Тем временем мама Ивана спросила охранника, как его зовут.
– Семен, – неожиданно для себя пискнул он и затем от души отхаркался.
– Сеня, вот поешьте. Я напекла пирожков. И есть шоколад. Вы, наверное, стоите тут до утра? Как же не повезло вам! В новогоднюю ночь!
– А, – махнул рукой мент, который, видимо, уже давно перебирал в уме все несправедливости, учиненные над ним начальством.
– Поешьте, а то мы хотим передать тут кое-какую еду сыну, он тоже с утра не ел.
– Да не положено, – отвечал хмурый Семен.
– Вам пирожка же можно? – не отставала мамаша арестанта.
– Не, – и мент даже отвернулся, чтобы не видеть пухлый прозрачный пакет, который Ванина мама поднесла повыше и приоткрыла.
По казенному помещению поплыл сдобный запах.
– Ну нельзя так нельзя, – согласилась Ванина мама и во мгновение ока накрыла на стол. Горка пирожков на пакете, литровая банка салата оливье, нарезанная сырокопченая колбаса, ломтики сыра, свежий батон… А также вафельный торт и кулек шоколадных конфет. Потом она выложила пластиковую посуду.
Семья Варвары и Ванина родня приступили к делу. Полинка, Маруся и Вероника налегли на конфеты, Санёк же сидел давился пирожком, который мать сунула ему в приоткрытый рот, пока он рисовал домик и елку.
– Ешьте, ешьте, ребята, – сказала мама Вани. – Празднуем Новый год.
Правда, в ее глазах, как непролитая слеза, стоял вопрос, чьи это дети (Ванины?) и куда влип Иван, если они не его.
Она не отрываясь смотрела на пирующих. Иван-то тоже у нее был белесый.
– Пить хочу, – с полными щеками произнес Саня.
Он сидел, кудрявый ангел, и смотрел своими синими глазами умоляюще (ресницы до бровей).
– Ффё, мы ефть не хотим, блин, – произнесла младшая своим перепачканным ртом. Перед ней лежало три фантика.
Мама Ивана обратилась к менту:
– Сеня, дорогой, где у вас тут вода? Я забыла бутылку. Дети вон пить просят, бедные, измучились уже.
Она почти плакала.
Вопрос с отцовством был почти решен, судя по ее растроганному виду.
– Да! – угрожающе, с пирожком за щекой, прорычала Ванина юная сестра. – Нарушение прав человека! Мучить маленьких детей, блин, вообще! Страсбургский суд!
Тут выступила Варвара:
– Да я в ларек сбегаю, принесу. Нечего у них просить. Видать же птицу по полету.
В ней тоже пробудилось гражданское самосознание.
Мамаша Ивана, прирожденный миротворец, подняла руку, призывая к спокойствию.
– Вам принести что-нибудь, Сенечка?
Неожиданно мирно дежурный ответил:
– А че ходить, че приносить, вон он автомат у нас, кофе, какао, шоколад…
И он показал в угол за собой.
– А можно за барьер?
– А че, можно.
Мама Вани посмотрела на мужа, тот демонстративно свободно прошел за барьер и стал там, язвительно улыбаясь, рыться в бумажнике (вылитая Новодворская).
– А вам чего-нибудь мы можем налить? – не отставала мамаша.
И Семен вдруг встрепенулся, кивнул и сказал:
– Мне сладкого чаю с лимоном.
И пошел заключительный акт новогоднего пира, после чего Варвара убрала со стола, а дети стали бегать повсюду, временами тыкаясь в барьер и сквозь балясины разглядывая кобуру. Семен не реагировал.
Тут произошло неожиданное: за барьером, в глубине, открылась дверь, и давешние преступники, двое мужчин и женщина (может быть, только что зарезавшие человека), свободно проследовали через предбанник и вышли на волю.
– Эт-то что же выходит, – сказала, улыбаясь, сестра Ивана и поправила очки, – преступников выпустили, а честных людей держат в тюрьме? Борцов за права человека? Без права на передачи? Без воды? Там же больные люди!
– Да, – подхватил ее отец, – я должен переговорить с руководством. Мы имеем право! Где начальник отделения?
– Вон дверь, на второй этаж, – неожиданно ответил Семен и отодвинулся.
Ванин отец тронулся за барьер и исчез.
Все молча ждали.
Минут через пять из внутренней двери вышел полный немолодой мент в фуражке – по виду начальник.
Увидев народ за барьером, он вскипел:
– Это что такое! Немедленно покинуть помещение! Кто пустил детей? Запрещено! Сейчас же!
– Как вас зовут, здравствуйте, – вдруг сказала мама Ивана.
– Семен, – сбился с тона начальник.
Тут все засмеялись, глядя на нового Семена, даже маленькие девки специально ядовито начали хихикать.
Дети улавливают общую атмосферу очень быстро.
– Сеня, с Новым годом, – воскликнула дерзкая акселератка, сверкнув очками. – С новым счастьем!
Тот вытащил из кармана брюк мобильник, посмотрел в него и вдруг исчез.
Через небольшое время от начальства вернулся отец семейства и с порога провозгласил:
– Фамилия начальника там Акулов! А заместитель Глотов!
Женский пол заржал.
Дежурный переступил с ноги на ногу и поправил кобуру.
Отец продолжал:
– У него сидел еще один, весь затянутый в черную кожу. И говорит мне: «За каким же, блин, хреном ваш сын лезет на митинги?» А я ему: «А за каким, блин, хреном вы служите в милиции?» Он так: «По призванию!» А я ему: «Ну!»
– И скоро их выпустят? – спросила мамаша.
– Сказал, по мере оформления протокола. Не справляются они с задержанными. Много им привезли с площади. И чего было столько к нам напихивать, сказал он. На голову буквально. Те привезли и уехали. А нам всю ночь отдуваться.
– Бред какой-то, – уныло сказала Варвара.
Тем временем в предбанник стал набиваться народ – родственники арестованных и те участники митинга, кого не взяли. Некоторые имели на лицах следы рукоприкладства с кровоподтеками. Время от времени народ обращался к понурому Семену с требованием взять воду для заключенных, оттуда звонят, что хочется пить. Тот бубнил свое «не положено».
Варвара одела детей, взяла на плечи засыпающего Саню, и они пошли прогуляться. Их встретила холодная, с редкими снежинками, ночь. Варвара чувствовала, что сил уже не остается. