Между тем процесс шел своим чередом, «горючка» с «кислым» находились под рукой, и Жилин со сноровкой опытного варщика принялся «сажать на корку». Здесь щелкать клювом не полагалось: чуть проморгаешь, и конечный результат вспыхнет как порох, — обидно, да и на бабки попадалово, так что умелец не спеша выпаривал раствор, проверяя поминутно, не шмонит ли «горючкой», и стараясь не перегреть содержимое. Наконец на донышке и стенках остался самый смак — твердая блестящая пленка. Ломоносов налил дистиллированной водички, довел раствор до кипения и засунул в него пару носков. Подождав, пока они накрахмалятся — заберут в себя весь опиум, — Сергей Иванович принялся сушить их. Скоро «дачка» попадет по назначению, и кореша, выварив «гарахан», пробьют гуту и раскумарятся, благо баянов на зоне хватает. Будучи варщиком классным, Ломоносов тем не менее нынче бурзал редко — так, отогнать немного наркоты кентам, потому как специализация у него в последнее время изменилась.
Это раньше он вовсю работал по «антрацитной теме» с цыганским бароном Ромой — готовил экстракт, а толстые, вечно беременные тетки его бодяжили и с энтузиазмом толкали наполненные гутой баяны. Когда же их наконец замели менты, то в протоколе все труженицы окрестились очень неприличной сексуальной фамилией Футэлла. Будущих матерей, естественно, отпустили, но опера плотно сели нацменьшинству на хвост, и работать сделалось тягостно. «Извини, брат», — сказал тогда барон Рома и принялся печатать фальшивые баксы, а Жилин, оставшись в кустарях-одиночках, вскоре крупно прокололся. Идти по новой на зону не хотелось, и злая судьба «породнила его с водой» — пришлось сделаться «барабаном», стукачом то есть.
Врагу не пожелаешь такого. Впрочем, неправда, врагу пожелаешь. Это как ходьба по канату над пропастью: один его конец в клешнях ментов поганых, другой держат те, кто обречен на заклание, и, если облажаешься хоть чуть-чуть, кто-нибудь обязательно разожмет пальцы.
А тем временем подули новые ветры и появились, как грибы после дождя, всевозможные молодежные заведения, дискотеки большей частью. Однако веселиться всю ночь напролет — тяжело, никаких сил не хватит. Нужен допинг, и, тонко чувствуя момент, Сергей Иванович принялся давать амфетаминовое счастье всем желающим. Сравнительно недорого и, разумеется, не в одиночку, а при содействии команды сбытчиков.
Деликатное это дело, тонкое. А кроме всего прочего, ужасно прибыльное. Поэтому и сбывают на дискотеках наркоту лишь люди проверенные, надежные, а главное, берущие ее оптом у хозяев заведения. Не напрямую, конечно, а через посредников. Жилин, к примеру, покупал отраву у Феди Кабульского, знал которого еще по зоне. О себе тот пел, что был крутым героем-интернационалистом, однако в натуре гнал порожняк. Тянул Федя как-то лямку погранцом — замполитом заставы на афганской границе — и вместе со своим начальством пропускал в обе стороны караваны верблюдов и колонны грузовиков, а если ночь была безлунной, то и прожекторами дорогу подсвечивал. Что за грузы везли, никто не знал — ведь платили им зеленью, и спрашивать было неудобно. А сгубил его сыновний долг. Набил он как-то посылочный ящик новенькими червонцами и отправил дорогим родителям, а те на радостях возьми да и купи новый дом; земляки, естественно, бдительно отреагировали, и страж границ сгорел.
А вообще-то работалось на дискотеках Жилину не пыльно: со сбытом никаких проблем, команда проверенная и опять-таки не стремно. Закладывать некому — «двигают» практически все веселящиеся, если наезд какой ментовский — охрана всегда предупредит, ну а серьезное что — волчары из УНОНа пропасть не дадут, тем более что старший опер Хрусталев, когда-то зацепивший Жилина, быстро попер в гору и нынче ходит в «высоковольтных».
