Однако Наценко не ответил; «Есть, запевай», Запевалы вообще не было в строю… Старшина остановил батарею.
— Сержант Медведев, где Наценко? — спросил Горышич.
Помощник командира взвода пожал плечами.
— Не знаю…
Единственно кто знал, где Наценко, так это Медведев… Сразу же после самоподготовки он отпустил запевалу к милой на свидание… За это Наценко разрешил ему съесть свой ужин. Старшина вынул из кармана книжицу в лиловом переплете и записал в ней: Наценко в самоволке.
Теленков скомандовал: «Равняйсь, смирно! Шагом марш!»
Шагов тридцать прошли спокойно.
— Батарея, стой! — неожиданно рявкнул Горышич.
Батарея словно споткнулась… Левофланговый Малешкин носом ткнулся в спину Васина и только поэтому не упал. Старшина приказал Теленкову встать в строй и зычно скомандовал:
— Батарея, на месте шагом марш! Батарея тяжело и ритмично топтала землю.
— Запевай!..
Курсанты молчали, тяжело и ритмично громыхая сапогами…
— Правое плечо вперед, арш!
Батарея повернула назад к казарме… Послышался возмущенный ропот…
— Разговорчики!.. — прикрикнул старшина. — Запевай!
Теленков кашлянул и закричал пронзительно, не своим голосом:
— Не забыть нам годы огневые и привалы у костра…
Он не успел и передохнуть, как батарея дружно и оглушительно подхватила:
— Завивая в кольца голубые дым махорки у костра…
Горышич отдал команду: «Левое плечо вперед, потом — прямо».
И Павел почувствовал, как идти стало легко и весело.
— Эх, махорочка-махорка, породнились мы с тобой, — ревела батарея. И рев ее уже пугал притихшие вечерние улицы города. Проходившие люди останавливались и, пораженные, долго смотрели вслед. Теленков, гордо закинув голову, еще громче выводил:
— Как письмо получишь от любимой… — В эту минуту он презирал всех этих штатских, выше военной службы для него ничего не было. Он гордился собой, своими ребятами, тем, что поют они прекрасно; если бы можно, он крикнул бы тому старику в шляпе, что стоит на панели:
— Смотри, какие молодцы, а ты, старый гриб, даже недостоин сапога нашего старшины…
Батарея подошла к столовой и до тех пор маршировала на месте, пока не кончилась песня…
Столовая — просторное, чистое помещение с шелковыми шторами на окнах, пальмами и столиками на четверых… Вся батарея была разбита на четверки… В четверку Теленкова входили Птоломей, курсант Баранов и Саня Малешкин. Ужин уже был на столах… Птоломей взял хлеб, разрезал его на четыре части с точностью до миллиграмма. Однако Теленкову горбушка показалась толще, чем остальные куски.
— Санька, отвернись, — сказал Птоломей.
Малешкин отвернулся.
— Кому? — спросил Птоломей и взял в руки горбушку.
— Мне, — сказал Саня.
— Кому?
— Тебе…
— Кому?
— Баранову…
Четвертый кусок взял Теленков… И он ему почему-то показался самым мизерным. Это обидело Теленкова, Он схватил миску с пшенной кашей и стал ее раскладывать по тарелкам. Он старался быть до предельности объективным. Видимо, поэтому он и обделил себя кашей. Но никто против этого не возразил… Теленков, обжигаясь, глотал кашу и думал: «Видят же, что у меня меньше всех… И никто — ни слова. А если бы Птоломею досталась моя порция… Какой бы вой он поднял!..» Он покосился на Птоломея. Птоломей, раскрошив хлеб, смешал его с кашей, сверху полил кипяточком и круто посолил. Теленкову стало смешно.
— Что это значит, Птоломей? — спросил он.
— Самообман, — невозмутимо ответил Птоломей.
После каши хлебали жидкий чай до полного удовлетворения. Теленков опорожнил две пол-литровых кружки.
