Кимболл пролистывал распечатки из Интернета и, видимо, хотел продолжить мысль, я же, безутешный, уставился в окно на спускающуюся к улице лужайку, где стояла машина инспектора. Мимо пронеслись на скейтбордах двое парней. На лужайку села ворона и без особого интереса принялась клевать осенний лист. Следом села ворона побольше. В этот момент мне показалось, что лужайка похожа на ковер в гостиной.
Кимболл сообразил, что я пытаюсь отвлечься, дабы все это поскорее закончилось, и мягко произнес:
– Мистер Эллис, вы понимаете, к чему я клоню…
– Я подозреваемый? – выпалил я.
– Да нет, – вроде даже удивился Кимболл.
На секунду меня отпустило, но секунда быстро прошла.
– А почему нет?
– В ночь на первое июня вы были в реабилитационной клинике. А вечером, когда был убит Сэнди By, вы читали лекцию на тему… – Кимболл заглянул в блокнот, – «Наследие Литературного Олимпа Молодых в американской литературе».
Я с трудом сглотнул и постарался снова собраться.
– Значит, это может быть совпадением.
– Мы, то есть я и весь шерифский отдел Мидленда, полагаем, что преступления совершаются в точном соответствии с книжкой.
– Так, здесь давайте поподробнее. – Я снова сглотнул. – Значит, вы утверждаете, что Патрик Бэйтмен ожил и убивает людей в округе Мидленд?
– Нет, кто-то воплощает убийства, описанные в книге. Все по порядку. Никаких случайностей. Преступления тщательно спланированы и воспроизведены до мельчайших подробностей, злоумышленник дошел уже до того, что нападает на людей со схожими именами и близкими, если не такими же, профессиями.
Мороз по коже. Подкатила тошнота.
– Да вы меня разыгрываете. Это же шутка, правда?
– Это уже даже не версия, мистер Эллис, – только и сказал Кимболл, как будто предостерегая кого-то.
– У вас есть какие-нибудь зацепки?
Кимболл снова вздохнул.
– Что касается нашего расследования, основное препятствие состоит в том, что на подготовку убийца не жалел ни средств, ни времени, отчего преступления, понимаете, – тут он пожал плечами, – без сучка без задоринки.
– В каком это смысле? Что вы имеете в виду – «без сучка без задоринки»?
– Это значит, что криминалисты ничего не нашли. – Кимболл снова полез в блокнот, хотя видно было, что искать там ему нечего. – Ни отпечатков пальцев, ни волоска, ни ворсинки, ничего.
«Похоже на призрака». Первое, что пришло мне в голову. «Похоже на призрака».
Кимболл поерзал по кушетке, посмотрел мне в глаза и спросил:
– Вспомните, может быть, вы получали какие-нибудь странные письма? Какое-либо послание от поклонника, которое может навести на мысль, что что-то не так, не все в порядке?
– Постойте – с какой стати? Вы думаете, этот человек может связаться со мной? Вы думаете, он за мной охотится? – Я не смог сдержать панику и тут же устыдился.
– Нет, что вы. Мистер Эллис, успокойтесь, пожалуйста. Для подобных выводов нет никаких оснований, – сказал Кимболл, но ничуть не убедил меня. – Тем не менее, если вы получали послания неуместного или оскорбительного содержания, прошу вас, расскажите мне об этом.
– Значит, вы уверены, что, кто бы то ни был, мне он не угрожает?
– Совершенно верно.
– И кто тогда… следующий?
Кимболл снова заглянул в блокнот, и снова, очевидно, без надобности. То был продуманный, лишенный смысла жест, и это меня неприятно задело.
– По книге следующая жертва – Пол Оуэн.
– И?..
Кимболл не торопился с ответом.
– В Клиэр-Лейк живет один Пол Оуэн.
– Клиэр-Лейк – это всего в пятнадцати милях отсюда, – пробурчал я.
