– Нет ли среди вас французов?… Keine Franzosen?
Я говорю громко, черт подери!.. Хватит шептаться!..
– Ja!.. Ja!.. Eine Dame!
Все же кто-то осмелился ответить! Где может быть эта дама?
Они пошли за ней… она тоже на платформе? Под брезентом?… Отсутствуют довольно долго… а, вот и она!.. Но дама вовсе не в лохмотьях… одета почти кокетливо, я бы сказал… как ей это удается? Мы выглядим убого, как четверо клошаров… в этакой головоломной хламиде из кусков брезента… ужасно!.. Но откуда явилась эта барышня?… Лучше спросим ее саму…
– Имею честь, мадемуазель!
Я почему-то уверен, что она мадемуазель…
– Позвольте представить вам мою жену и нашего друга… Фелипе!.. Себя самого, мое почтение… Луи Детуш… доктор медицины…
– Как приятно, доктор!.. Мадам, я хочу вас поцеловать!.. Разрешите мне, мадам!..
– Конечно!.. Конечно!..
Имя этой барышни… Одиль Помаре… она выглядит гораздо лучше нас, имею в виду женское облачение, платье, жакет, маленькая меховая шапочка, ожерелье, но внешний вид ее намного хуже… очень истощена, я бы сказал… слабый румянец на скулах… худая, лихорадочно возбужденная… изнуренная… я не делаю выводов, но вид у нее тяжелобольной женщины… не нужно и спрашивать, она кашляет, без сомнения, для меня, хочет продемонстрировать мне свой носовой платок…
– Да… да… и часто?
– Уже с месяц, часто… но еще во Франции…
Откуда же она родом, задаю немедленный вопрос… из Бреслау!.. Да ну!.. Наш Фаустус, берлинский специалист по редким растениям, что живет этажом выше, тоже из Бреслау!.. Heil! Heil! Адвокат Преториус жил в Бреслау! Она его немного знала… но, может быть, это другой? Кардинал Ретц заявлял, что мы совершаем столько же глупостей из неверия, сколько из веры… эх, у него была крепкая вера! Могучая!.. Но когда вы всего-навсего маленькое ничтожество, что вам за дело до веры! К черту!.. Архиневерие! Да! Словом, я слушаю… что же делала в Бреслау эта харкающая кровью мадемуазель? Преподавательница в университете!.. О! О!.. И в каком звании?… Доктор, специалист по немецкому языку!.. И выпускница Сорбонны!.. Какие же все это пустяки, мелькает у меня в голове. А вон тот локомотив наверху, она его видит?… Пусть ответит! Черт побери!.. Немедленно!
Ах, я не шучу!
Да, она заметила!.. Не находит ли она это странным?… Нет!.. А я нахожу абсурдной эту малышку!.. Преподавательница из Бреслау? Бредни!.. Россказни!.. Меня душит неудержимый смех!.. Я имею право!.. Все глядят на меня… ну и что же?…
– Это кирпич!.. Кирпич!
Пусть знают!.. Да! Да!.. Фелипе подтверждает… надо же, чтобы они хоть немного понимали, что я нахожусь в состоянии истерии… кирпич! А они были там, болваны? Где они были?… Но, прежде всего, откуда они явились? Из Бреслау или из прочих мест!.. Они, по крайней мере, в лохмотьях!.. Но эта туберкулезная Одиль?… Слегка помятая, я имею в виду ее платье и сиреневый шарф?… Ее семья в Оранже… она училась в Эксе… возможно!.. Диссертацию защищала в Париже… не слишком уверен… но несомненно, что эта Одиль серьезно больна… я попусту муссирую эти туманные идеи о висящем в воздухе локомотиве… перевернутом вверх дном… эта Одиль Помаре, доктор наук она или нет, прохаживается передо мной…
– Мадемуазель, если позволите, я измеряю вам температуру!
– Где, доктор?
– Под мышкой, мадемуазель! Лили, термометр!..
Лили устояла и против толпы преследователей и под лавиной кирпичей, я видел, и мне было очень страшно, как она, почти раздетая, так сказать, спасала мой мешочек… не пустяк!.. Мой последний запас… ампулы, бинты, шприц… камфарное масло, морфий… да еще маленький флакончик цианида… и термометр!..