У двери стоял Горышич и терпеливо ждал, когда его питомцы закончат это чаепитие. В руках у него была записная книжка.
— Встать, выходи строиться! — скомандовал Горышич.
Малешкин вытащил из-под себя пилотку, на которой он сидел, и вскочил. Горышич ухмыльнулся, раскрыл свой кляузник и что-то черкнул карандашом.
— Засек, — сказал Теленков и толкнул Малешкина локтем.
— Ну да?!
— Точно, — подтвердил Птоломей.
Из столовой возвращались тоже строем, но без песен… От ужина до вечерней поверки полтора часа. Чтоб убить их, надо иметь недюжинные способности. Половина батареи сразу же направляется в уборную курить… Часть курсантов, парочками, обнявшись, ходят по двору казармы и ведут задушевные разговоры, в основном о жратве и о девочках.
— Эх, рубануть бы сейчас сальца с чесноком, — мечтательно тянет Васин, — и цены б нам с тобой тогда б, Сачков, не было.
— Да, — соглашается Сачков и смачно сплевывает.
— Сколько у нас дома этого сала было, — продолжает Васин, — целая бочка, ведер на двадцать…
— На двадцать?..
— Да, а что?
— Врешь…
Васин обиженно замолкает. Минут пять они молча шагают вдоль забора. Васин высвистывает «Землянку».
— Покурим? — спрашивает Сачков.
— Кто покурит, а кто и посмотрит, — в тон ему отвечает Васин.
В самом дальнем углу забора, на куче камней, сидят Баранов с Малешкиным… О чем бы разговор между курсантами ни велся, Баранов всегда переводил его на девочек… На свои любовные похождения, в которых он всегда был победителем… Это и дало повод Птоломею прозвать Баранова Сексуалом.
— Стою я раз часовым у дровяного склада, — рассказывает Сексуал…
Сачков и Васин присаживаются… Баранов, не обращая на них внимания, продолжает:
— Вдруг смотрю, идет штучка. Идет, что пишет… Закачаешься… «Стой», — кричу… Идет… «Стой! Стрелять буду!» Я для виду щелкнул затвором… Остановилась… «Подойди!» — приказываю… Подошла. Глянул я на нее — и всего меня заколотило… Глаза — во. Фигурка — как тростинка… Пополам согнешь — не сломаешь. Эх, думаю, голубушка!..
— Что думаешь? — спросил Малешкин.
Баранов захохотал. Его смуглое с густыми бровями и на редкость длинными ресницами лицо сжалось от смеха в кулак. Сачков с Васиным посмотрели на Саню, хмыкнули и потом плюнули…
Теленков бесцельно бродил по двору казармы и поддевал носком сапога камешки. Услышав хохот Баранова, он поморщился. «Над чем это он потешается?» Он терпеть не мог красавчика Вальку Баранова. А ведь в первые дни учебы они были неразлучными друзьями. Разрыв произошел, как всегда, внезапно. Как-то Теленков пошел на свидание со своей девушкой и прихватил с собой друга — Баранова… Свидание кончилось тем, что Валька увел его девушку.
Теленков подошел вплотную к Баранову и грубо спросил:
— Опять пошлость расписываешь?.. Баранов нисколько не оскорбился.
— Нет, ты послушай, Теленков?! — воскликнул Валька, вытирая слезы. — Малешкин еще не знает — что, когда к нему пришла девка.
— А ты знаешь? — злобно выдавил Теленков.
— Как будто ты забыл, — усмехнулся Баранов.
Теленков поправил на поясе противогаз и сжал кулаки… Баранов поднялся, отступил на два шага назад и тоже сжал кулаки… Сачков с Васиным переглянулись и подмигнули друг другу, как бы говоря: «Сейчас будет дело». Малешкин испуганно переводил глаза то на Теленкова, то на Баранова. Дело в том, что оба парня ему очень нравились. Однако драки, к огорчению Сачкова и Васина, не состоялось.
