Церковные колокола не умолкали.
Грегуар повел их на север, к Рю-дю-Тампль. Как и все улицы, за исключением двух или трех, самых больших, она оказалась немощеной. Поперек нее тоже была натянута железная цепь. Часовой у цепи опирался на копье, острие которого возвышалось у него над головой на высоту вытянутой руки. В светлые непокрытые волосы он воткнул перо из вороньего хвоста. Увидев приближающегося всадника, которого сопровождали двое мальчишек, часовой поднял руку, останавливая их.
– Лучше используй эту руку, чтобы опустить цепь, – сказал Тангейзер. – Иначе я отрублю.
На лице стражника отразились самые разные чувства – но только не работа мысли, в которой он теперь больше всего нуждался. Юсти шагнул вперед, пытаясь спасти парня.
– Мой добрый господин, – сказал мальчик, – позвольте мне опустить цепь для хозяина, а иначе он убьет вас, и это будет седьмой человек, которого он убил меньше чем за полдня.
Просьба юного гугенота прозвучала так искренне, что часовой, споткнувшись о древко своего копья, поспешил отсоединить цепь. Клементина, фыркнув, двинулась вперед.
– Скажи, любезный, – спросил стражника Матиас, – какой у тебя приказ?
– Не дать мятежникам-гугенотам спастись бегством, сударь. Или атаковать. Неизвестно, что они задумали, но уж точно какую-то подлость.
Насколько мог видеть иоаннит, Рю-дю-Тампль была пуста.
– Вражеские силы уже появились?
– Не знаю, сударь, но что я точно знаю – все это знают! – так это то, что эти дьяволы уже не один год тайно стекаются в город со всей страны. Из Нормандии, из Орлеана, с Мена… Южане. И иностранцы, конечно, – как будто нам мало собственных мерзавцев! Они хотят убивать и грабить. Захватить власть, разорить нас до нитки, привести немцев – откуда, кстати, и пошла вся ересь, – и не успеешь оглянуться, как на троне будет сидеть английская проститутка, потому что англичане все еще заявляют, что у них больше прав на трон, чем у нас.
Часовой перекрестился и продолжил:
– Говорят, что это все из-за веры, но как насчет денег и земли? Виноградников и зерна? Налогов? Высокородные дворяне, les grandes messieurs… Поставь лису охранять гусей! Но кто я такой, чтобы судить, как судят они? Этот квартал – Сент-Авуа – кишит еретиками. Они, эти фанатики, собирают в своих домах вязанки хвороста и порох, чтобы сжечь город, как в шестьдесят пятом, когда они подпалили ветряные мельницы. Нельзя верить даже соседям. Мне пришлось продать хороший камзол, чтобы купить это копье, но безопасность стоит дорого…
Не дослушав, Тангейзер пустил Клементину рысью.
– Кто защитит наш город, если не мы? – неслось ему вслед. – Магистрат? Мальтийские рыцари? Эрви, штукатур, к вашим услугам, сударь! И огромное спасибо за помощь в нашем деле!
Улица была пуста, и стук копыт эхом разносился в предрассветной полутьме. Дома – от трех до шести этажей – с закрытыми ставнями казались необитаемыми, даже из кухонных труб не поднимался дым. Маловероятно, что везде прячутся испуганные гугеноты. Но насколько безопасно выходить на улицу невооруженному католику? Только безрассудные люди, милиция и преступники отважатся покинуть дом в это утро. Город попал в клетку из мечей. Инстинкты, на которые рассчитывал Матиас, вышли из повиновения. Все живые существа, с которыми он до сих пор встречался, были охвачены страхом – в той или иной форме. За исключением Гузмана, просто не знавшего, что такое страх, и девушки по имени Паскаль, похоже, такой же бесстрашной. Теперь, приближаясь к Карле, иоаннит осознал, как сильно боится он сам.
