Вот исчезла вдали и эта река, и под нами снова бесконечное зелено-желтое море лесов, почти без всяких прогалин. Проходит томительный час. Канищев не отрывается от приборов. Из-за его спины я вижу как предательская стрелка альтиметра, несмотря на бодрящее постукивание ногтя, неуклонно тянется вправо. За какой-нибудь час она сошла с 450 метров на 150 и совершенно неуклонно продолжает падать. Только бы не было дождя. Если его не будет, мы все-таки дотянем до поставленной цели: Усть-Сысольска.
Да, если не будет дождя… а так-как дождь уже идет, то нам предстоит здесь где-нибудь неизбежная посадка. Предательские кумулусы, образовавшиеся под нами два часа тому назад, теперь уже плачут над нашей головой. Из за их слез наш гайдроп уже чертит по верхушкам деревьев.
Мой бинокль обшаривает все кругом, и нигде ни одной спасительной прогалины. Придется садиться на лес. Быстро пристропливаю по углам корзины багаж. Срезаю с рейки часы и… не успев их засунуть в карман, кубарем лечу в угол корзины. Гайдроп захлестнул здоровый ствол. Крепкий хруст, и большая сосна, дернувшись нам вслед, повалилась на головы соседок. Один за другим трещат за нами стволы, и подергивание корзины свидетельствует о той большой лесозаготовительной работе, которую проделывает наш гайдроп.
— А ну-ка, Николай Николаевич, до смерти хочется пить. Не сумеете ли открыть бутылку нарзану?
Принимаюсь за трудную задачу: достать из сумки нарзан и открыть его, когда корзина то и дело проявляет усиленное желание вытряхнуть все содержимое и пассажиров за борт, это не так просто, как может показаться со стороны. Наконец, бутылка у меня в руке. Уцепившись за борт, Канищев жадно опустошает бутылку. Из-за вершин передних сосен мелькает перед нами желтая прогалина, — утыканная относительно редкими стволами деревьев. Садиться.
— На разрывное!
— Есть разрывное!
Всею тяжестью висну на красной возже разрывного полотнища[4]. Щелкает карабин. Напрягаю все силы, чтобы отодрать разрывное. Однако и постарались же его приклеить. У меня уже нет больше в запасе ни единой дины, а разрыва все нет. Видя мое положение, рядом со мной на возже повисает и Канищев. По его собственной оценке в нем «три пуда и восемьдесят пять фунтов», однако, и этого груза оказывается недостаточно. Выхода нет, бросаем разрывное и оба на клапан. Уже не хлопками, а непрерывным открытием стараемся избавиться от возможного количества газа. Но это не делается в одну минуту. Наша корзина как погремушка хлопает по вершинам деревьев. Аэростат, гонимый порывами резкого ветра, тянет по соснам все дальше и дальше от облюбованной нами прогалины. Наконец, у него нет уже сил тащить за собой засевший среди стволов гайдроп. Он озлобленно бьется, не оставляя ни на секунду в покое корзину и грозя выкинуть из нее все содержимое. Ценою ободранных рук мне удается зачалить клапанную стропу за здоровый сук соседней сосны, и мы снова делаем попытку вскрыть разрывное, но все напрасно. Тогда мы решаем переложить эту работу на сам аэростат и в удобный момент накоротко зачаливаем и разрывную за дерево. Огромным желтым пузырем оболочка бьется в вершинах, плеская и громыхая своей толстой резиновой тканью.
Так или иначе, а посадка совершена. Обтираю кровь с ободранных рук и совершенно обессиленный опускаюсь на борт корзины, который служит нам теперь полом. А пол стоит за спиной совершенно отвесно. С удовольствием вижу, что все приборы совершенно целы, только легкая трещина легла на стекло альтиметра. Все в порядке.
— Ну там видно будет, а пока айда покурить. Помогите-ка мне немного подтянуть гайдроп, чтобы приспособить его вместо лестницы с нашего третьего этажа.
Через, пять минут грузная фигура Канищева уже скользит по гайдропу вниз и, коснувшись почвы, сразу уходит по колено в воду. Избранная нами для посадки прогалина оказалась просто гнусным болотом.
II. Пять дней в лесных дебрях
— Ну-с, итак решено, идем на северо-запад, пока не выберемся к реке. По карте совершенно ясно, что мы должны выйти к воде, держась такого направления. Вопрос только в том, как до нее далеко. Ведь в бинокль до; последней минуты не было видно воды поблизости?
— Увы, — все сухо кругом. Если, конечно, не считать того, что мы сейчас стоим почти по колено в воде.
— А что, маэстро, ведь дело в общем табак с провиантом-то. Что вы, как завхоз, имеете пред'явить?
— Восемь бутербродов, полфунта печенья, плитка шоколаду и полбутылки портвейна.
