– Это вы?…
– Вроде бы я!.. Никто иной!..
Как он меня раздражает, этот скептически настроенный капитан!
Ну, тогда… тогда необходимо, чтобы я его осмотрел! И немедленно, это еще одно требование!.. Чтобы я пощупал его живот!.. Ради Бога! Но где?… Не здесь же, на ступеньках!.. Есть одно местечко, он знает!.. Там наверху, на вокзале!.. Куда еще он собирается нас вести? Он показывает мне… окно… приподнимается… но тут же сгибается… пытается стоять, но на полусогнутых… с гримасой боли… надо бы помочь ему… он отказывается, он сам… только сам… я предлагаю ему трость… даже две моих трости!.. Nein! Теперь мы видим его униформу… пожарника? Он снова падает на скамью… Подниматься он будет ступенька за ступенькой, на карачках, как я понимаю… то окно не ниже третьего этажа… окно… укромное местечко… перебираемся со ступеньки на ступеньку и все еще не достигли цели!.. Есть время на разговоры… теперь он согласен… я бы сказал, что он проникся к нам некоторым доверием…
– Меня зовут Зигфрид… Hauptmann Зигфрид… это чужое имя, это то, которое они дали мне… так надо было, по-видимому… другие тоже поменяли имена…
А униформа?… Его униформа?… Это тоже не его!.. Его сгорела в Пфорцгейме… почему? Потому что они были там, все пожарные Ульма, во время последней бомбардировки… мины и фосфор… обычные бомбардировки… две недели тому назад… и во Франкфурте, как раз под Рождество, тоже они, пожарные Ульма… потом в Штутгарте, два месяца тому назад…
– У нас было шесть насосов… и сто десять человек, оперативная служба!.. Теперь только пять!.. Пять пожарных! Und noch!.. Und noch!.. И еще! Один насос, только один!.. Пять человек, feuermanner… verstehen sie?… Вы понимаете?… Пожарные?… Спали на развалинах… ожоги!.. Насос числится за мной, личный насос, для меня одного!
Остановка! Отдых… третий этаж вокзала?… Мы еще не доползли! Я считаю… не менее пятидесяти ступеней! На лестнице, по которой он пытается подняться, капитан указывает на табличку: «Privat»… какое-то внутреннее помещение… я вижу, он присел… что с ним может быть?… Ревматизм? Туберкулез позвоночника?… Так он ведет меня к начальнику вокзала… на «четвертый»… от ступеньки к ступеньке, он карабкается вверх… успеем стать друзьями, добравшись до верха…
– Меня зовут Зигфрид… Hauptmann Зигфрид… это не мое имя… а то, что они дали мне… нужно было изменить наши имена… из-за шпионов, наверное… другие тоже поменяли имена… а униформа?… Тоже не его!.. Его сгорела в Пфорцгейме… все насосы Ульма в Пфорцгейме… да!.. Да!.. Я знаю!.. И во Франкфурте, на Рождество… я тоже знаю… и в Штутгарте… Он поднимается, держа каску в руке…
– Почему вы сменили имя?
– Это не я… власти! Я же вам сказал! И шпионы!.. Так надо было!.. А потом в один прекрасный день – капитан!.. А перед этим десять лет был унтером!.. Десять лет… а через день – капитан! Сразу! Быстро, не правда ли? Быстро!.. Но нет больше лейтенантов!.. Нет больше капитанов!.. Все мертвые, все сгорели!.. Пфорцгейм!.. Франкфурт!.. Капитан Зигфрид!.. Понимаете?