Мальчики, державшиеся за стремена, бежали изо всех сил – один неверный шаг, и они окажутся под копытами Клементины.
– Отпустите стремена, ребята, – сказал им всадник. – Я поеду вперед.
Они отстали. Лошадь возмущенно фыркнула, и Тангейзер тоже почувствовал этот запах. Горелое мясо и шерсть. Кровь. Смерть.
Впереди по обе стороны улицы показались старые городские стены Филиппа-Августа. О них упоминал Малыш Кристьен. Где находится особняк д’Обре, до стен или после? Три пчелы над дверью. Западная сторона улицы. Матиас увидел красивый дом с большими окнами – отражение веры в свет, надежды на новые времена, новое мышление, новую жизнь.
Окна были разбиты, а дверь отсутствовала. С подоконника верхнего этажа свисало чье-то тело, а на каменных плитах внизу виднелись фантастические узоры цвета баклажана. Госпитальеру не было нужды искать трех пчел. Он натянул поводья и заставил Клементину медленно пройти мимо дома, превратившегося в склеп. Здесь он надеялся найти свою жену, но найдет – в этом у него уже не было сомнений – ее труп.
Прямо за порогом выбитой двери граф де Ла Пенотье увидел мертвого обнаженного мужчину. На улице виднелись кровавые следы, словно там кого-то тащили. В канаве лежал обгоревший труп покалеченной собаки.
Обнаженное тело в окне третьего этажа принадлежало женщине – оно было подвешено за лодыжку на шнуре, привязанном к средней стойке. Другая нога убитой была согнута и обвита вокруг той, к которой привязали шнур. Женщине перерезали горло, но сделала это либо неопытная, либо нерешительная рука, поскольку ран было много, в основном поверхностных, и часть их располагалась на подбородке – перед смертью несчастная сопротивлялась. Одну грудь ей отрезали, вторую тоже попытались, но не довели дело до конца. Свернувшаяся кровь полностью покрывала ее голову и пропитала волосы, словно подтаявший воск. Темные капли все еще падали вниз, но труп был уже полностью обескровлен и приобрел цвет свиного сала. На вид женщина была среднего возраста, наверное, лет сорока, и убили ее меньше часа тому назад. Матиас пришел к выводу, что Симона д’Обре – если это была она – не отличалась красотой, ни лица, ни тела.
Циничное замечание, но Тангейзер не мог ничего с собой поделать. Карла была красива, и разница не могла остаться незамеченной теми, кто сотворил это с Симоной.
Почти все окна трех этажей дома – шесть окон на каждом, огромное количество стекла – были выбиты, но на улице осколков почти не было. Только праща или, что менее вероятно, залп из аркебуз способны были достать так высоко и вызвать такие разрушения. Изнутри не доносилось ни звука. Рыцарь окинул взглядом окна других домов по обеим сторонам улицы, но не заметил никаких признаков жизни – словно после чумы.
Он свернул в переулок и проехал ко двору и саду позади особняка. Здесь тоже были выбиты все окна, и тоже снаружи. Единственная цель битья такого количества стекла – а для этого требуется много рук – могла состоять в том, чтобы посеять хаос и отвлечь защитников дома, в то время как другие пытаются проникнуть внутрь. Однако одно окно на первом этаже было не только разбито, но и широко распахнуто. Главная дверь во двор тоже была открыта, но почти не повреждена, а замок на ней и вовсе оказался цел. Ее открыли изнутри.
Нижняя половина двери почернела от запекшейся крови. На ступеньках под ней виднелась лужа загустевшей темно-красной жидкости с отпечатками ног. Пятна крови заинтересовали Тангейзера.
Спешившись, он отпустил Клементину лакомиться травой и капустой. На вытоптанной грядке с овощами виднелись следы нескольких двухколесных тачек. Следов копыт не было. На земле валялся соломенный матрас, вероятно принадлежавший Алтану. Матиас вытащил из ножен кинжал и подошел к двери в сад.