Наконец рабочий процесс завершился, и, взглянув в окно на заходящее солнце, Ломоносов начал подумывать об ужине. «Сварить или пожарить?» Вытащив пачку пельменей и шваркнув ее об пол, чтобы расклеилось содержимое, он потянулся к плите, но был остановлен телефонной трелью. «Сволочи, пожрать не дадут». Жилин отшвырнул сковородку и, проглотив обильные слюни, кончиками пальцев подцепил трубку:
— Я вас…
— Серега, это я.
Звонил Федя Кабульский, только, спрашивается, какого рожна ради? Встречались только вчера, товару — море, соскучился, что ли?
— Поговорить надо, Серега. — Голос у бывшего стража Фаниц был какой-то странный, да и по имени он звал Ломоносова очень редко. — Приезжай, кореш, жду. — И в трубке раздались короткие гудки.
«Что-то тут не то, уж не менты ли прихватили его? — Жилин сразу забыл про пельмени и, потирая рано появившуюся лысину, в задумчивости плюхнулся на табурет. — А с другой стороны, зачем этот звонок легавым? Был бы нужен, сами бы приперлись. И потом, как не поехать? Окрысится Федор — цены поднимет или другое чего надумает, старший товарищ по бизнесу как-никак. Ладно, чего гадать». Сергей Иванович быстро оделся и, заперев железную дверь на «цербер», размашистым шагом отправился на стоянку. Ставить жилище на сигнализацию он не стал, чтобы, если не дай Бог случится что, менты не смогли увязать время его ухода с Фединым звонком.
Зимний день уже угасал, однако фонари еще не горели, и, шаркая подошвами по нечищеному тротуару, Жилин зябко повел плечами: «У Федора в деревне еще дубовее, наверное, блин».
Началась поездка огорчительно — мертворожденное тольяттинское детище самостоятельно не завелось. Спасибо, сосед на «сьерре» дал прикурить, правда, не просто так, а за червонец, и, подождав, пока салон «Самары» нагреется, Сергей Иванович тронулся. По городу было не проехать: мало того что по сравнению с летом машин не убавилось, так откуда-то выкатились монстры спецтранса и, мешая движению, громоздили баррикады из снега.
Наконец, миновав все препоны и отчаянно матерясь, Ломоносов очутился на Парголовском шоссе, однако, не доезжая до «Бункера Маннергейма», ушел налево, в темноту заснеженных улиц, и вскоре в начале одной из них остановился. Отсюда до скромного бетонного строения (площадью этак в пару сотен квадратных метров), где располагался господин Кабульский, было рукой подать. Что-то забурел бывший страж границ, заматерел, вон какие хоромы себе отгрохал — с двумя гаражами, трехэтажные, а кажется, давно ли обретался на железной шконке в беленном известкой бараке. Теперь вот иначе как на «шестисотом» и ездить западло ему, а трахаться совместно только с Люськой — вышедшей в запас красавицей путаной. А ведь не к добру все это. Не напрасно говорили же древние, что высшее благо — это чувство меры.
«Брр, ну и погода». Жилин поставил авто на сигнализацию и, закрываясь от бьющего в лицо снега, принялся пешим порядком — светить машину абсолютно незачем — выдвигаться к кирпичному забору, поверху окаймленному тройным рядом колючки. Около массивных раздвижных ворот он остановился и, зачем-то оглянувшись по сторонам, нажал на кнопку переговорника. Однако общаться с ним не пожелали — створки моментально приоткрылись, давая место для прохода, и это было очень странно. Кабульский, да и сожительница его Люська, всегда охотно откликались на звонок, с интересом выясняя, кто пожаловал, и, уж во всяком случае, ворота просто так не открыли бы. «Хренотень какая-то». Преданность любимому делу боролась в жилинской душе с осторожностью, наконец он боком протиснулся в проход и, уже шагая по заснеженной дорожке к дому, услышал, как за спиной проснулся, смыкая створки, электродвигатель.
