семен. – Может, его контузило? Такое случается». Сегодняшний день нравился Семафору всё меньше и меньше. Он заторопился, перевернул слабо застонавшего пациента на живот, зафиксировал его запястья липучками и только потом подошёл к сидевшему возле стены напарнику. Его поза Семёну совсем не понравилась. Атутин всё-таки протёр глаза и присел на корточки. Колька Швейнец был безнадёжно и необратимо мёртв. В самой середине высокого Колиного лба чернела небольшая дырочка, из неё кривым ручейком сочилась кровь. На всякий случай Семён приложил пальцы пониже Колиного уха и тихо выругался. Какая нелепость, череда нелепостей. Они надели бронежилетки и не позаботились о защитных линзах. На старый фокус с блицем они попались, как малые дети. Расслабились, и косорукий везунчик с перепугу попал Кольке прямо в лоб. Пациент за спиной зашевелился. Семён поднялся, обошёл стол, подобрал маленький пистолет, явно переделанный в боевой из химического шокера, и перевернул Ташевского на бок. Тот заморгал глазами. Очки слетели с него, когда он падал.
– Что же ты наделал, сука? – спросил Семен, поднимая над головой Ташевского ботинок, и сам же ответил. – Ты человека убил, лишенец.
– Не надо… – попросил лежащий.
Семен убрал ногу, поискал вокруг очки, положил хрупкую, похожую на велосипед оправу перед носом пациента и раздавил ее каблуком. Потом Атутин подкатил единственный в комнате стул поближе и уселся над пациентом, уперев локти в широко расставленные колени.
– Тебе, господин луноход, теперь «табуретка» будет, – как бы между прочим проговорил Семен, разглядывая самодельный пистолет (Ташевский сглотнул), – но до суда ждать долго. Я намерен внести кое-какие кор-рек-тивы. Вот сейчас я вставлю эту мухобойку тебе в ухо и нажму на спуск. В конторе скажу, что ты убил Николая и сразу застрелился. Что скажешь?
– Не надо… – повторил Ташевский.
– А почему?! Почему, мать твою, не надо?! – заорал Семен, нагибаясь к самому лицу преступника. – Что может мне помешать?
Ташевский вдруг заговорил сбивчиво, горячо и торопливо. Из его слов получалось, что аналитики не ошиблись. Пациент действительно частным порядком занимался разработкой нового энергоресурса и добился «удивительных результатов». Атутин слушал все внимательнее.
– …Вы не поверите, – захлебывался словами Ташевский. – Я собрал прототип, и он работает, он вырабатывает мегазин… Я проводил лабораторные испытания… Там в колбе есть миллиграммов пять, вы можете проверить его.
– Какой мне резон от этой техномудии? – спросил Семен.
Ташевский заворочал худой жилистой шеей:
– Резон огромный! Вы вливаете тридцать миллилитров мегазина в бензобак, и на стакане обычного бензина можете доехать до Архангельска или… ну, не знаю… до Таллина. Ингредиенты можно купить в любой аптеке, ну еще бытовая химия…
– А тебе какой резон все это мне рассказывать?
– Я отдам вам прототип и объясню, как им пользоваться, а вы меня отпустите…
Семен усмехнулся:
– Ну и как он работает?
– Я не смогу вам объяснить принцип действия, – снова заторопился Ташевский. – Вы не поймете, это ракетные технологии (Семен поморщился), я могу объяснить, как пользоваться.
– И где твой прототип? – поинтересовался Семен.
– Здесь, в тумбе стола, – Ташевский указал на стол подбородком.
Семен вынул из тумбы плоский черный ящик с дырой посередине. В дыре и правда размещалась колба с прозрачной жидкостью на донышке. Атутин поставил ящик перед пациентом, опять сел на стул и сказал нарочито равнодушным тоном:
– Предположим, ты не метешь. Но зачем мне тебя отпускать? Загляну в твою станцию и выясню, что надо.
Ташевский засмеялся:
– Вы не разберетесь, к тому же я взорвал оба винчестера.
– Умник, – ласково сказал Семен. – И что же мы теперь будем делать?
– Вы освободите мне руки, и я уйду, – постепенно успокаиваясь, проговорил Ташевский. – Вы заберете прототип и тоже уйдете. А завтра я переправлю на вашу почту подробные инструкции. Все будет выглядеть вполне безобидно, в крайнем случае как дурацкая шутка.
– Я бы предпочел получить информацию сейчас.
Ташевский замотал головой:
– Тогда нет гарантии, что вы меня отпустите.
– Верно, нету, – согласился Семен.
– Да вы ничего не теряете, – заговорил Ташевский просительно. – Я вас не собираюсь обманывать. На вашей стороне власть. Вы можете объявить меня в розыск, и тогда мне…
– «Табуретка», – подсказал Атутин.