На каменных плитах у стены дома что-то лежало. Госпитальер осторожно присел, опасаясь боли в спине, и ткнул кинжалом в привлекший его внимание предмет. Это была отрезанная мужская мошонка и половой член. Одно яичко отсутствовало, хотя его хозяину было уже все равно. Потом взгляд Тангейзера остановился на тяжелом дверном молотке, луже крови на ступеньках и вертикальных потеках на двери. Кого-то повесили здесь на молотке и оставили истекать кровью.
Иоаннит вошел в дом, остановился и прислушался. Сразу за порогом отсутствовало несколько досок пола – их сняли так, чтобы не было видно с улицы. Слева находился люк в погреб, справа дверь в большую, протянувшуюся во всю глубину дома кухню. На полу блестело стекло. Кладовые, буфеты, полки – все было разграблено и опустошено. Не осталось даже деревянных ложек. В одном месте белело немного муки – по всей видимости, случайно просыпанной. Грабители, не брезгующие деревянными ложками и мукой?
Тангейзер задумался над этим обстоятельством – чтобы отвлечься от мыслей о Карле. Он пошел по залитому кровью коридору с многочисленными отпечатками ног, в большинстве своем босых. Свернувшаяся кровь липла к подошвам сапог. Как и у двери в сад, она была густой, похожей на подогретый деготь. Заметив на полу толстый золотой шнурок, госпитальер поднял его – он был абсолютно новым, и, похоже, его не срывали с одежды – и снова уронил.
В вестибюле перед парадной дверью крови оказалось гораздо больше. Густая, как холодная подливка, она тоже была истоптана ногами, но пролили ее позже, не больше часа тому назад. Наступив на свинцовую мушкетную пулю, Матиас поднял ее. Пуля деформировалась от удара, но следы пороха на ней отсутствовали. Пращи. Он видел их в действии во время хлебных бунтов в Адрианополе: дешевое, но в руках умелого бойца или при массовом применении смертельно опасное оружие. Тангейзер внимательно присмотрелся к телу, которое видел с улицы.
Это был его друг Алтан Савас. Он лежал в огромной луже запекшейся крови, подобно съедобной фигурке на прилавке кондитера. Крысы, словно привлеченные угощением, копошились на его бедрах и груди, вгрызаясь в раны. Иоаннит прогнал их ударом ноги и вложил кинжал в ножны.
Он понял, что серб мертв, как только увидел в окне истекающее кровью тело Симоны д’Обре. Алтан был не тем человеком, который мог оставить в обороне незащищенную брешь и покинуть находящихся на его попечении людей. Когда Тангейзер выкупил его у мальтийских пиратов, в казематах форта Святого Антония были и другие рабы из числа янычар. Выбор ему подсказала интуиция и вера в храбрость сербов. Он вспомнил слова, скрепившие их договор, когда Савас после недолгих размышлений сказал: «Если в обмен на свободу вы хотите, чтобы я отрекся от Пророка, да будет благословенно его имя, лучше я останусь прикованным к веслу».
Его имя означало «восход красного солнца», и он умер во время кровавого рассвета.
Их дружба была тем глубже, что была лишена нежности. Алтан улыбался только после боя, когда они стирали кровь с оружия. Во время войн, когда сельскую местность наводняли голодные банды наемников и дезертиров, для таких улыбок находилось немало поводов. С болью в сердце Матиас смотрел на тело друга. Но худшее было еще впереди, и он наклонился и стал разглядывать раны серба, пытаясь понять, что еще ему под силу вынести.
Саваса застрелили из пистолета, с близкого расстояния – пуля попала ему в левый глаз. Лицо его было черным, в пороховых ожогах. Череп оказался не поврежден. Несколько ножевых ран зияли на груди, напротив сердца, но кровь из них почти не вытекла, и это значило, что сердце в тот момент, когда их наносили, уже не билось. С Алтана сняли одежду и оружие, а с бедер срезали большие полоски кожи – убийцы взяли в качестве трофея татуировку янычара. Половые органы остались целы – не у всякого убийцы достанет хладнокровия отрезать у человека член.