— Эй, пан Кабульский! — Входная дверь была не заперта, и, миновав просторную веранду с ребристой застекленной крышей, Сергей Иванович очутился в холле. — Эй, хозяин, за ногу твою мать…
Сразу же в глаза ему ударил кинжальным лучом фонарь, и сильные руки толкнули к лестнице, спускавшейся в гараж. Одновременно что-то твердое уперлось Жилину в позвоночник, и, не сопротивляясь, он стал на ощупь спускаться по бетонным ступеням. Перед глазами по-прежнему разливалось слепящее сияние, а в ноздри вдруг шибануло кислым, как на бойне, и Ломоносов ощутил, как тело его начинает противно содрогаться — мелко, до самой последней клеточки.
«Господи, ну что я за дурак такой! — подумал он. Кишки в животе Сергея Ивановича сплелись в живой огромный комок и начали медленно подниматься к горлу. — Ведь не хотела машина заводиться! И душа у меня не лежала, а теперь все, хана — затрюмят».
Сильным рывком его заставили остановиться, и, ощущая, как от вони свежепотрошеного его собственные внутренности начинают выворачиваться наружу, Жилин услышал рядом с собой негромкий голос, больше похожий на шепот:
— Сергей Иванович, вы ведь с этим человеком работаете?
Радужное пятно перед глазами исчезло, и, проморгавшись, Ломоносов вдруг вскрикнул — в луче фонаря он увидел Федю Кабульского в абсолютно голом виде, распростертого на капоте своего собственного «шестисотого». У колес «мерседеса» валялась вперемешку мужская и женская одежда, мокрели какие-то осклизлые пятна, а чуть в стороне лежал черный пластиковый мешок, о содержимом которого догадаться можно было безошибочно — от него исходил запах смерти. Сильный удар в пах заставил Сергея Ивановича согнуться, и, схватившись за то, что болело, он со стоном отозвался:
Сильным рывком его заставили остановиться, и, ощущая, как от вони свежепотрошеного его собственные внутренности начинают выворачиваться наружу, Жилин услышал рядом с собой негромкий голос, больше похожий на шепот:
— Сергей Иванович, вы ведь с этим человеком работаете?
Радужное пятно перед глазами исчезло, и, проморгавшись, Ломоносов вдруг вскрикнул — в луче фонаря он увидел Федю Кабульского в абсолютно голом виде, распростертого на капоте своего собственного «шестисотого». У колес «мерседеса» валялась вперемешку мужская и женская одежда, мокрели какие-то осклизлые пятна, а чуть в стороне лежал черный пластиковый мешок, о содержимом которого догадаться можно было безошибочно — от него исходил запах смерти. Сильный удар в пах заставил Сергея Ивановича согнуться, и, схватившись за то, что болело, он со стоном отозвался:
— Да, я товар беру у него.
— Теперь не будете, — сказал кто-то, и в световом пятне появилась рука с ножом-бабочкой. Твердо вонзив клинок в правый бок Кабульскому, она принялась неторопливо вырезать печень. — Лучше имейте дело с нами, уж больно ребята мы компанейские.
В тщетной попытке освободиться бывший пограничник напрягся, из его забитого кляпом рта вырвалось жалкое подобие крика, однако, увы, — уже предсмертного.
— Ну вот и хорошо, молчание — знак согласия. — Жилина дружески похлопали по плечу, однако едва его подтолкнули к агонизирующему телу: — Ну иди, попрощайся с товарищем, — как Сергей Иванович согнулся пополам и приступ неукротимой рвоты вывернул его наизнанку. — Бывает, бывает, не всем дано иметь лохматое сердце. — Чьи-то ловкие руки стали паковать еще теплого Кабульского в пластиковый мешок, и Жилин понял, что до него самого очередь еще не дошла. — Значит, мы пришли к консенсусу, Сергей Иванович. С вами свяжутся в самое ближайшее время, а сейчас извините, пора.