У них больше не было людей для тушения пожаров, вот что их заботило!.. Не было ни насосов, ни саперов… а он всегда делал все, что мог… еще одна ступенька!.. Этот человек старше, чем кажется… по правде, он так и не назвал своего возраста… прошамкал цифру… уверен, ему больше семидесяти… мертвенно-бледный цвет отечных щек… разгляжу получше наверху, поскольку он хочет, чтобы я осмотрел его живот… вот мы и на месте! Дверь… на лестничную площадку… отдых!.. В какой-то момент… я думаю об инженерном капитане… о его послании Леммельриху… о том, как я скажу ему на ухо, что его дочь… и прочее и прочее! Не столько этому Леммельриху, сколько Папе! Тому, кто не умолкает нигде и никогда, тому, кто не более чем комедиант, нечто низкое и подлое, депутат, полицейский, падаль… ну да ладно!.. Теперь эта дверь!.. Я стучу, Зигфрид застыл неподвижно… открывает не начальник, а женщина… женщина в фуражке, очевидно, она подменяет мужа, фуражка малинового цвета, начальница вокзала… очень любезна, лет сорока… уверен, фуражка мужнина, козырек сползает ей на нос… закрывает уши… guten tag! Guten tag! Начинает болтать с первого мгновения, так рада нас видеть!.. Очень доверительный тон! Она, она нам расскажет… ее муж на русском фронте… она его замешает, ее дети здесь, под кроватью, их трое… она их зовет… те отвечают ей, негромко… три слабеньких голоска… дети очень осторожны, научены… я спрашиваю: две девочки и мальчик… три, пять, шесть лет… надо, чтобы они оставались здесь! Чтобы никто их не видел, ни на вокзале, ни на улице, их забрали бы и, возможно, вернули матери только после победы… так случилось с другими детьми жителей Ульма, когда фюрер приехал сюда на конференцию «Запад – Восток», где были представители всех штабов… уличная облава! Даже из Hitlerjugend. … Так что эти, под кроватью, еще не в том возрасте, чтобы высовывать нос на улицу!.. «Kindern schweigen! Молчите, дети!» Другой весельчак, капитан Зигфрид, не терял даром времени, он возился со своими штанами… они будто приклеились… это были старомодные брюки, на штрипках… ну наконец-то, стащил их! Боже, до чего он худой!.. Он снова напяливает свою каску… идет к окну в таком виде, с голым задом и в каске… ему приходит в голову мысль…
– Хильда, вы видите колокольню?
– Ja Krist! Sicher Krist!.. Конечно, Krist!
– Должен ли я броситься с нее?
– Nein Krist!.. Nein!
Она отвечает ему очень спокойно, вероятно, привыкла… Быть может, они вместе живут здесь?… Возможно… не роскошно… немного в стиле «Зенит»… даже комфортно, не слишком много дыр и трещин… цветная бумага на стенах свисает клочьями… похоже, здание здорово трясло… Зигфрид готов надеть штаны… он круто поворачивается, зовет Хильду…
– Хильда!.. Хильда!.. Этот бездельник интересовался моим возрастом!..
«Бездельник» – это я…
Она подает мне знак, чтобы я ничего не отвечал… ах, его голова!.. Его голова!.. Она крутит пальцем под фуражкой, под этот огромным малиновым колпаком… вот в чем дело, у него с головой не в порядке!.. Ну, конечно!.. Конечно!
– Взгляните!.. Подойдите и взгляните, скверный мальчишка!
Это я – «скверный мальчишка»… Хильда делает знак: идите к нему!.. Сейчас не время проявлять строптивость…
– Вон там… вдалеке!.. Вы видите колокольню?…
– Да!.. Да!.. Вы правы!.. Действительно, в самом конце улицы…
– В ней сто шестьдесят один метр!.. Вы понимаете?… Праздник пожарных! Sedantag! Я наверху! На самом верху!.. Первый!.. Одиннадцать раз первый! Наверху!
Я не совсем понимаю… Хильда мне объясняет… «День Седана»[30] – это «праздник пожарных»… лазание по веревке с узлами… «первый наверху» – победитель в состязании!..