Судя по всему, серб захватил в плен разведчика напавшей на дом банды, изувечил его и повесил на двери в сад, чтобы отпугнуть остальных, внести смятение в их ряды. Тангейзер прошел ту же школу. На полу вестибюля еще тлели несколько огарков свечей. Они освещали поле боя. Здесь была зона обстрела, рубеж обороны. Стратегия Алтана была безупречна, и все же его перехитрили.
Савас приготовился противостоять тем, кто прорывался через выбитую дверь, и, судя по количеству крови, убил несколько человек. Иоаннит признал, что, атакуя с улицы, он сам не справился бы с Алтаном и не смог бы подобраться так близко, чтобы выстрелить из пистолета ему в лицо. Убийца подкрался сзади. Один-единственный выстрел с близкого расстояния – вероятно, нацеленный в затылок – застал серба врасплох.
От рыцаря не укрылся тот факт, что в двоих его друзей стреляли сзади из пистолета, редкого и дорогого оружия.
Дверь в сад осталась целой, но окно на первом этаже рядом с ней было широко распахнуто.
Матиас посмотрел на лестницу.
Запах паленой шерсти. Много стекла. Стекло, кровь и тишина.
Карла должна быть там, наверху. Обнаженная, мертвая, наверное, изуродованная, возможно, с вырезанным из живота ребенком. Изнасилованная. Трофей. Сколько он видел таких изувеченных женщин – во всех уголках мира, куда его заносила судьба? Такая женщина, его мать, была самым ранним воспоминанием Тангейзера: его память не сохранила ничего, что предшествовало той сцене. Где-то на границе его сознания всегда присутствовала та ужасная картина: обнаженное, оскверненное тело матери, распластанное на боку мертвой лошади. Потом он подумал об Ампаро, которую любил и мысли о которой гнал от себя – ее имя навсегда стало для него связано с жестокостью, которую он не сумел предотвратить.
А теперь и Карла стала жертвой проклятия, наложенного на него звездами в момент появления на свет. Это цена, которую вселенная заранее потребовала в уплату за преступления, которые ему было суждено совершить.
Вот так. Карлы больше нет. Она присоединилась к сонму ангелов – в этом не могло быть сомнений. Рай стал богаче. Ее душа найдет свой дом среди абсолютной, вечной любви, потому что именно из этой субстанции и была соткана ее душа с самого момента рождения. Но что ждет душу нерожденного ребенка? Этого Матиас не знал.
Послышался какой-то звук, а может, это ему только показалось, и сердце иоаннита вновь вспыхнуло надеждой. Он прислушался – ничего. Только несущий смерть набат над всем городом. Алтан Савас погиб, защищая Карлу, но не защитил ее. Убийцы, насильники и воры пришли, чтобы убивать, насиловать и грабить. Судя по тому, что рыцарь уже видел, эти негодяи не привыкли обуздывать свои желания.
Но он, Тангейзер, жив.
И теперь свободен.
Больше ему не нужно выдерживать испытания любви, нести ее непомерный груз, жить со страхом, неизменно сопутствующим ей. Госпитальера захлестнула волна огромного облегчения. Он содрогнулся от отвращения к самому себе, но ничего не мог с этим поделать. В голове у него словно всплывали и лопались воздушные пузырьки. Он больше не полюбит. И больше никого не потеряет. Хватит с него потерь – их даже слишком много! Тангейзер не чувствовал жалости к себе, не мог ее чувствовать. Не жалел он и других. Ему не нужна была жалость, он ее не заслужил. И пользы она ему не принесет, как не приносила никогда ни одному человеку. И страдать он тоже не будет. Усилием воли обуздает страдание – его бесполезная вездесущность стала вызывать у Матиаса отвращение. Карлы больше нет, теперь его ничто не связывает, и он будет свободен. Свободен погрузиться в пучину ненависти и смерти. Свободен отбросить сантименты, надежду и радость – все эти признаки слабости. Свободен бродить по самым мрачным уголкам земли и собственной души. Свободен стать тем, к чему раз за разом склоняла его судьба: зверем, наконец избавившимся от страданий, присущих человеку.
Но лестница никуда не делась.
Как и то, что он увидит наверху.
– Хозяин? – послышался сзади детский голос.
Тангейзер наклонился вперед, упершись ладонями в колени, и тяжело дышал. Он даже не заметил, что его подопечные уже здесь. Подняв голову, рыцарь увидел на улице Грегуара и Юсти, притихших и встревоженных. Они боялись за него. Матиас рассмеялся, и огарки свечей погасли.
– Хозяин? – Подростки явно беспокоились за его разум.
– Грегуар, приведи Клементину, – попросил иоаннит. – И налей ей воды в ведро. А ты, Юсти, иди сюда.
Гугенот остановился у края густой темно-красной жидкости на полу.
– Через заднюю дверь, – сказал ему Тангейзер, большим пальцем указывая себе за спину.
Юсти исчез за углом.
Нужно ли посылать парня наверх?
И сможет ли он пойти туда сам?
Конечно, сможет, но брезгливость и бесчисленные ужасы, которые госпитальер видел на протяжении нескольких десятилетий, удерживали его от очередного тяжелого испытания. В его памяти хранится достаточно мертвых женщин. Он боялся, что вид Карлы лишит его способности мыслить здраво. Ему хотелось сеять смерть. Парижане убили его жену. Его нерожденного ребенка. От этой мысли – а вместе с ней на него внезапно обрушился поток образов и звуков, голос Карлы на рассвете, ее лицо, озаренное страстью, смех, которым она встречала глупости мужа, – все мышцы его тела словно окаменели в пароксизме страсти, безумного желания разрушений, хаоса, насилия, уничтожения. Он пойдет по рекам крови. Очистит себя от налипшей грязи человечности.
Тангейзер дрожал, словно в приступе лихорадки.
– Я принес вам воды, сударь, – подошел к нему Юсти.
Матиас повернулся. Челюсти у него свело с такой силой, что он не смог их разомкнуть. Кивнув, иоаннит взял чашу. Рука его тряслась, и он с трудом сделал несколько глотков. Ему нужно было пойти наверх одному, но он был не в состоянии сдвинуться с места.
– Юсти, мне требуется твоя помощь, – сказал рыцарь мальчику. – Я хочу, чтобы ты поднялся по лестнице, всё там осмотрел, а потом рассказал мне, что видел. Рассказал всё. Это будет отвратительно. Сможешь?
Подросток пристально смотрел на него:
– Да, сударь.
– Там будут трупы, но трупы ты уже видел. И для тебя они чужие.
– Я понимаю.
– Понимаешь?
– Вы не хотите видеть мертвую жену.
– Нет, не хочу. И не просто мертвую, а…
– Понимаю. Я видел своих мертвых братьев.
Они посмотрели друг другу в глаза, и Тангейзеру стало стыдно.
– Спасибо, – сказал он.
Юсти стал подниматься по лестнице, переступая через осколки стекла. Не успели его ноги скрыться из виду, как он остановился и крикнул вниз:
– Здесь, на лестничной площадке, мужчина! Его проткнули много раз. Он старый, старше вас. Наверное, слуга или повар – у него красные руки.
– Молодец. Иди дальше.
Матиас ждал, глупо и трусливо, хотя совесть призывала его последовать за гугенотом.
– Я в гостиной, – донесся до него голос Юсти. – Тут мертвые мальчики, два мертвых мальчика. Заколотые. Девочка, вся в ранах… О Боже! Все мертвы!