– Мистер Оуэн находится под неусыпным наблюдением и полицейской защитой. Мы надеемся, что, если появится кто-то подозрительный, мы сможем его задержать. – Пауза. – По той же причине связь между преступлениями не просочилась в прессу. На данном этапе это лишь затруднило бы работу следствия… Мы, конечно, рассчитываем, что и вы не станете комментировать ситуацию.
– А почему вы думаете, что этот человек не заинтересуется мной или моей семьей? – снова спросил я, уже вовсю раскачиваясь в кресле.
– Понимаете, автора книги нет в книге, – сказал Кимболл и выдавил улыбочку, которая должна была меня воодушевить, но – тщетно. – Имеется в виду, что Брет Эллис не является персонажем данной книги, а убийца до сих пор нападал только на людей, чье имя или род занятий совпадали с именами и профессиями героев романа. – Пауза. – Вы же не литературный персонаж, мистер Эллис? – Кимболл понял, что его улыбочки меня нисколько не воодушевляют, так что больше и не старался. – Видите ли, мне понятно ваше беспокойство, однако на данном этапе мы действительно не видим для вас никакой опасности. Тем не менее, коли так вам будет спокойнее, мы можем предложить вам в высшей степени неназойливую полицейскую защиту. Если вы хотите обсудить это с миссис Деннис…
– Нет, я не хочу посвящать в это мою жену. Нет. Пока не стоит. Я не буду обсуждать это с женой. Не нужно заставлять ее нервничать. Да, но как только, так сразу… я свяжусь с вами по поводу этой вашей защиты. – Я встал, колени тряслись. – И мне на самом деле… м-м, простите, мне нехорошо.
Безысходность гуляла по комнате, как ночной ветер. Я, полупьяный, стремительно трезвеющий, уже тогда понимал, что Кимболл никого не сможет спасти, что новые места преступлений будут чернеть пятнами крови. Страх заставил меня неестественно выпрямиться, я будто аршин проглотил. Я вдруг осознал, что с трудом сдерживаю дефекацию. От натуги я крепко ухватился за стол. Кимболл стоял рядом, на лице его читалась тревога.
Больше с меня взять было нечего.
Мне вручили визитку с множеством телефонных номеров. Проинструктировали звонить, если обнаружится нечто «подозрительное» или «аномальное» (слова эти были произнесены таким успокаивающим тоном, что прекрасно вписались бы в колыбельную), но я ничего не слышал. Уже на автопилоте проводил Кимболла до его машины, бормоча по дороге благодарности. В этот момент «порш» Джейн свернул с шоссе. Она заметила нас с Кимболлом и стала наблюдать, притворившись, что говорит по телефону. Как только Кимболл отъехал, она выскочила из машины и с улыбкой направилась ко мне. Она все еще сияла от обещаний, которые мы дали друг другу утром. Она спросила про Кимболла, я сказал – студент, она поверила и, взяв меня за руку, повела обратно в дом. Я не рассказал ей, потому что не хотел пугать, кроме того, мне подумалось, что, скажи я все как есть, меня сразу попросят, поэтому я умолчал, добавив очередной пункт к списку сокрытий.
