Зашелестели редкие, сухие, с огромными, как бы слюдяными листьями кусты. Неунывающий баламут Васьков. Они как–то сблизились легко, само собой разумеющимся манером, как иногда бывает с людьми в небывалых ситуациях. Непонятно, кто в ком больше нуждался: Денис в суетливой, разносторонней активности Васькова или тот в его заторможенности и скептицизме. Васьков подбежал запыхавшийся и, рухнув на четвереньки, просвистел:
— Самолет.
Он бежал со стороны свалки, поэтому принес с собой волну вони, и теперь ее надо было пережидать.
— Какой самолет?
— Русский самолет.
В последнее время тут самолеты садились нечасто, и все больше военные, хотя аэродром был не военный. Кашалоты с туристами в брюхе иногда тоже садились, но никогда из России. Еще бы, при таких раскладах.
Но Денис все равно спросил:
— Не чартер?
— Да ты что, грузовик. Семьдесят шестой.
Грохот за железной стеной стих, как будто там прислушивались. Васьков, тихо сипя, подполз ко все еще лежащему с закрытыми глазами товарищу. Денису была неприятна его четвероногость, даже не наблюдаемая воочию.
— Я уже успел с ним поговорить. Да, знаешь, кто главный? Бут. Тот самый, тот самый. Которого посадили в Штатах. Но я не с ним говорил, есть там у него паренек. Бут большой человек, до мелочей не касается. Так вот, нас берут на борт.
— Сколько денег?
— Если местными, то лимон.
Денис то ли усмехнулся, то ли кашлянул.
— Да ты не спеши.
— Чего «не спеши»! Даже если я обе почки продам, не хватит.
— И не надо почки. Все равно там очередь на неделю, и хирург эфиоп, — шептал Васьков.
— Тогда что?
— Помнишь, я тебе говорил про петушиный тотализатор?
— Чепуха, там всегда вокруг толпа народа. Да и какие мы налетчики!
— В крайнем случае, в тюрьме не намного хуже, чем здесь, на свалке.
Подтверждая слова Васькова, лежащего накрыла такая тяжелая волна обонятельных испражнений, что он даже сел.
— Нет, тюрьма — это тюрьма, — отрицательно покачал головой по матрасу Денис.
— А ты прикинь — Домодедово!
Денис открыл глаза.
Круглолицый друг улыбался и расчесывал треугольный лишай на щеке.
3
Как и все интересное и азартное в пресном мире, петушиная мясорубка была запрещенным развлечением. Что казалось глупостью. Куда еще девать петуха, если ты не варишь из него лапшу? На ринг!
За самыми дальними ангарами, там, за свалками авиационного металлолома, расправляло свои перья запретное казино. Васьков знал туда дорогу и даже делал ставки, пока было что снять себя. Давно уже перешел в разряд зрителей. Денис только слыхом слыхал об этом месте и поэтому осматривался с интересом. В мучительно теплой ночи с помощью фонарей, вывешенных на трех пальмах, был вырыт призрачный котлован. На пыльном полу три густых человеческих каре лицами внутрь. А там ринг, обтянутый драной сеткой. У одного края котлована — стеллаж из плетеных клеток с раздраженно возящимися внутри птицами. Перед ним небольшой помост с седалищем, а на нем Шакарна, держатель банка, он принимал мятые кредитки, совал их в особый мешок, запихиваемый на время поединка под толстый зад. Рядом два не слишком зорких телохранителя, больше увлеченных схваткой, чем озабоченных должностью. Васьков божился, что они олухи, могут вообще побежать отлить, и даже вдвоем. Лоснящиеся аборигены, сгрудившиеся в квадратные орды, то и дело переходили от трагического молчания с грызней ногтей к воплям и обезьяньим пляскам.
Вид плетеных клеток должен был возбудить в Денисе специальные чувства, но не возбудил. Там прутья, здесь прутья. Незаконченная мысль о какой–то, может быть, родственности культур — убудской и здешней — сама юркнула в сторону, уступая место нарастающей нервной дрожи. Он изначально сомневался в их совместной с Васьковым ловкости, а попав на театр операции, вдруг понял: у них нет ни малейших шансов. Десятки и десятки глаз, все время кто–нибудь да смотрит на Шакарну и мешок, не говоря уж о специальных двух оранг–орангах, показавшихся Денису не менее бдительными, чем мавзолейные стражи. Будь ситуация хоть чуть–чуть просветнее, Денис, не говоря ни слова, уплелся бы в несчастную жаркую ночь на свой несчастный матрас.