– Ну, поглядим!
38° 5!.. Вот так температура!.. Что я скажу ей?… Посмотрим…
– Оддорт!.. Мы должны были следовать в Оддорт… наш поезд… вы знаете?
Одиль не интересует, что думаю я… она хочет, чтобы я рассказал ей об Оддорте!.. Сейчас же!
– Да, мы знаем!.. Вам лучше остаться здесь, мадемуазель, вас ничего не беспокоит?… Вы были в вагоне?
Мне тоже хочется знать! Имею право.
– Эти пассажиры все в лохмотьях!.. Из каких стран они прибыли?… А тот локомотив, что наверху?
– Наверху, это где?
Ошеломляюще! Ах, бесстыдник!.. Я вижу все его восемь колес! Вверх ногами! Там, наверху… о если он тронется с места!.. И я услышу мою музыку!.. Пуф! Пуф! Убежден, это мои шумы!.. Мои собственные шумы! Я их знаю, я к ним привык! Нет?…
Мне уже все равно! Я больше ничего не слышу…
* * *Как там они выкрутились, я не знаю… меня же они посадили на прежнее место между динамо-машиной и желтым прожектором… я не мог верно оценить ситуацию, но, должно быть, это стоило им зверских усилий… за дело взялись двадцать… тридцать… разумеется. Лили и Фелипе… и конечно, все эти люди вокруг?… Я был без сознания… подробнее расскажу вам позже, позже…
Др-р-р-инг! Приходится прерваться… вы поняли… NRF!.. Требуют моего ответа! Нимье[47] хочет меня видеть… тревожное ожидание!.. Ну, пожалуйста! Черт побери, пожалуйста! Пусть приезжает!.. Уже два года он собирается приехать!.. Точно! Он купил машину, чтобы приехать ко мне, специально! Ее надо обкатать… вот к чему этот призыв…
Вот и Нимье, он не постарел, я бы даже сказал: в нем больше мальчишеского, чем обычно… живой и подвижный, лучше, чем во время нашей последней встречи… поздравляю его… но он приехал не для того, чтобы им восхищались!.. Речь идет не о вежливости и не о философии любви… о моем провале, о моем полнейшем поражении – вот о чем идет речь! О фиаско моей литературной хроники… он только что сообщил мне об этом, и что Ахиллу действительно надоело… я знаю эту песню: молодым я неизвестен, бородачи меня ненавидят, книгопродавцы меня бойкотируют, университеты впали в детство больше обычного, что-то лепечут. Лиги и их манифесты распинают меня как только могут!
– Ну и что же?…
– Наш «мозговой трест» – он имеет в виду «Revue Compacte» – решил, что вы должны сдвинуться влево… только левые помогут вам выйти из затруднения!.. Вы стары и изолированы ото всех… в общем, расслаблены и анархичны… все другие авторы имеют поддержку… они все «в игре»… и все-таки есть возможность помочь вам… если вы пожелаете слушать!.. Так сказал Ахилл… Кашен же вылез из этого дерьма!..
Кашен? Погоди-ка!.. Это имя мне о чем-то говорит! Ну да!.. Афиши! Посещая Безон, я видел их ежедневно… зеленые!.. Как раз перед заводами в Берлине… я не рассказываю Нимье… я ничего и никому не рассказываю…
– Вы ничего не хотите написать? Несколько строчек?… Простая любезность… Что-нибудь для левых?… Мы могли бы позвонить!.. Ну!.. Ну же… подумайте, Фердинанд!
С полной готовностью я начинаю думать, я пытаюсь вникнуть, доискаться… ах, да!.. Ну, разумеется!.. Но как это далеко!.. Годы!.. И годы… я себя подбадриваю… в этом Саргассовом море воспоминаний я нахожу всякое… множество тел разбились между двух течений… тел знаменитых персонажей… и тел нищих бродяг… убогих… движение водорослей… все… кружатся в водовороте… даже самые знаменитые!..
– Нимье!.. Нимье, подождите!
Еще одно усилие… ах, мне кажется… да! Да!.. Я полагаю!..
– Скажите, а «Путешествие» [48]?… 1933!..
– Что вы имеете в виду?
– На русском!
– Его перевели на русский?… На русский… и кто же?