— Сволочь ты, Баранов, и развратник грязный, — спокойно сказал Теленков и взял под руку Малешкина.
— Пошли, Саня.
Отойдя шагов пять, Теленков оглянулся… Баранов растерянно смотрел им вслед и чесал затылок.
— Почему ты так его, а? — спросил Саня.
— Не твое дело, — оборвал Малешкина Теленков. У входа в казарму их догнал Баранов.
— Теленков, может, мы поговорим?
— О чем еще с тобой говорить?
— Давай все выясним… Только без свидетелей…
Малешкин поплелся в казарму, а Теленков и Баранов, касаясь друг друга локтями, медленно пошли к забору…
— Ну, о чем ты хотел говорить? — спросил Теленков.
Баранов ответил на вопрос вопросом:
— Что тебе от меня надо?
— Абсолютно ничего, — буркнул Теленков.
Баранов сдвинул к переносице темные густые брови.
— Тогда прекрати свои оскорбительные выпады.
— А разве они оскорбительны? — деланно удивился Теленков. — А я-то думал, что тебя оскорбить невозможно.
Баранов грустно усмехнулся и покачал головой:
— Вот как?
— Да, именно так!
Баранов глубоко вздохнул и поднял на Теленкова глаза… В них не было ни злобы, ни насмешки, ничего, кроме просьбы.
— Павел, через дня два-три мы, наверное, расстанемся навсегда… Давай забудем все, что было между нами…
Теленков тупо смотрел в землю.
— Я знаю, — продолжал Баранов, — ты не можешь забыть тот дурацкий случай, когда я ушел с той девчонкой… Верно?
Валька Баранов попал в точку… Теленков промолчал. Баранов засмеялся…
— Так ее тоже от меня увели на второй день. И увел-то такой сопливый курсант из пехотного училища…
Теленков не мог сдержаться, чтоб не улыбнуться. Баранов, видимо, расценил улыбку как шаг к примирению и протянул руку.
— Мир?!
Теленков машинально протянул было руку, но тотчас же отдернул, резко повернулся и побежал в казарму… В какой-то степени самолюбие его было удовлетворено, однако на примирение с Барановым он не пошел… «Одно дело увести девушку от незнакомого человека. Но от друга… Это подлость… Подлецу никогда не подам руки. А Баранов подлец… Последний подлец», — думал он.
Первым в казарме ему попался Наценко.
— Где ты был?
— А что? — испуганно спросил Наценко.
— Горышич засек…
— А мне плевать… Понимаешь? Плевать. — И Наценко стукнул себя по груди кулаком.
— А что ты на меня шумишь? — возмутился Павел. — Ты иди пошуми у Горышича…
До вечерней поверки оставалось еще полчаса. Теленков зашел в Красный уголок. За пианино сидел курсант Поздняков и наяривал «Настасью». Верзила Колупаев плясал… Плясал лениво, скучно, как будто выполнял никому не нужную работу. А Малешкин, облокотясь на спинку стула и положив на кулаки голову, смотрел на эту пляску закрытыми глазами.
— На похоронах веселей пляшут, — заметил Теленков.
Колупаев остановился, посмотрел на Теленкова.
— А пошел бы ты, дежурный… — и вдруг заревел: — Я бы Роде отворила… У меня сидит Гаврила!
И пошел на полусогнутых, приседая, и вдруг, подпрыгнув, перевернулся и так грохнул сапожищами, что звякнули стекла.
— Ничего, — сказал Теленков, — можешь… Цены б тебе, Колупаев, не было в ансамбле песни и пляски…
Колупаев глупо ухмыльнулся и подмигнул.
— А ты как думал!
В проходе между нарами второго и третьего взвода темно. Но это совершенно не мешает татарину Кугушеву. Он бреет на ощупь голову и что-то мурлычет себе под нос.
— Что это ты поешь, Кугушев? — спрашивает Теленков.