План Васькова был такой: шарахнуть подобранной в зарослях палкой банкира по голове, выдернуть мешок и добежать до самолета. Они будут ждать. Они даже обещали выпустить ракету, когда до подъема заднего люка останется пять минут. Васьков брал на себя разогрев публики. Он снял пассатижами коронку с левого верхнего клыка и на вырученные деньги планировал погнать игру по продуманному им руслу.
Закрутилось.
В сжатом электричеством и пылью воздухе летали окровавленные перья, крики и кредитки. Кто–то хватался руками за голову и в ужасе убегал выть в ночь после поражения своего фаворита, другой хлопал ладонями по карманам грязных шорт и слюняво скалился. Странно, почему–то у всех местных были отличные зубы. Шакарна то вставал с мешком, то садился на мешок, то впускал стаю кредиток, то выпускал, комментируя происходящие процессы авторитетным, но неприятным голосом.
Денис стоял сбоку и лишь косился на него, чтобы банкир чего не заподозрил. Опирался на кусок прочной древесины, как на трость. Он знал про свой доходяжный вид, и костыль его не должны были принять за оружие.
Петухи один за другим выгребались из клеток и транспортировались к месту так, чтобы никого не поранить привязанными к лапам бритвами. Их подпаивали изо рта какой–то наркотической смесью, и они сразу же начинали отшпоривать, так что болельщики просто блеяли или гундосо рыдали от восторга. А какая тишь да гладь на Убуди, никто петушка зазря не обидит, стоило сбегать оттуда!
Краем глаза Денис видел, что стражники банкира раз и другой действительно отлучились в ночь за помостом. Что они там делали, разглядывать было нельзя: подозрительно. Другим глазом аниматор следил за сигналом жадного авиатора. Тоже мне соотечественник, драть последнюю шкуру с земляка.
Взлетит ракета, и пойдет обратный отсчет.
Васьков, как бородатая рыба, сновал меж садками, куда–то просовывал руку с деньгой и тут же возвращал ее с несколькими. Объяснялся с оскалившимися на него рожами с помощью своего оскала, и его понимали, хоть он и орал по–русски «красный–красный или синий–синий!». Пачка зажатых в его левой, сберегательной руке бумажек, кажется, росла.
А Денис чувствовал себя плохо. Тут была не только жара, но еще и тошнило. Питаешься отбросами, сам станешь отбросом. Да еще и какая–нибудь бацилла здешняя заползла в кишечник. В глазах начиналось плавание предметов и людей. Желудок начал медленно отплясывать, как будто там очнулся гигантский морской скат и пошевеливает концами мантии. Мелькнуло лихорадочное, обнадеживающе гримасничающее лицо Васькова, он набирал какие–то свои баллы и был облеплен перьями так, словно сам только что загрыз петуха обнаженным от злата зубом.
Скат заработал сильнее своими творящими тошноту крыльями. Денис закрыл глаза, понимая, что их нельзя закрывать. Он открыл глаза и увидел ракету. Где аэродром? Да, аэродром там, и ракета там.
— Васьков!
Васьков не услышал.
Денис набрал воздуха в грудь, насколько позволял набухающий живот:
— Васьков!!!
И в этот момент скат ударил его своей иглой изнутри, прямо по желчному протоку в печень. Денис почти рухнул на колени, но удержался, повиснув на своем древке, как знамя поражения.
И его вырвало. Быстро, шумно, но никто не обратил внимания. Он поднял глаза, ракета уже заваливалась в пальмовый бор. И все, как будто и не было. Время пошло! Пять минут, минут.
Васьков не только не смотрел в сторону издыхающего напарника, но и не собирался этого делать. Он крутился в толпе индонезов, держа высоко вверху пачку денег, над головами парила пара вооруженных птиц с хищно вытянутыми шеями, они готовы были биться и на лету. Васьков играл, назревала особенная ставка, судя по расходящейся кругами истерике в рядах игроков. Ставка, видимо, чрезвычайная, потому что даже Шакарна встал с места, пытаясь разглядеть, что именно там затевается. Он что–то шепнул своим нукерам, они стремительно нырнули во тьму за клетками.
И Денис увидел мешок, освободившийся из–под банкирского зада. Никем не охраняемый, на расстоянии вытянутой руки… Денис бросил взгляд в сторону партнера, его и подъемным краном было не вынуть из заворачивавшейся вокруг него жути. Достаточно протянуть руку. Нукеры банкира о чем–то препирались за клетками.
Через секунду Денис уже трусил между волосатыми стволами по темной тропке, сжимая в руке не пригодившуюся палку и сдавливая под мышкой хрустнувший мешок. Палку он почти сразу отбросил — мешала, — а мешок переложил слева направо. Мелькнувшую мысль о том, что некогда он уже бегал таким образом с ценнейшим грузом под мышкой, он придушил, как только она начала выползать из подсознания. Не хватало еще вспомнить, что та беготня кончилась скверно.