– Да, «табуретка». Вы думаете, я не понимаю, отчего этот сыр-бор? Не знаю, куда деваются такие, как Рейнгольд, почему случаются несчастные случаи с такими, как Баскаков или Веншин? Я прекрасно понимаю, что такое нефтяные акции и сколько они сейчас стоят. И сколько будут стоить потом. Нас, альтернативщиков, давят, как крыс. Вашими руками душат. Законами душат. Зачем мне вас обманывать?
– Обманывать незачем, – опять согласился Семен. – Хотя есть еще один вариант. Сейчас я вкачаю в тебя кубика три «ацетона». Твой язык станет мягким-мягким. И ты все объяснишь мне сегодня, без всякой почты.
Ташевский заметно побледнел.
– Как видишь, дружок, выхода у тебя нет, – сказал Семен и полез во внутренний карман.
– Не надо уколов, – севшим голосом сказал Ташевский. – Помогите мне встать.
Инструктаж со связанными руками занял минут пятнадцать.
– Все тривиально, – подытожил Семен, он был слегка разочарован.
Ташевский виновато и жалко улыбнулся:
– Да, тривиально… Я вашего товарища… не нарочно… Вы меня простите, если можете.
– Бог простит, – отрезал Атутин – А ну повернитесь спиной.
Ташевский послушно повернулся. Семен снял с него липучки.
– А теперь отойдите на четыре шага назад!
Ташевский так же послушно отошел и стал грустно наблюдать, как Атутин упаковывает прототип в черный пластиковый мешок. Когда Атутин шагнул к двери, он сказал:
– Прощайте и простите.
– И вы прощайте, – сказал Семен и, быстро подняв руку, выстрелил навскидку.
Ташевский упал навзничь. Семен поставил упакованный прибор на стол и подошел взглянуть на труп.
– Надо же, – пробормотал он, – точно в лобешник.
Семен задержался ровно на пять минут, стирая запись с личных диктофонов своего и Колькиного. Потом он ушел к вертолету, неся под мышкой вещь, значения которой еще не оценил и даже не понял.
В конторе поднялся жуткий шум. Оперативники пили за упокой Колькиной души. Аналитики ходили гордые неизвестно чем. Швейнеца посмертно наградили медалью. А Атутина едва не отправили на психореабилитацию. Когда всё утряслось, Семён перепрятал прибор из надёжного места в место сверхнадёжное и забыл о нём аж на восемь лет. Переход с оперативной работы в ОПЗ освежил память. Семён Егорыч вдруг как-то сразу, с пугающей отчётливостью понял, что уже не молод, что ещё пять-шесть лет, и его спишут на обочину. Он так же, как все, будет раз в месяц получать карточки, а потом экономить каждый грамм бензина. Сколько карточек получает пенсионер? А сколько раз может заправиться на свою пенсию за деньги? Раза два в месяц, если питаться одной лапшой в пакетах. Семён Егорыч захандрил. Семён Егорыч начал интересоваться ценами на общественный транспорт и приходить от этих цен во всё большее уныние. Слово «лишенец» снилось Атутину в кошмарных снах. И тогда Семён Егорыч наконец решился. Из сверхнадёжного места он перетащил Прибор в свою квартиру и, следуя инструкциям, извлечённым из старой записной книжки, изготовил первый флакончик мегазина. Эффект оказался невероятным. Оперативник Семафор прекрасно понимал: стоит только засветиться с капелькой чудесного препарата, как товарищи по ВНАПу скушают бывшего сотрудника вместе с костями и прошлогодними заслугами. И Семён Егорыч взялся за разработку общей концепции своего дальнейшего существования. Во-первых, он заказал в четырёх разных местах детали для потайного сейфа. Собственноручно выдолбил нишу в стене ванной комнаты. Затем приступил к обдумыванию того, как регулярно пользоваться Прибором, не попадая при этом в поле зрения конторы и получая из плексигласового «клондайка» хотя бы минимальную выгоду. Решение пришло не сразу, зато оно оказалось простым, гениальным и почти безопасным. Когда его отправят на покой, заберут удостоверение, когда перекроется допуск к служебным заправкам, он начнёт потихоньку производить топливо сам для себя. Только для себя! Чтоб ни одна живая душа не знала! А вот карточки на бензин можно продавать честным дилерам. Так и пошло, тьфу-тьфу, без всякого конденсата. Отставной майор ездил на том, что вырабатывал Прибор, бензиновые же карточки сбывал на несколько надежных контактов. Дилеры по его намекам считали, что он старается для своих приятелей, полных «лишенцев», которые не отказались от карточек в счет пособия, и все было шито-крыто. У Семена Егорыча водились деньги, он не зарывался, не сибаритствовал, но имел возможность удовлетворить свои маленькие слабости. Подвернулась работа в «Кабриолете», и Семен Егорыч подумал о небольших накоплениях, так, на всякий случай. Он открыл в различных банках несколько анонимных счетов. Чуть-чуть рискованно. Да ему ли бояться риска? Он не Ижич, он не будет гоняться за миллиардами и ловить пули. Ему хватает того, что есть…