Кугушев, гладя ладонью плешь, вздыхает…
— Если б твоя знала, что моя поет, твоя б плакала, говорит он.
Крамаренко по-прежнему, уткнувшись в подушку, жует кишмиш. Теленкову ужасно хочется есть. Но на этот раз совесть побеждает голод.
— Птоломей, сколько времени? — спрашивает он.
— Без пятнадцати…
Теленков вздыхает и направляется в уборную. Дневальный у тумбочки опять курит. Увидев дежурного, вытягивает руки по швам.
— А ну-ка! — И Теленков щелкает пальцами.
— Чего?
— Разговорчики!..
Дневальный нехотя отдает окурок. Павел глубоко затягивается и грозит пальцем.
— Еще раз увижу — сниму с наряда.
В уборной, на подоконнике, в окружении толпы курсантов сидит Валька Баранов. Рассказывает анекдоты. Анекдоты с бородой, все их знают наизусть, но все равно гогочут…
— Приготовиться к вечерней поверке, — рявкает Теленков. Однако никто не обращает внимания. Теленков хлопает дверью и кричит:
— Четырнадцатая, выходи строиться!
Теленков зол на все: и на скуку, и на старшину, который нарочно назначил его дежурным, и на Баранова, а заодно и на себя.
— Подровнять носки, — кричит он.
Строй выравнивает носки.
— Колупаев, куда выпер живот! Колупаев подается назад.
— Васин, выйди из строя и почисти сапоги.
Васин идет чистить сапоги. Обмахнув их пилоткой, становится в строй.
— Смирно! Отставить!.. Малешкин, поправь пилотку.
— Смирно!
Теленков бежит в каптерку и через минуту возвращается с Горышичем. Горышич медленно проходит вдоль строя, опустив глаза долу, и, остановившись на левом фланге, командует:
— Вольно.
По шеренге словно задели оглоблей… Она, вздрогнув, покачнулась.
— Намучились небось… Бай-бай хотите? — ласково спрашивает Горышич.
— Не хотим, — рявкает пятьдесят глоток.
— А чего же вы хотите? Небось танцульки вам подавай… Колупаев, хошь на танцы? — Четырнадцатая хохочет. Правофланговый Колупаев ржет, как жеребец. — Вам смешно? — тем же тоном продолжает Горышич. — А чего ж вам не смеяться… Поели, попили, покурили… Как на курорте в Сочах… Старшина вас поднимает, три раза покушать сводит, спать уложит… А вы как относитесь к старшине?
— Хорошо! — рявкает четырнадцатая.
— Эх, хорошо… — ехидно тянет Горышич. — А Наценко небось думает: «Ну попадись ты мне, Горышич, на фронте!»
Наценко, закусив губу, опускает голову.
— Ишь застеснялся… голову опустил. Стыдно, да? А вот в самоволку ходить не стыдно?! — Старшина принимает стойку и зычно командует:
— Курсант Наценко! Два шага вперед!
Наценко выходит из строя.
— За самовольный уход с территории училища объявляю двое суток ареста. Дежурный, после отбоя отобрать у Наценко ремень и поведешь на губу… Становись в строй, разгильдяй.
Наценко становится в строй. Лицо у него серее казарменной стены.
Горышич в глубокой задумчивости проходит с левого фланга на правый и, остановившись около Колупаева, берет его за пуговку.
— А вот и пуговку не начистил… Маленькую, крохотную пуговку… Такой здоровый парень… Кровь с молоком. И не хватило силы почистить. Да кому же ты такой нужен? Пуговку, малую пуговку не почистил… Нехорошо…
— Так точно, нехорошо, товарищ старшина, — орет Колупаев.
— Осознал?
— Так точно.
Горышич повернулся к Теленкову…
— Используй после отбоя… А я проверю.
Горышич потащился опять на левый фланг, но, дойдя только до середины, остановился. Горестно покачал головой.
— Как нянька Арина Родионовна хлопочу я об вас… А вы как ко мне относитесь? Эх, не цените вы своего старшину.