– Мадам Эльза Триоле.[49]
– Она знала французский?
– Несколько слов… совсем мало… но величайший в мире прохиндей Арагон ей очень помог!
– Браво! Браво!.. Но вы уверены?…
– Еще бы!.. Я видел их собственными глазами в разгар работы! За переводом моего детища… они занимали студию… застекленную… я достаточно точен?
– У вас есть этот перевод?
– У меня он был, но исчез… он уплыл со всем прочим!.. Вы знаете улицу Жирардон… когда «чистильщики» вывозили вещи из моей квартиры на трех машинах…
– А у русских он есть?
– Еще бы! Я имел шанс убедиться в этом воочию прямо на месте!
– Где?
– В Петрограде![50]
– Вы?
– Ну да!.. это я вам дарю бесплатно!
Пусть все знают!.. Хотя они еще должны мне звонкую монету… грубые и бесчестные! Я настаиваю!.. Я тот, кто никому ничего не должен, ни Ахиллу, ни Гитлеру, ни Нобелю, ни Сталину, ни Папе! У меня есть доказательство, я подыхаю за свой счет…
– Ну и?…
Я спрошу у русских, что стало с «Путешествием»?… Оно где-то еще есть… в одном, в двух экземплярах… где-нибудь! Россия, конечно, огромная, но все-таки, если они приложат маленькое усилие…
– Мой дорогой Селин, я вас покидаю! Спешу, меня ждут! Одно из пятнадцати тысяч приглашений!
Я не совсем понимаю…
– Весь Париж, Селин!
Я прощаюсь с ним, поспешно бросаюсь к бумаге… письмо к мадам Триоле!.. Очень почтительно я осведомляюсь… я спрашиваю у нее, не приходилось ли ей после 34-го года слышать о судьбе своего перевода?… И ожидаю… пятнадцать дней… два месяца… год… ничего! Мадам Эльза дуется на меня… вовсе не обескураженный, раз я уже взялся за это, я обращаюсь, пока абсолютно вежливо, в посольство СССР. «Господин культурный атташе»… улица Гренель… проходит год! Ничего! Ну и ладно! Теперь месье Громыко!.. Я свидетельствую ему свое почтение, пишу ему… господин министр… он на месте!.. У него легион секретарей… одно слово, одно распоряжение, они найдут!.. Тщетно! Не отвечают, как Эльза и посольство… я думаю, они смущены… не знают, как держаться… совершенно «невоспитанные»! Огромная Россия – такая неряха!.. Она теряет запросто все что к ней попадает!..
Кашен? Погоди-ка!.. Это имя мне о чем-то говорит! Ну да!.. Афиши! Посещая Безон, я видел их ежедневно… зеленые!.. Как раз перед заводами в Берлине… я не рассказываю Нимье… я ничего и никому не рассказываю…
– Вы ничего не хотите написать? Несколько строчек?… Простая любезность… Что-нибудь для левых?… Мы могли бы позвонить!.. Ну!.. Ну же… подумайте, Фердинанд!
С полной готовностью я начинаю думать, я пытаюсь вникнуть, доискаться… ах, да!.. Ну, разумеется!.. Но как это далеко!.. Годы!.. И годы… я себя подбадриваю… в этом Саргассовом море воспоминаний я нахожу всякое… множество тел разбились между двух течений… тел знаменитых персонажей… и тел нищих бродяг… убогих… движение водорослей… все… кружатся в водовороте… даже самые знаменитые!..
– Нимье!.. Нимье, подождите!
Еще одно усилие… ах, мне кажется… да! Да!.. Я полагаю!..
– Скажите, а «Путешествие» [48]?… 1933!..
– Что вы имеете в виду?
– На русском!
– Его перевели на русский?… На русский… и кто же?
– Мадам Эльза Триоле.[49]
– Она знала французский?
– Несколько слов… совсем мало… но величайший в мире прохиндей Арагон ей очень помог!
– Браво! Браво!.. Но вы уверены?…
– Еще бы!.. Я видел их собственными глазами в разгар работы! За переводом моего детища… они занимали студию… застекленную… я достаточно точен?
– У вас есть этот перевод?
– У меня он был, но исчез… он уплыл со всем прочим!.. Вы знаете улицу Жирардон… когда «чистильщики» вывозили вещи из моей квартиры на трех машинах…
– А у русских он есть?