О, Зигфрид побеждал одиннадцать раз!.. Но она не знала, в каком году, он тоже не помнит… однако об этом сейчас не может быть и речи… она подает мне знак, что не следует ему противоречить… ну, разумеется, не следует! А если он выбросится из окна?… Почему бы и нет?… Лучше бы, поскольку он только наполовину раздет, чтобы он оголился полностью, тогда я его осмотрю… он просил меня об этом… внезапно он становится покладистым, рассудительным… Хильда его не стесняет, она помогает ему… его черный сюртук и каска перемещаются на стул… он тут же растягивается на просторной кровати… большая кровать без перины, без простыней… только волосяной матрац, и на нем – куча тряпья… очень грязные, замасленные тряпки, служившие, вероятно, для обтирки машин и ламп… перед войной… сверху он, а я должен его осмотреть… он меня останавливает…
– Как вы полагаете, если я выпрыгну из окна, я сломаю кости?… Пополам?… На три части?…
Она делает мне знак не отвечать… у меня и желания такого не было… смотрю на него, совершенно голого, – кожа да кости… совсем прозрачный, как жена посла… голая, в предрассветный час… нельзя быть более изможденным… конечно, возраст, недостаточное питание… живот?… Я его щупаю… еще раз ощупываю… ничего! Очень худой, но нормальный… сердце?… Слабое дыхание… аорта? Легкие?… Эмфизема?… Возможно… горло? Торчит не больше трех пеньков… он на это не жалуется… слух?… Зрение?… Нет ничего под рукой, чтобы проверить… давление? Нет «Пашона»!..[31] Слушаю пульс… очень напряженный… височный такой же… он заставляет меня вспомнить богадельню в Ренне… отца Фолле «у ложа больного»… последний ритуал… клинику… отца Ледюка из Нанта… он будит в душе сонмища воспоминаний, странных и менее странных, у вас есть выбор, на какое-то короткое мгновение это приятно, достоинство возраста, приближающейся старости… и тетка размышляет, начальница вокзала… или она дремлет стоя?… Нет!.. Это посапывают ее малыши… мне она показывает: не шумите!.. Черт побери, мне еще надо остерегаться! Я хотел бы выйти отсюда… наверняка, нагрянет полиция… не знаю какая?… Но какая-то нагрянет!.. Фрицевская, русская, английская?… Может быть, все сразу!.. Я хотел бы поговорить с Лили… не с Ля Вигой!.. Только не с Ля Вигой!.. Я спрашиваю потихоньку у Зигфрида…
– Dann?… Dann? Что теперь? Мы спускаемся?… Hinabsteigen?
Он должен одеться… и надо, чтобы кто-то ему помог, мадам начальница… я жду… она спрашивает меня, что с ним?…
– Ничего с ним!.. Он стар, вот и все… это нормально!..
Хватит с меня этих вопросов… о, она тоже находит его нормальным… и мы правильно поступим, если спустимся… конечно… она передает ему сорочку, кальсоны… теперь его штаны… сюртук… каску… все выглядит ужасающе грязным, покрыто потеками, и вы фиксируете это… так устроены ваши глаза… в моде безупречно аккуратные люди… снобы, в какую дыру вы провалились?… Увы! Я и забыл!.. Нервы?… У меня нет молоточка, но можно и с помощью пальцев… заставляю его сесть… это недолго… локти?… Почти нормальные… немного вялые… колени? Левое в порядке! Но правое?… Правое – никуда не годится… он глядит на мои руки, я его забавляю… ему есть что сообщить… он скрипит зубными протезами, хочу сказать – он смеется… скорее, подсмеивается над собой.
– Они сделали мне челюсть в Маннгейме!..
Теперь он хочет спуститься… Полишинель нетерпелив… он берет меня за руку… ступенька… две… три… четыре… отдых!.. Он садится… как и при подъеме… ничуть не быстрее… что он собирается мне сказать?… Он до сих пор размышляет.
– Я полагаю, эта женщина меня до сих пор обожает!..
– Какая женщина?
– Хильда, там, наверху!..
– Конечно!..
– И вас тоже она будет обожать…
– Пока что нет!.. Пока что нет!..
Ладно!.. Еще четыре ступеньки… привал!
– Теперь, доктор, послушайте!.. Я чувствую… что все мои мысли со мной… после того как не было ни одной… они разбегаются… о, я себя знаю!..
Вот что заставляет его смеяться… смеяться как-то по-своему… это коловращение мыслей… в его голове!.. В его голове!
– Я не пойду на похороны!.. Нет!.. Нет!..
– Какие похороны?
– Там, в кафедральном соборе… в конце… под шпилем, я вам показывал!.. Сто шестьдесят один метр… ги-ги!.. Нет, доктор! Нет!
– А кого хоронят?
– Роммеля!.. Генерала Роммеля!
Я слышал о нем… вероятно, от Харраса… Роммель…
– В чем же дело?
– Предатель!.. Я не хочу туда идти! А вы пойдите!.. Роммель, Afrika Korps!.. И стойте там, все обыватели со всех улиц… все окна… смотрите!.. Смотрите!.. Все жители… туда тоже не пойдут!
– Почему, капитан Зигфрид?
– Все жители в лесу! Вся улица!.. СД увели их, всех!.. Они не вернутся никогда!.. Никогда!.. Nimmer! Nimmer!
Он чертит пальцем в воздухе крест… nimmer! Nimmer!
Восемь ступенек, на этот раз… и еще восемь!.. И новая забота!.. Он подносит ладонь ко лбу, он думает…
– Доктор, я вам признаюсь!.. Двадцать лет эта женщина меня обожает… но ее дети не от меня! Чего нет, того нет!.. От ее мужа, он сейчас на Востоке!.. Gott sei danke! Слава Богу!.. Это его дети!
Он уже успокоился… еще привал… Ля Вига и Лили терялись в догадках, что с нами стало… они там же, никуда не перебрались… никто не появился… ни на вокзале, ни на проспекте… Я спрашиваю этого психа:
– Вы верите, что приедет Рундштедт?
– Ach ja!.. Он в пути, он будет в Ульме к вечеру… он проедет по этой улице, вот этой!.. Ги-ги… я не хочу его видеть!
Почему? Хорошенькое дело, надо, чтобы он, старший пожарный и капитан, скоропалительно произведенный в капитаны, обработал всю улицу огнетушителем!.. Приказ!.. Не он персонально, а вся его бригада!.. Его бригада?… Со времени бомбардировки Франкфурта, где они потеряли три насоса и сто двадцать пять человек: пропавших без вести, раненых, сгоревших, просто покалеченных… в конечном итоге, не осталось никого, кроме Зигфрида, чтобы прогуливаться с огнетушителем и обрабатывать всю эту улицу, от вокзала до кафедрального собора… я не стану давать ему советы!.. То, что он мне рассказывает, совсем не абсурдно… даже довольно логично, но мне все это кажется подозрительным… я его Уже достаточно знаю…
– Я же прав, что не хочу больше тушить пожары! Ничего!.. Ничего!
Ну и отчаянный!
– Verstehen sie?… Вы понимаете? Rechts!
– Капитан Зигфрид, вы правы! Тысячу раз!
Кто-то идет следом за нами… я догадываюсь… Хильда!.. Она спустилась… с огнетушителем… ее фуражка так низко нахлобучена, что козырек сполз на кончик носа… она наступает…
– Вильгельм, ты должен!.. Ты должен!..
Я тоже вставляю свое словечко… он должен!
– Er must! Er must!
А он вовсе не считает, что должен!
– Mein arschloch! До задницы!
И он плюет!.. И еще раз плюет!.. Далеко!.. Далеко перед собой… при этом сидит и не встает… упрямец… тогда Хильду охватывает гнев… она призывает нас в свидетели… Лили, Ля Вигу, меня… чтобы мы все слышали!.. Что этот Зигфрид – самый испорченный, чертов псих, какой только может быть!.. Разве нет?… Нет?… Что он самый отъявленный лентяй из всех пожарных, и самый большой пьяница, и самый большой лжец!.. Что он становится буйным, когда не находит выпивки!.. Что ему больше нечего пить! Что они все вылакали в этой чертовой бригаде!.. А он хуже всех!.. Самый горький пропойца!.. Что они ничего не нашли в Пфорцгейме!.. Ничего! Ни капли шнапса! И во Франкфурте тоже! Во веем Франкфурте! Море пламени! Двести тысяч женщин и детей в погребах!.. Все сгорели… а он, Зигфрид, мечтал только о шнапсе!.. Это все, что он искал во Франкфурте!.. Чудовище!.. Сгорбившись, он поворачивается к нам спиной, Зигфрид чудовище… он хочет плюнуть… но больше не может… пытаясь плюнуть, он причиняет себе боль… худющий… пускай Хильда чехвостит его как угодно, ему на это плевать… прежде всего тут нет никого, за исключением нас… но мы не в счет… на этой улице до самой каланчи – никого… даже кошки… ах, нет!.. Бебер!.. Лили вытащила его из сумки… он уже закончил свой туалет… умыл ушки, вылизал лапки, одну за другой, очень тщательно… Бебер не грязнуля… поскольку он очутился ненадолго на воле, на воздухе, при свете дня, то пользуется случаем… это не замызганная Хильда в малиновой фуражке, с луженой глоткой и воплями, которые беспокоят его!.. Закончив свой туалет, Бебер поджимает лапки, уютно укладывает хвост крендельком и смотрит куда-то вдаль, далеко-далеко… на нас он не глядит… с достоинством, я бы сказал… начальница вокзала, она без достоинства… ей плевать на всех… она слишком зла на своего Зигфрида!.. Я говорю «своего», хотя толком ничего не знаю… они постоянно обращаются друг к другу на «ты»… съежившись на скамье, он хочет только одного: не двигаться!
– Огнетушитель? А огнетушитель?…
Это она взывает к нам!..
– Разве не правда, вы ж ничего не знаете!.. Жандармы скоро придут!
Они уже пришли, жандармы! Она рассказывает нам… и что они поднимутся наверх, к ней! Что отберут у нее всех троих детей!
– Мои дети!.. Сволочи!..
«Сволочи» – это жандармы!
– Я им все скажу!
Я вижу, дело плохо… они в ссоре…
– Вы не знаете!.. Я вам расскажу! Я говорю правду!.. Все правда!.. Эту пьяную свинью они назначили Hauptmann, потому что у них никого больше не осталось при насосах!.. Не было ни сержантов, ни капралов! Никого!.. Для маршала Рундштедта, парад пожарных!.. Никого! Все другие полегли! Он один, пьяная свинья, да! Он, Шмидт!.. Ja! Ja! Отправляйся!.. На четвереньках! Зигфрид!.. Ну вот! Капитан Зигфрид! Вы понимаете?
Пьяная свинья хрюкает… ах!.. Он еше артачится… нет!
– Гауптман Шмидт!
Я касаюсь его руки…
– Ja!.. Ja!
– Ваши приказания?
Он размышляет… обстановка улучшается.
– Sie!.. Sie!.. Вы берете аппарат! Apparat!
Он решает… мы!.. Мы с аппаратом!
– Вы берете аппарат и нарукавную повязку!..
Хильда объясняет нам… речь о том, чтобы пройти по всей улице… очень медленно… шаг за шагом… внимательно все осматривая… до кафедрального собора, шпиль… с огнетушителем… один тротуар!.. Потом другой… и сточные канавки… высматривая «зажигалки»… зажигалки?… Она мне объясняет… зажигательные бомбы… откуда? Сверху, из воздуха, из самолетов… и что?… Залить зажигалки, быстро!.. Струей из огнетушителя!.. Хильда знает инструкцию, но она туда не пойдет!.. Я же бесполезен со своими тростями… вижу этот аппарат для огнетушения… резервуар в заплечном мешке…
И шприц на головке… полагаю, apparat довольно тяжел… Ля Вига?… Он согласен… это прогулка!.. Мы тоже пойдем, я и Лили… Поможем…
– Sicher! Sicher! Конечно!
Зигфрид большего и не желает, лишь бы его оставили в покое там, где он сидит… о, а нарукавная повязка?… Вот она!.. У Хильды целая стопка повязок… но полагается только одна! Для того, кто будет «огнетушителем»!.. Ля Вига?… Я?… О, Ля Вига!.. Нарукавная повязка «Гражданская оборона», на повязке герб Ульма… голова совы… Ля Вига обвязывает повязкой руку… берет apparat… ему бы очень хотелось запечатлеть себя в этаком виде… в такой экипировке… чтобы потом посмеяться!.. Но нет зеркала!.. И нет фотоаппарата!
– Ты прекрасен, сынок!
– Вы оставите меня в покое?
– Ты позаботился, чтобы легко было сбежать!
Я начинаю свыкаться с маленькими проделками фрицев… что-то в этом есть!.. Хильда, похоже, испытала это на своей шкуре… я вижу, я уверен… это не просто впечатление… она приподнимает пальцем свой козырек… виден ее глаз… о! Под глазом у нее изрядный фингал!.. Она дралась?… С этим типом?… С жандармами?… Или еще с кем-то?… Не стану у нее допытываться!.. Во всяком случае, она вдруг смягчилась, помогает Ля Виге, поправляет огнетушитель на спине, пояс, лямки… это уже не юность, но и не старость… легкий пушок над верхней губой, мужественная… много у нее дел на вокзале, я вижу… хрупкая женщина здесь бы не выдержала…