Не густо, милая Августа. Ну и как же все это распределить? Надо считать, что в самом худшем случае нам придется итти не больше восьми суток. А на них, судя по карте, можно вполне рассчитывать. Поскольку же это выходит на нос в сутки?
— Полбутерброда, одна бисквитка, полпалочки шоколада и по глотку портвейна. Да вот с голубями надо решить еще что делать. Ведь не жарить же их?
— Ну их мы пока понесем, а там видно будет.
Итак, прошу вас, маэстро, вперед. Компас в руки и айда. Значит" решено: западо-северо-запад. Пошли?
Пошли.
На деле оказалось еще недостаточным решения итти. Не больше чем через десять шагов дали о себе знать кое-как упакованные в балластных мешках приборы. Цепляясь за сучья, слезая с плеч, они не давали итти Канищеву, на долю которого выпала эта нагрузка, более легкая, но зато более громоздкая и неудобная. Через какой-нибудь час эти мешки превратились уже в его личных заклятых врагов, бороться с которыми тем труднее, что руки еще заняты корзинкой с голубями.
Так мы идем часа три, кружа между тесно сгрудившимися вокруг нас стволами, поминутно теряя основное направление из-за необходимости обходить слишком глубокие места болота или непроходимые нагромождения древесных стволов.
Эти три часа нас вполне убедили в том, что путь оказывается несравненно более трудным, чем мы предполагали. Надо бросить громоздкую корзинку с почтарями.
— Ну-с, маэстро, давайте решать будем жарить этих птах или выпустим их.
— Голосую за выпуск.
— Возражений нет. Давайте записки.
На старом скользком стволе открывается походная канцелярия.
Под резиновые браслетики на трепетных розовых лапках засунули эти записки.
Подброшенные вверх, обе птицы дружно проделали размашистый круг и взяли направление прямо на Север. Вероятно пошли на Яренск.
ГОЛУБЕГРАММА.
Срочная. Доставить немедленно к первому телеграфному пункту. Всякий нашедший должен вручить местным властям для отправки.
Сели в болоте в треугольнике Сольвычегодск — Яренск-Усть-Сысольск. Думаем, что находимся в районе реки Лупьи или Налы. Будем итти по компасу на Северо-Запад или Западо-Северо-Запад. Однодневный запас провианта разделили на восемь дней. Итти очень трудно. Выпускаем обоих голубей.
Канищев. Шпанов.
И почти уверенные в том, что наши птицы дойдут до людей, мы отправились дальше.
Природа против нас. Непрестанный дождь уже успел промочить нас до нитки. Кончилось болото, но зато начался густой бор с беспорядочно наваленным буреломом. Оторопь берет, когда упираешься в кучу наваленных друг на друга стволов. И горизонтально и наклонно лежат двухобхватные великаны, наполовину истлевшие на своем вековом кладбище. Уютный зеленый мешок прикрывает гнилые навалы, куда нога проваливается выше колена. Мне искренне жаль Канищева, которому вдвое труднее, чем мне, выбираться из таких западней.
Так, с небольшими передышками прем до сумерек. К самой темноте залезаем в какую-то совершенно безвыходную дыру, из которой от усталости уже не можем и выбраться. Со всех сторон из неуютной мокрой темноты на нас глядят навороченные груды стволов, высокие вершины сосен теряются в темнеющем небе. Мой спутник окончательно вымотался. Сквозь хриплое дыхание, почерневшими от жажды губами он заявил:
— Ну, как хотите, маэстро, а я пасс. Больше итти не могу. Давайте здесь ночевать.
Выбрали место между стволом высокой сосны и прильнувшим к ней кустом… Наскоро набранный хворост должен был спасти нас от лежания в воде. Попытка развести костер не увенчалась успехом. Бились с хворостом, с гнилыми щепками и берестой. Все было напрасно. Непрестанный дождь делал свое дело, и намокшее дерево с шипением гасло под струями плакавшего неба.
Усталость взяла свое, и оба заснули. Правда, наш сон не был особенно крепким. Намокшее платье остыло, и холод быстро овладел нашими усталыми телами, — которым трудно было отогреться под насквозь промокшей шинелью Канищева. Мое теплое пальто служит подстилкой.
Чуть забрезжил рассвет, мы уже на ногах. Не скажу, чтобы мы отменно выспались, а просто немыслимо лежать от трясущего точно в лихорадке озноба. Даже натянутый на голову резиновый мешок от карт перестал греть. Решили двигаться в путь. Но сначала поели: по полпалочке шоколада и по глотку портвейна. Канищев взмолился, и решили выпить половину оставшейся у нас бутылки нарзана.