– Еще бы! Я имел шанс убедиться в этом воочию прямо на месте!
– Где?
– В Петрограде![50]
– Вы?
– Ну да!.. это я вам дарю бесплатно!
Пусть все знают!.. Хотя они еще должны мне звонкую монету… грубые и бесчестные! Я настаиваю!.. Я тот, кто никому ничего не должен, ни Ахиллу, ни Гитлеру, ни Нобелю, ни Сталину, ни Папе! У меня есть доказательство, я подыхаю за свой счет…
– Ну и?…
Я спрошу у русских, что стало с «Путешествием»?… Оно где-то еще есть… в одном, в двух экземплярах… где-нибудь! Россия, конечно, огромная, но все-таки, если они приложат маленькое усилие…
– Мой дорогой Селин, я вас покидаю! Спешу, меня ждут! Одно из пятнадцати тысяч приглашений!
Я не совсем понимаю…
– Весь Париж, Селин!
Я прощаюсь с ним, поспешно бросаюсь к бумаге… письмо к мадам Триоле!.. Очень почтительно я осведомляюсь… я спрашиваю у нее, не приходилось ли ей после 34-го года слышать о судьбе своего перевода?… И ожидаю… пятнадцать дней… два месяца… год… ничего! Мадам Эльза дуется на меня… вовсе не обескураженный, раз я уже взялся за это, я обращаюсь, пока абсолютно вежливо, в посольство СССР. «Господин культурный атташе»… улица Гренель… проходит год! Ничего! Ну и ладно! Теперь месье Громыко!.. Я свидетельствую ему свое почтение, пишу ему… господин министр… он на месте!.. У него легион секретарей… одно слово, одно распоряжение, они найдут!.. Тщетно! Не отвечают, как Эльза и посольство… я думаю, они смущены… не знают, как держаться… совершенно «невоспитанные»! Огромная Россия – такая неряха!.. Она теряет запросто все что к ней попадает!..
Два года я не видел Нимье…
– Алло! Алло!..
Он не дает мне даже словечко вставить… у него столько проблем! К черту «Путешествие», Громыко, Триоле и все прочее!.. Он хочет поговорить со мной о своей машине, совершенно новой, такой чудесной! Вся в пластике… Куплена специально, чтобы приехать ко мне! Это средство вырваться из Времени, из пространства, уйти от людей… покупать себе – новые автомобили!.. Согласен, он забавляется… но я снова с вами встречаюсь… помните?… Я вас покинул ненадолго… там моя больная голова, кирпич, я уверен, вы помните!.. Мадемуазель Одиль Помаре?… А кстати, она мадемуазель или мадам?… О, внимание!.. Я спрошу у нее потом…
* * *Вы должны понять, я вовсе не испытываю желания вас разжалобить… уже четыре книги посвящены моим несчастьям!.. Я мог бы немного подумать и о вас… а вы, случайно, не страдали?… По-другому!.. В тысячу раз хуже!.. Вы более деликатны, вот что! Вы не выказываете своих страданий ничем, ни единым вздохом! А мои грубые откровения… довольно!
Там, на этой платформе, куда они меня в итоге втянули… на эстраде, так сказать, под открытым небом, я мог бы горланить во всю глотку, никто бы не услышал… из-за скрежета осей и ерзания наваленных там предметов – динамо, прожекторов, брусьев, лопат… сожалею, что мне приходится повторяться… это уже добрый десяток раз, как мы едем неизвестно куда, через всю Германию… через равнины, которые напоминают степи, или через туннели, забитые печной сажей… и едем то ли к морю, то ли от моря? Забыл! Вы найдете меня скучным… набил оскомину этот словесный поток!.. Я мог бы что-то придумать, расцветить… как делают все… это походило бы на старофранцузский… Жуанвиль, Вильярдуен, им выпало сыграть прекрасную роль, они от нее не отказались, но наш захиревший французский так неукоснительно претенциозен и слащав, почти смертельно академичен, а обо мне бы отзывались еще более отвратительно, отрыжка «Плеяды»,[51] и меня не продавали бы вообще… я хочу, я могу наплевать на это, и это конец… они все меня достаточно преследовали, обкрадывали, упрятывали, совершали плагиат, я уже стар, я вбиваю последний гвоздь, была не была!.. Привет!.. Галера! Галера! Легко сказать! Если я не гребу, то беру плеть, а как же!.. Разодранный до красного, до фиолетового, до белого… эта чертова галера то и дело зачерпывает воду, но не течет…
Мое воодушевление увлекает меня… э!.. О!.. Вот бы встретить эту мадемуазель!.. Я бы слушал ее одним ухом, о, только одним!.. Другое не слышит… мадемуазель Одиль Помаре… я не мог больше пошевелиться… редко я лежу вот так, на спине… без сил… не в моем духе… но тогда действительно была причина… не могу сказать, что был в обмороке, но совсем одурманенный, неподвижный… наш поезд, то есть эта платформа… я вопрошал себя… может быть, если я открою глаза, увижу, где мы находимся… напрасно я прилагал усилия, эти усилия причиняли мне боль, глаза оставались закрытыми, веки были свинцовые… я их трогаю… огромные!.. Отек, не только веки, но и губы, и уши… синяки и кровоподтеки! Наконец-то я слушаю эту мадемуазель… я знаю… я лежу на брезенте, в складке брезента, между Одиль и Фелипе-итальянцем, Лили, Бебер в своей сумке… напротив прожектора, огромного…
Мадемуазель Одиль?… Я не уверен, она, возможно, мадам? Тем хуже!.. Она agrégé[52] немецкого? Тоже не уверен!.. Преподавательница французского в Бреслау? Хм… хм… наконец она рассказывает что-то интересное… и как же все грустно!.. Они ей, вроде бы, приказали убираться, ибо русские на пороге, и это было ужасно!.. Хорошо! Правдоподобно!.. Но это не все! «Заберите с собой сорок два ребенка… не уезжайте без них!» От этих сорока двух сколько у нее оставалось? Двенадцать?… Тринадцать?… Она полагала… она больше не знала… эта мадемуазель сильно кашляет… и сплевывает… я не смотрю на нее, я не могу, мне достаточно ее слушать… по правде говоря, она докучает мне своими историями о Бреслау, ее щенки-кретины и пр. Я не очень страдаю от головной боли? Черт возьми! А что с моим локомотивом?… Там, наверху? Он больше не интересует меня?… Ну конечно, он постоянно летит в облаках… я сказал бы, от одного облака к другому… и всегда брюхом кверху, и… пых! пых! Он пыхтит… представьте эту мадемуазель Одиль из Экс эн Прованс – Бреслау в пути со своими ублюдками и кретинами… сколько их было, я сказал? Четырнадцать или шестнадцать!.. В специально зарезервированном вагоне… а что она сделала с остальными малышами? Они умерли от кори?… Она так думает, ей сказал как-то вскользь в Хемнице врач Красного Креста… от кори или от чего-то еще! От Бреслау до Оддорта тянется цепочка… есть чем потешиться! Поразмышляем… все было бы кончено, хорошо, если бы они прибыли вовремя, тогда все бы сгорели вместе с Одиль! Она не отдавала себе отчета, что это пламя радости!.. И вместе со своим туберкулезом! Только министерство в Берлине не сгорело, а в тысячах городов одно и то же. Запад! Восток! Север!.. Не слушайте пропаганду западную, восточную, северную, все эти дьявольски пристрастные, лживые идиоты, временщики-алкоголики, которые распинаются, что все идет наилучшим образом, когда на самом деле это означает, нарыв созрел и вот-вот прорвется, кровоизлияние… когда мы завтра окажемся в окружении ракет, прилетевших с Востока, Запада или Севера, вы побежите сообщать мне новости… кто там коммунист, кто нет?… Анти?… Вы все будете превращены в месиво, вот и все! И вместо Бога – Великая Блудница, исполненная похоти и силы! При всех достижениях человечества, при его огромном экуменическом и термоядерном прогрессе, весь мир – на арене, и ни одного зрителя на трибунах!.. Цезарь, что восседал паханом в своей царской ложе, не убежит от нейтрона точно так же, как и другие!.. Не остаться ему в стороне, нет! И ни процессий, ни ликторов, ни весталок!.. В четверть секунды! Там-та-рарам! Летите! Все!