Эта должна кончиться хорошо.
Кажется, даже не бросились в погоню. Он оглянулся, электрический туман еще различим среди листвы, как и прилив крика: рекордный петух разрывал пяточными скальпелями безмозглого противника. А теперь толпа возьмется за тороватого, но увлекшегося русачка. Денису ни на секунду не было стыдно за свой побег. А что, лучше было сгинуть тут двоим вместо одного?! В этой дерьмовой духоте, так и не увидев Артура! Он с силой прижал мешок предплечьем к телу и взбодрился вызванным хрустом.
Так, это что за колючка?! Зачем ограждать грязные джунгли?!
Левее, левее надо, там, Васьков говорил, есть дыра.
Вот дыра. Все–таки поцарапался, то самое предплечье было прочерчено злой проволокой. Теперь должен быть бескрылый корпус «боинга», внутри греются змеюки, поэтому по тропке, строго по плитам. И вот уже запахи свежей технической жизни, керосин, масло, фонари впереди на столбах.
Увидев самолет с отваленным задним входом, Денис остановился. Опять забурлило в животе и зашатало голову. До куска родины было метров около ста, а сил не было совсем. Он старался отдышаться, и у него никак не получалось. Сзади вдруг сразу, не нарастая, образовался шум погони. Несколько пар ног топало по бетону, шелестели перебираемые кусты, кто–то вскрикнул.
Денис побежал вперед, начав припадать на правую ногу. Он почему–то был уверен, что свои не выдадут, спрячут, пошлют ко всем чертям обокраденных им индонезов. Были все основания в этом сомневаться, но он не сомневался.
Ил‑76 был на грани взлета, в проеме отворенного корпуса нервно прохаживалась и нервничала худощавая фигура в камуфляже. Увидев бегущего, летчик сделал сердитый, но приглашающий жест рукой. Денис на бегу вытащил из–под мышки мешок и, держа его на вытянутой руке, стал почти на четвереньках карабкаться по наклонной металлической плоскости.
Работающие двигатели сменой тона показали намерение лететь.
Преследователи тоже уже выбежали на летное поле. Это было слышно.
Сунув в руки летчика сверток, Денис медленно опустился к его ногам. Тот, повозившись с подарком пару секунд, вспорол ветхую ткань:
— Что это, сука, за такое?!
На голову стоящему на четвереньках посыпались сухие листья. Он не успел сообразить, в чем дело, а мощная нога возмущенно толкнула его в плечо широкой гудроновой ступней. Он повалился на бок, перевернулся, начал кантоваться обратно на индонезийскую землю. Преследователи как раз набегали, они перескакивали через него, как будто это был бег с барьерами.
— Стой, стой, стой! — кричал Васьков, двумя руками вручая летчику ком бумажек.
— Оттащите этого… и взлетаем, — сказал летчик, махнув рукой в сторону уже скатившегося на горячий бетон обманщика.
— Стой, стой, стой! Он с нами!
— Он мне хотел… — начал было выщериваться авиатор.
Васьков, улыбаясь и заискивающе, и иронически, мелко отмахивался полными ладонями.
— Да, перепутал, перепутал он! Он с нами.
— Ладно, но чтоб не ссать и не блевать.
4
Всю дорогу никто не обращал на Дениса никакого внимания. Он был рад этому, хотя понимал, почему так. Считаете меня гадом? Провалитесь! Устроился на кучке ветоши между двумя контейнерами, набитыми, может быть, бомбами, и пытался уснуть. А остальные возились с парнем, которого все же клюнула змея. «Коля, посмотри на меня, посмотри!» — не отходил от него Васьков. Упросили цербера, он, матерясь («И на кой черт я с вами связался!»), приволок из аптечки шприц с антидотом, но, видимо, каким–то не тем, потому что щиколотка парня стала опухать. Васьков руководил операцией по спасению. Какой хороший человек, думал язвительно Денис. Его время от времени рвало, и ему было временами все равно, на родину он летит или валяется на экваториальной свалке.
Полегчало перед самой посадкой. Денис сел, обмотался скверно пахнущими тряпками — в «салоне» было зябко. Огляделся, остальные храпели, даже тот укушенный. Нога до середины голени являла собой страшное синее зрелище. Денис отвернулся и попробовал думать о чем–нибудь отвлеченном, но важном. Например, кому и зачем везет бежавший из американской тюрьмы Бут эти явно оружейные контейнеры? Там, на экваторе, выбравшись из жаркой свалки, он умудрялся глянуть в телевизор где–нибудь под потолком в баре, пока не вышвырнут, но понять, что происходит, сквозь языковой хлам экваториальных телеведущих было невозможно. Несколько раз мелькали знакомые физиономии, кто–то в огромных звездах, но не Шойгу.
Одно было понятно: что на родине творится что–то непонятное.
Прибудем — разберемся.
Когда уже началось снижение, пришел цербер и потребовал, чтобы они убирались вон с борта, как только он, борт, отворит задние свои ворота. Пытается внушить им, что свой маленький бизнес по нелегальной перевозке он делает тайком от капитана. Или оно на самом деле так?
— Все–таки нагадил, обманщик! — Цербер принюхался к облачению Дениса и стукнул костяшками пальцев по склоненной повинно голове.
И вот задняя стенка гулко отваливается, и внутрь прет белый, холодный свет, и кружатся отдельные мелкие, растерянные снежинки. Как и обещали, путники торопливо валят наружу: двое нормальным манером, а Коля и Денис — припадая на травмированные ноги, укушенный и битый.
Они по щиколотку в снегу. День, пасмурный, тусклый полдень на родине. Глаза видят и не видят. Призраки самолетов под снежными накидками, как мебель в Горках Ленинских. Вдалеке едва просматривающийся сквозь тусклую белизну лесок.
И ни души.
Нет, вон душа, даже две. Посреди бледно–белого поля две отчетливо различимые черные фигуры. В форме, что подчеркивает их отчетливость и назначенность, принадлежность к власти. Смотрятся все же странно: как будто так и стояли посреди поля в ожидании редкого рейса.
— Идите отсюда! — пихает дрожащих от холода счастливцев подлец летчик. И показывает куда. Там слева здание, это не аэровокзал, скорее склады, над входом горит на свету почти невидимо фонарь.
Хромая, кашляя непривычным белым воздухом, они побрели туда, стараясь разминуться с шагающими навстречу представителями. Эти типы шли уверенно, почти строевым манером, прекрасно смотрелись в своих черных шинелях и черных фуражках. Что–то эсэсовски–железнодорожное было в их фигурах. Предчувствие допроса схватило Дениса изнутри. Надо было догадаться, нравы у нас покрутели. Но бить все же не за что. Ведь не из плена. У, как роют! Парочка сапогами пропахивала в мелком утреннем рыхляке длинные полосы. Выйдя на очищенное пространство, они звучно защелкали набойками по мерзлому бетону. Денис остановился, давая возможность Васькову первому принять на себя удар отечественной подозрительности.
Васьков тоже остановился. Коля с культей присел, прикладывает к синеве белый, сыпучий, но родственный снег. То ли лечение, то ли тихое братание с отчизной.
Черные фигуры прошагали мимо, не обратив на доходяг никакого внимания. Их цель — самолет. Денис оглянулся. В заднем проеме стояли три члена экипажа. В центре усач. Бывший американский заключенный привез оружие и снаряжение домодедовскому правительству.
Не за нами, можно было обрадоваться. Но Денис не успел, сразу схватил за душу вопрос: а что теперь?
Вдалеке за только что прибывшим бортом можно было увидеть длинное приземистое здание. Там тоже возились какие–то людишки и попыхивала морозными выхлопами разнокалиберная техника. И не только людишки. Присмотревшись, Денис определил: там по большей части не техника, а лошади, да с повозками. По чьей–то команде они разом, фронтом в шесть голов двинулись в сторону транспорта.
5
О центральных районах рассказывали всякие чудеса, но действительность превзошла уровень восторженных слухов. Кое–где горели уличные фонари и мелькал электрический свет в окнах. Здесь даже было что–то вроде автомобильного движения. Под низким небом по Садовому кольцу вдоль заметенных, оцепеневших зданий, вдоль наваленных по обочинам куч нечистого снега проползали длинные, изможденные автобусы с промороженными стеклами, провозя внутри тени пассажиров, чаще вооруженных; больше всего на улицах было внедорожников, и все они сильно чадили — интересно, что заливается тут в баки вместо бензина? Рассеянный дым оставался висеть между домами, сливаясь местами с дымами, что сочились из набитых горящей смолой бочек на перекрестках. Это было достижение предыдущей власти для спасения бездомного люда. В каждом переулке торчала БМП, но вид у них у всех был неактивный, как у оружия, задвинутого в ножны. Бронепоезда на запасных путях. «Детант, детант» — это слово было у всех на устах, а в глазах граждан мелькала затаенная радость. Можно было больше не бояться Шатуры и всей ее Болотной Конфедерации. По крайней мере, большинству хотелось в это верить.