Остаток вечера прошел как в тумане. Во время ужина, когда все собрались за столом, дети признали, что отлично повеселились в центре и усладили Джейн пересказом нескольких сцен из просмотренного фильма, после чего развернулась долгая дискуссия по поводу Виктора (пес ни в какую не желал спать в доме, при этом так истерично лаял во дворе, что оставлять его там на ночь не представлялось возможным). Единственное, что хоть как-то меня затронуло – прорвалось сквозь густую мглу, – это когда Сара принесла Терби, хотя где я был в тот момент, я так и не вспомнил. Может, сидел скрючившись в кресле возле плазменной панели? Или это было за семейным ужином, когда я вырубался над тарелкой цукини с грибами, пытаясь улыбаться, сосредоточиться на происходящем вокруг, уловить информационные потоки? (Чтобы изобразить веселое расположение духа, я даже стал мурлыкать себе что-то под нос, но и это всех раздражало, и, заметив, как нахмурился Робби, я перестал, так же невзначай, как и начал.) Единственное, что я помню, это как Сара принесла мне ее жуткого Терби, поинтересовалась, откуда у него под когтями грязь (которая выглядела как высохшая бордовая краска), и попросила помочь ей помыть ему лапы в кухонной раковине. («Очень грязные, пап», – поясняла она, пока я кивал, как китайский болванчик. Да, я помню этот разговор. Еще я запомнил гнусный запах, исходивший от этой твари.) По телевизору показывали футбол, и в любой другой вечер я бы, конечно, посмотрел его, но когда я закрылся в кабинете и в очередной раз набрал Эйми Лайт, дверь открылась, вошла Джейн, и, взяв меня за руку, повела наверх, и по дороге в нашу спальню, мимо мерцающих бра, нашептывала мне разное, и по ее бархатной улыбочке видно было, что она чего-то ждет, какого-то обещания.
Я тоже почувствовал импульс, но последовать ему не было сил – слишком поздно. Я должен был увидеть в ней свое отражение, но не мог. Я принял амбиен, допил водку, после чего завалился в кровать и вскоре крепко заснул, освободившись от необходимости удовлетворять потребности своей жены, раздумывать о царапинах на стене дома, о самопереставляющейся мебели и о меняющем цвет ковре под ней, и пока все мы спали, созданный мной безумец бродил по округе, а небо затянули тучи, сквозь которые просачивался лунный свет. «Он вернулся», – прошептал я той темной ночью, когда, подрагивая от страха, восстанавливал в памяти все, что видел в поле за нашим домом. Говоря это, я невольно подразумевал своего отца, а не Патрика Бэйтмена.
Я тоже почувствовал импульс, но последовать ему не было сил – слишком поздно. Я должен был увидеть в ней свое отражение, но не мог. Я принял амбиен, допил водку, после чего завалился в кровать и вскоре крепко заснул, освободившись от необходимости удовлетворять потребности своей жены, раздумывать о царапинах на стене дома, о самопереставляющейся мебели и о меняющем цвет ковре под ней, и пока все мы спали, созданный мной безумец бродил по округе, а небо затянули тучи, сквозь которые просачивался лунный свет. «Он вернулся», – прошептал я той темной ночью, когда, подрагивая от страха, восстанавливал в памяти все, что видел в поле за нашим домом. Говоря это, я невольно подразумевал своего отца, а не Патрика Бэйтмена.
Однако я ошибался. Они вернулись оба.
Воскресенье, 2 ноября
12. Званый ужин
Впервые за последние уже, наверное, несколько недель я проснулся в спальне и с удовольствием растянулся поперек пустой кровати. Принятый на ночь амбиен приятно освежал. На кухне Джейн готовила воскресный завтрак, а я неспешно принял душ, прежде чем присоединиться к семье. Перед тем как спуститься, я внимательно осмотрел свое отражение в зеркале – никаких мешков под глазами, кожа чистая – и с удивлением обнаружил, что испытываю настоящий голод и что поем я сейчас с удовольствием. Раз в неделю, только за воскресным завтраком, отменялись все диетические запреты: мне можно было поесть мягкого сыра, омлет с беконом и сосисками, Робби (который снова промямлил, что ночью в его дверь кто-то скребся) – донатсы и тосты по-французски, Саре (рассеянной и уставшей, возможно, вследствие прописанного ей в прошлом месяце коктейля из препаратов, который, очевидно, в итоге подействовал) – горячий шоколад и блинчики. Джейн, которой предстояли досъемки, ограничилась банановым коктейлем с соевым молоком и постаралась скрыть тревогу по поводу скорого отъезда в Торонто. В кои-то веки я чувствовал себя членом семьи и никого не смущал. Я был сдержан и благодушен даже после того, как пролистал газеты, которые пестрели статьями, раскрывающими все возможные аспекты исчезновения Маера Коэна, а также длинным списком из (теперь уже) тринадцати мальчишек, исчезнувших за последние пять месяцев. Целую полосу местной газеты занимали их фотографии, под каждой – описание внешности, дата исчезновения и место, где его видели последний раз. (Том Солтер катался на байдарке на озере Морнингсайд; Клиэри Миллер и Джош Уолицер вышли из здания почты на Элрой-авеню; последнее изображение Эварда Берджесса засекли камеры слежения, когда он тихонько шел по аэропорту Мидленда.) То был годовой отчет по пропавшим без вести, я попросту отложил газету. Как только Робби и Сара отправились к себе, мы с Джейн принялись раскидывать мозгами, как отписаться от ужина у Алленов, но было уже слишком поздно. Легче было перетерпеть, чем вызвать их косые взгляды, так что я соответственно спланировал свой день до семи часов, когда нам полагалось выходить.
Остаток утра я провел в гостиной, расставляя мебель по местам, однако в процессе понял, что новое расположение мне нравится больше, и, расталкивая диваны, столики и стулья, испытал страннейший приступ ностальгии. Ковер же, пусть и поменял цвет, был теперь без единого пятнышка: пепельные отпечатки исчезли, и, хотя сочетание бежевого с зеленым смотрелось тревожно, у комнаты появился какой-никакой, а характер. Потом я вышел во двор, чтобы проверить чернеющее грязевое пятно, и, к моему облегчению, обнаружил, что оно почти высохло, а яма потихоньку заполнялась сама собой. И когда я взглянул на темнеющую за полем кромку леса, глубоко вдохнул свежий осенний воздух, на минуту я даже решил, что Джейн, пожалуй, права и это не поле, где восстают мертвецы, а самый обыкновенный луг. Затем я поднялся на второй этаж, чтобы осмотреть царапины на двери в комнату Робби. Присев на корточки, я ощупал прорезы, и никакой разницы с теми, что я видел на Хэллоуин, обнаружить не смог. Опять же: облегчение. Складывалось чувство, что плохие новости, которые принес вчера Кимболл, потихоньку уравновешиваются. После обеда время текло медленно, спокойно, бессобытийно. Я смотрел футбол, а Эйми Лайт все никак не перезванивала.
В шесть вечера Джейн нарядила меня в черные слаксы «Пол Смит», серый джемпер «Гуччи» и мокасины от «Прада» – шикарно, в то же время консервативно и по-любому презентабельно. Самой Джейн требовался час, чтобы привести себя в порядок, я же тем временем спустился на первый этаж поприветствовать Венди, которая должна была присмотреть за детьми, поскольку у Марты был выходной. То была симпатичная студенточка, Джейн была знакома с ее родителями, и все мамы округи отзывались о ней наилучшим образом. Сначала Джейн не хотела ее звать, ведь мы шли в гости к ближайшим соседям и могли просто взять детей с собой, однако Митчелл Аллен вскользь упомянул об ушной инфекции Эштона и мягко забраковал наш план. Вспоминая, о чем мне вчера рассказал Кимболл, я был счастлив, что дети будут под присмотром. Ожидая Джейн, я сгрузил на компьютер фотографии с Хэллоуина: Робби и Эштон, оба угрюмые, вспотевшие, выросшие уже из этого праздника; Сара в наряде малолетней проститутки.
Изображение кремового «Мерседеса-450SL» сначала привлекло мое внимание, но теперь это было не очень важно – чья-то машина, только и всего. Так я решил, когда попытки, увеличив изображение, рассмотреть номер машины, не увенчались успехом: цифры были размыты в отблесках уличных фонарей и, как и многое другое в тот вечер, больше не имели принципиального значения. Свои фотографии я пролистывал, не рассматривая, однако собственный вид, испуганный и ошарашенный, нервировал меня куда меньше, чем изображение Митчелла Аллена и Джейн, где они стоят на фоне дома Ларсонов, на Бридж-стрит. Митчелл уверенно обнимает Джейн за талию, губы изогнулись в плотоядной ухмылочке. Фотография эта давала больше поводов для беспокойства, чем какая-то машина, которой я так испугался на Хэллоуин.
Вообще-то мы с Митчеллом вместе учились в Кэмдене, но там были едва знакомы, хоть колледж и был маленький, до кровосмешения. То, что Митчелл Аллен оказался соседом Джейн, удивило меня меньше, чем то, что он женился и стал отцом двух детей: Эштона, который в связи с возрастной и географической близостью стал лучшим другом Робби по умолчанию, и Зои, которая была на год младше Сары. Сколь мало я ни знал о Митчелле в Кэмдене, этого все же было достаточно, чтоб считать его бисексуалом, если не стопроцентным гомиком. Однако в тот краткий исторический период полной сексуальной безответственности все спали со всеми, пока СПИД не закрутил гайки. Когда мы закончили обучение и восьмидесятые были на исходе, многие девушки, известные мне как «лесбиянки», вышли замуж и обзавелись детьми, то же касается и мужчин, чья сексуальная ориентация в течение всех четырех лет, проведенных в Кэмдене, оставалась смутно неопределенной. Быть бисексуалом – или хотя бы производить такое впечатление – в Кэмдене считалось круто, и студенческое сообщество относилось к неразборчивой пансексуальности не только с чрезмерной терпимостью, но даже всячески ее приветствовало. Большинство парней руководствовались максимой «один раз – не пидарас», а некоторые свой опыт даже выпячивали; у девочек от этого загорались глаза, а парни считали тебя таинственным и опасным, таким образом перед тобой открывались двери, повышался твой уровень желанности, а сам ты, в общем контексте, чувствовал еще большую принадлежность к искусству, что, собственно, и было нашей основной целью – продемонстрировать сверстникам, что нет никаких границ, все приемлемо, блуд в законе.
Поборов первоначальное удивление (ведь все, что я помнил о Митчелле, ограничивалось слухами, что это он инициировал длительную связь с Полом Дентоном, другим нашим однокашником), я припомнил девицу по имени Кэндис, с которой он подтусовывал последние пару семестров, прежде чем поступить в аспирантуру Колумбийского университета, где на ступенях юридической библиотеки и познакомился с Надин, копией той сытной блонди, с которой встречался еще студентом. Когда этим летом мы восстановили знакомство на шашлыках в парке Горацио, где собралась вся округа, он сделал вид, будто перепутал меня с Джеем Макинерни, и так ему понравилась эта вяленькая шуточка, что, представляя меня соседям, он повторил ее еще несколько раз, но поскольку те книг особо не читали, они не могли «приколоться», и Митчелл наконец понял, что оценить его остроумие некому. Никто из нас не жаждал узнать друг друга поближе или же пуститься в воспоминания о Кэмдене и полном сексуальных подвигов прошлом, даже ради наших сыновей, которые волею судеб оказались лучшими друзьями. С другой стороны, Джейн производила на Митчелла слишком сильное впечатление, чтоб он отважился на какое-либо гусарство. Мы стали старше, мир вокруг нас изменился, и в присутствии Джейн эго Митчелла съеживалось до крайней степени, что нередко наблюдается у мужчин, попавших в ближний круг общения кинозвезды. Образ крутого пофигиста, который Митчелл пестовал в Кэмдене – изысканная двусмысленность, принадлежность к богеме, Рождество в Никарагуа, футболки с провокационными слоганами, пунш, который он спрыснул кислотой, здесь присунул, там прокинул, – все это как будто стерли с его жесткого диска.