Чуть забрезжил рассвет, мы уже на ногах. Не скажу, чтобы мы отменно выспались, а просто немыслимо лежать от трясущего точно в лихорадке озноба. Даже натянутый на голову резиновый мешок от карт перестал греть. Решили двигаться в путь. Но сначала поели: по полпалочке шоколада и по глотку портвейна. Канищев взмолился, и решили выпить половину оставшейся у нас бутылки нарзана.
На этот раз несколько удобнее связали имущество, так, что получилось нечто в роде вьюка, перекинутого через плечи Канищева. Пошли.
Сегодня для начала пути бурелом нам не кажется уже таким мрачно непроходимым. Даже Канищев довольно бойко нагибается, чтобы пролезть под повисшими на сучьях соседей вековыми стволами и без особых ругательств вытягивает ноги из наполненных холодной ржавой водой им.
Но наша резвость была недолгой. Уже часа через два мы видим, что, в сущности говоря, чаща ничуть не улучшилась, и итти попрежнему непереносно тяжело. Канищев снова начал ругаться.
— Ну, скажите на милость, какой леший играл здесь в свайку, и нагородил эту чортову прорву, стволов? Ведь это ж старайся, как лошадь, нарочно такого не наворотишь.
Но я не успел подать свою реплику: ноги скользнули вперед, обгоняя мой ход, и я быстро пополз на заду с косогора прямо в об'ятия заросшего камышами болота.
— Легче, Михаил Николаевич. Я с'ехал на лифте этажом ниже. И, кажется, прямо в подвал, судя по сырости.
Ноги уперлись в тинистый берег.
— Ого-го-го, — донеслось сверху призывом, — куда вас унесло..: Ау!..
Но мне было не до призывов. У моих ног вовсе не болото. Желтые листья, пятнистым ковром укрывшие поверхность воды, заметно двигаются в одну сторону: течение.
— Алло, плывите сюда. Речка.
— Ну, что же, одно из двух, или это очень плохо, или очень хорошо. Если нам нужно через нее переправляться, то плохо, если можно итти по берегу, то много лучше. А что каково дно — перейти можно?
— Не думаю, судя по всему тина.
— Ну, а каково направление течения?
— Почти строго на Норд.
— Ну что же, не попробовать ли итти по течению. Вероятно, это или один из притоков значащейся на карте Лупьи или сама Лупья в натуральную величину. Вы какого мнения?
— Какого бы я ни был мнения, а нам в сущности ведь ничего не остается, как только итти по течению, раз мы не можем переправиться Да, наконец, и есть ли смысл переправляться и снова плутать с компасом по этому проклятому лесу. Не лучше ли итти по реке.
— Пожалуй, и это верно. Давайте попробуем итти по ней. Но только чур, я уж сначала напьюсь здесь вволю и наберем с собой в бутылку воды.
Удовлетворили жажду и, набрав с собой в запас воды, пустились в путь. Итти по берегу оказывается совершенно немыслимым, настолько он зарос и так близко лес подходит к воде. Волей-неволей приходится уклониться от реки в сторону. Еще часа три мы продираемся по бурелому. Местами приходим в полное отчаяние перед невероятными нагромождениями каких-то полуобгорелых, полусгнивших коряг. Но в конце концов добираемся снова до берега. Судя по размерам и по направлению течения, это уже другая река. Вероятно, та речка, которую мы недавно миновали, впала в эту. Нам ничего не остается, как итти теперь по течению этой новой реки. Размеры ее внушают уже уважение. Если бы мы были в несколько ином настроении, то, вероятно, смогли бы оценить дикую красоту ее берегов.
Из-за тусклой вуали дождя на нас хмуро глядели высокие песчаные обрывы, наполовину заваленные все тем же нескончаемым буреломом. Выбора нет, вероятно, такова уже наша злая участь, подобно медведям продираться прямо перед собой, не считаясь с условиями пути.
Так и пошли. Ветви деревьев, тесно сгрудившихся на нашем пути, любовно цепляются за нас, точно не желая выпускать из своих неуютных об'ятий. Их гостеприимство не останавливается перед тем, чтобы в кровь раздирать нам, лица; хватать за руки и цепко сдирать с них кожу; цепляться за платье с тем, чтобы хоть оставить себе на память клочечки штанов. Но мы не внимаем их голосу и упорно прем вперед. Прем до последних сил, пока в изнеможении не опускаемся на какой-нибудь особенно неудобный для преодоления ствол.
Скоро наш путь стал несколько разнообразней. Круча берега время от времени сменяется небольшими отмелями с жесткой желтой травой. Это там, где река делает повороты. Отмели пологи и подходят к самой воде. Мы без труда черпаем воду прямо из реки. Это большая отрада.
К вечеру дождь почти перестал. Надо подумать о ночлеге. На наше счастье на одной из отмелей, натыкаемся на серый, вероятно, давнишний, стог сена. Какими, судьбами его сюда занесло? Вероятно, дровосеки и сплавщики заготовили когда-то, да так и бросил». Сено старое, сопревшее, не видно, чтобы человек занимался им недавно.
С лихорадочной поспешностью я принимаюсь делать в стоге нору для спанья, пока Канищев разводит костер. Весело взвились к темному небу языки пламени, суля немного тепла перед сном. Столбом идет пар от подставленных к огню ног. Платье дымится — точно горит. А, впрочем, быть может, оно и горит. Мы не чуждаемся огня и подбираемся к нему так близко, как только терпит лицо.
Сапоги почти что просохли, но платье совсем безнадежно. Шинель и пальто так пропитались.
У костра так тепло и уютно, что не хочется лезть в нашу тесную спальню. Но дождь отлично знает свое дело. Кончается тем, что он нас загоняет в сенную нору. В конце концов в ней не так плохо. Жаль только, что стенки нашего дома чрезвычайно эфирны и каждый поворот Канищева с боку на бок вышибает из стенок спальни по здоровому куску. К утру наша нора продувается насквозь через основательные окна.
Однако, в целом, хотя спальня наша и была до чрезвычайности тесной, но оказалась достаточно теплой, чтобы превратить сырое платье в надежный согревающий компресс. Холод мы почувствовали только тогда, когда вылезли наружу, чтобы приняться за свои полпалочки шоколада и глоток портвейна.
День 15 сентября начинается для нас большим развлечением. Мы увидели около — крутого обрыва берега застрявший плот. Решили им воспользоваться для плавания по реке.
Канищев отрекомендовался большим специалистом плотового дела. Мне остается только верить на слово. Сбрасываем с плота несколько бревен верхнего ряда, казавшихся нам лишними, наложили кучу ветвей, чтобы наши пожитки не проваливались в воду и, вырубив несколько здоровых шестов, отправляемся в плавание. Отплытие ознаменовалось общим купаньем: по очереди мы срываемся в воду.
Но теперь не до мокрого платья. Работа с непривычной, длинной слегой быстро разогревает, только успевай перебегать с одного борта на другой по команде „капитана", стоящего на корме и направляющего ход своей жердиной.
Познания Канищева в плотовом деле понадобились нам очень скоро. Через четверть часа мы уже сидим на коряге. И как-то так странно вышло, что мы сидим не носом и не кормой, которые легко своротить, а самой серединой плота, взгромоздившись на сук огромного, позеленевшего бревна, ласково улыбающегося нам своей мшистой поверхностью из-под ряби воды.
— Экая досада какая. Ведь место-то, смотрите, какое глубокое. Ну, да ладно, давайте с левого борта от себя и вперед. Так, так, еще.
Ноги скользят по обзеленевшим краям бревен. Слега глубоко уходит в песчаное дно, и наклоняешься к самой воде, упираясь в конец шеста наболевшим плечом. Неверный шаг, и летишь вверх тормашками, цепляясь за настил плота, чтобы не выкупаться еще раз на середине реки. „Капитан" меняет свои распоряжения каждые пять минут. То „слева и вперед", то „справа и назад" и так до тех пор, пока мы оба окончательно не выбиваемся из сил. Прошло уже не менее двух часов, как мы двинулись в путь, а пути пройдено всего с полуверсты. Решаем отдохнуть и предоставить плот течению.
Однако, минует срок отдыха. Мы снова полчаса возимся со своими длинными слегами, а плот сидит на коряге. Остается одно: раздеваться и переправляться снова на берег.
Через полчаса мы снова, уже наполовину измотанные борьбой с неподатливой корягой, прем через лес по высокому берегу Лупьи.
Сегодня как-то особенно тяжело итти. Или, может быть, это так кажется после той радостной перспективы спокойного плавания, которую мы себе рисовали, сидя на плоту. Но обувь наша согласна с нами: путь тяжел. Сапог Канищева жадно открывает рот. Вероятно, не от жажды, — воды он получает достаточно. Мои желтые ботинки, давно уже превратившиеся в совершенно белые опорки, тоже дышат на ладан; я с трепетом слежу за хлюпающей подметкой. Когда она отлетит, я должен буду забастовать: босиком итти нельзя.
Если бы еще хоть на часок перестал дождь, а то льет, точно-нанялся. Нам уже все равно — сухи мы или мокры. Хочется подсушить свой багаж только для того, чтобы его немного облегчить. В моем пальто, и вообще-то не слишком легком, теперь не меньше пуда воды. Сняв его на плоту, я уже больше не могу просунуть руки в рукава этой набухшей губки, и после длительного совещания мы приходим к необходимости его бросить. Прощай, одеяло и подстилка. Выбора нет. Тащить пальто — это значит не итти самому. Бросаем.