— Ценим, — гаркает батарея.
— И Малешкин ценит? — спрашивает старшина и ехидно прищуривается.
— Ценю, товарищ старшина, — кричит Малешкин.
— А зачем в столовой на пилотке сидел? Не стыдно?
Пухлые губы Малешкина выпятились и затрепыхались.
— Эх, — сказал Горышич и поманил пальцем дежурного. — Чтоб Малешкин уборную языком вылизал… — Он посмотрел на часы, вынул из кармана список батареи.
— Афонин?
— Я! — крикнул Афонин.
— Бирулин?
— Я!
Последним «я» крикнул Птоломей… После поверки Горышич сообщил курсантам приятную, как он выразился, весть, что с утра, сразу же после завтрака, четырнадцатая батарея с песнями отправится в подсобное хозяйство. Первый и второй взвод — полоть просо; третий и четвертый — строить свинарники.
Эта весть обрадовала только дежурного и его дневальных… Остальные в душе обозвали старшину Змеем Горынычем…
После поверки четырнадцатая с песнями пошла на вечернюю прогулку… Пока обошли вокруг училища, успели проорать не только «Махорочку», но еще и «Катюшу» с «Тачанкой».
После команды «разойдись» Теленков прокричал «отбой». Рота с мрачными солеными солдатскими шутками отходила, ко сну. Теленков, дав задание штрафникам: Колупаеву — вымыть пол в казарме, а Малешкину — уборную, повел Наценко на гауптвахту. Когда Теленков вернулся в казарму, Колупаев в одних трусах все еще надраивал каменные плиты. Все тело его было густо татуировано. На спине огромная змея сосала женскую грудь. На руках тоже извивались змеи. А на груди — объявление в рамке с виньетками: «Не забуду брата Володю, который утонул в Амуре». «Вот ведь как он себя испохабил», — отметил про себя Теленков и спросил:
— Колупаев, ты сибиряк?
— Точно, — ответил Колупаев, обмакнул в ведро щетку и резко встряхнул. Теленков смахнул с лица грязные брызги. «Нарочно», — решил Теленков, но, ничего не сказав, вышел в уборную.
Малешкин только что вычистил краны умывальников и теперь набирал в ведро воды, чтобы мыть пол. Теленков сел на подоконник, закурил и стал наблюдать за Малешкиным. Тот искал тряпку, не найдя ее, подошел к дежурному и спросил:
— А где тряпку взять?
— А зачем она тебе? — простодушно спросил Теленков.
— Как зачем? Пол мыть…
Это окончательно развеселило дежурного.
— Вот чудак… Целый год в армии служит и ничему не научился… А ну-ка, дай ведро… — Он схватил ведро и, размахнувшись, разлил воду.
— Ясно? Как надо?
Малешкину совершенно не было ясно.
— Ну чего смотришь? — закричал Теленков. — Отправляйся спать, недотепа.
Колупаеву же Теленков решил отомстить. Когда тот честно вымыл казарму, дежурный еще заставил его вымыть ведро и натаскать в бачок воды…
Четырнадцатая батарея вовсю храпела, сопела, а кое-кто и повизгивал во сне. Теленков, заткнув уши пальцами, ходил по казарме и считал каменные плиты. Он был раздражен. Даже дежурство, которое избавляло его от завтрашнего марша в подсобное хозяйство, его не радовало.
Сразу же после завтрака четырнадцатая с песнями отправилась полоть просо и строить свинарники… Пятнадцать километров… Дорога знакомая, хорошо утоптанная… Однако на вторую половину пути песен не хватило… В километре от подсобного хозяйства третий взвод свернул на просяное поле, а четвертый продолжал движение прямо к свинарникам. Свинарники строили из хвороста, глины и навоза. Два уже были готовы, у третьего надо было засыпать стены землей и залепить их глиной с навозом. Этой-то работой и должен был заняться четвертый взвод сержанта Медведева.