Не договорив, невидимый собеседник вдруг резко выдохнул, и от хорошо поставленного удара на Ломоносова накатила черная пелена беспамятства.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«Нас утро встречает прохладой». Ощутив на щеке шершавый Рексов язык, Снегирев одним движением поднялся на ноги и понял, что прав был лишь отчасти — за окном весело стучала капель. Ветреная кокетка зима вдруг отмочила номер, и неожиданно наступила оттепель. «Грачи там еще не прилетели?» Снегирев посмотрел на мечущих снежки деток и принялся разминаться, акцентируя внимание на гибкости суставов.
Затем был утренний моцион, кормление зверей и хлеб насущный, а когда наконец все это закончилось, стало возможным подхватить на плечо спортивную сумку и гуляющим шагом отправиться на стоянку. Ничего конкретного на сегодня не намечалось, и можно было предаться занятию кикбоксингом — красивым, увлекательным спортом для понимающих, а потом вволю попариться в хорошей осиновой сауне с бассейном. Полгода уже посещал Снегирев небольшой уютный зал на улице Стойкости, а по первости он оказался там благодаря Его Величеству Случаю в лице бухого кандидата в мастера Сергея Александровича Прохорова, по-уличному — Тормоза.
Помнится, что-то накипело тогда у спортсмена в душе, и, будучи в изрядном подпитии, он умело раздавал тумаки трудовому народу, томившемуся в ожидании трамвая. Проезжавшему мимо Скунсу такое обращение с пролетариями не понравилось, и, быстро плюходействие прекратив, он затащил скрученного в бараний рог кикбоксера внутрь машины и принялся интересоваться: «Где это, парень, ты так драться насобачился?» Проблевавшись пару раз за порожек, Тормоз наконец раскололся, и его повезли к любимому тренеру — разбираться.
Поначалу душеспасительной беседы не получилось. Главнокомандующий куда-то отъехал, а рядовые соратники Тормоза, крайне удрученные бедственным состоянием коллеги, надумали взять реванш. «Да чтоб дохляк в тренировочных штанах Тормоза так уделал? Ни в жисть!» — засомневались они. И решили предположение проверить на практике. А чтобы ошибочка какая не вышла, на всякий случай навалились всем скопом. Когда побоище было в самом разгаре, пожаловал любимый тренер и сразу пришел в ужас, потому как гость слегка обозлился и сборная мастеров на его глазах превращалась в сборище инвалидов. Главнокомандующего звали Виктор Иванович, был он умудренным, седым дядькой и быстро нашел со Снегиревым общий язык. Чемпионы были спасены, а благодарный тренер предложил захаживать в гости.
С той поры Скунс время от времени с удовольствием потел на ринге, а потом подолгу парился в бане. И лишь усмехался, когда спортивные единоборства, полные условностей и ограничений, всерьез называли боевыми искусствами. Настоящая драка жестока и скоротечна. Если в темноте на мокром асфальте вооруженные люди пытаются тебя ослепить, кастрировать или даже убить, а ты выживаешь — вот это боевое искусство и есть. На ринге же спицей в мочевой пузырь тебе никто не тычет, а главное — хотят не твоей смерти, а всего лишь победы и добиваются ее согласно оговоренным правилам. Хотя, говоря откровенно, выбитые челюсти и сломанные ребра тоже никого особенно не радуют.
Однако это крайности. По статистике горнолыжный спорт гораздо более травматичен…
Снегирев дошел до стоянки, поднырнул под шлагбаум и, обогнув по дуге злющую двортерьершу Фросю, начал подниматься по скользким железным ступеням.
— Зинаида Павловна, вы, как всегда, неотразимы…
Сонная бригадирша золотозубо улыбнулась в ответ и, сверкнув перстнями, забрала пропуск:
— Алеха, удачи. Чтоб хрен стоял и деньги были.
Раньше она служила буфетчицей на круизных «парахетах».
Тактично промолчав, автовладелец спустился со стояночных высот, миновал навороченные тачки первого ряда и двинулся вдоль раската в самый дальний угол, где его дожидалась мышастая — цвета испуганной мыши, — неприметная с виду «Нива». Только с виду, — форсированный двигатель с турбонадувом, усиленная подвеска и еще тысяча малозаметных, но жутко полезных фиговинок.
«Ну как, полосатенькая?» Снегирев включил автономную печку, давая мотору нагреться, потом легко завел и не спеша порулил к шлагбауму. «Полосатенькой» его машину прозвала дочь. Стаська.
Несмотря на слякоть, до зала он добрался быстро, запарковался среди подтаявших сугробов — «Нива» вылезала не из такого — и, чудесным образом не скользя по месиву на тротуаре, двинулся к знакомым, не крашенным еще со времен советской власти дверям. Ввиду победы всеобщей демократии гардероб отсутствовал, и как был, в потертой кожаной куртеночке, Снегирев направился в самый конец узкого, несколько грязноватого коридора. Не задержавшись у распахнутых дверей стриптиз-студии, где играла негромкая музыка и девицы в купальниках медленно избавлялись от них, он поднялся на второй этаж и принялся переодеваться.
Без верхней одежды, в одних боксерских трусах, Снегирев выглядел гораздо представительнее, чем некогда в синих трениках и пресловутой «обдергайке». Сразу бросалось в глаза, что он не просто тощий, а жилистый и при этом очень сильный и очень быстрый. Вот такие и бывают опаснее всего в жестоком бою.
На тренировке ничего интересного не произошло. Попрыгав через скакалку, Снегирев размялся, потом побился с тенью, после чего забрался в ринг и, честно отработав пять раундов с полуконтактом в голову, принялся стучать по мешку. Затем шлифовал технику на лапах, заминался и парился.
Примечательное, но совсем не интересное случилось после тренировки. Когда благоухающий шампунем Снегирев уже рулил по Пискаревскому проспекту, боковое зрение зафиксировало кое-что малоприятное — стрелка указателя температуры застыла в красном секторе. Перегрев двигателя, требующий немедленной остановки. Надо — значит, надо. «Нива» мигнула правым поворотником и, загребая колесами по снежному месиву, начала тормозить. «Что ж ты, полосатенькая?» Снегирев открыл капот и, тайно надеясь в душе, что это проклятый указатель врет, тронул термостат за донышко. Так и есть, оно было холодным, а значит, прибор здесь был ни при чем и тосол в системе натурально закипал. Снегирев осторожно скрутил с радиатора пробку, увернулся от пробудившегося гейзера и сделался мрачен. Конечно, можно было снять «залипший» термостат, а потом, выдрав из него нутро, поставить корпус на место и ехать дальше — с практически неработающей печкой.
Однако гваздаться в тосоле после бани, а затем тащиться в ледяном салоне не хотелось жутко, и Снегирев пошел другим путем. Вернее, поехал — следом за «УАЗом», рулевой которого при виде полтишка сразу повеселел и охотно взял «мышастую» на буксир.
— Спасибо, приятель.
На улице Бронницкой Снегирев вновь обрел самостоятельность и, запустив мотор, въехал во владения Кирюшки Кольчугина.
Судя по всему, дела у того шли неплохо. Фасад заведения переливался разноцветьем неона, у боксов толпились машины клиентов, из кафе пахло свежими булочками. Однако отыскать хозяина всего этого великолепия удалось не сразу. Кольчугин, в затрапезном ватнике, яростно долбил подтаявшую наледь возле стены. Заметив Снегирева, он опустил лом: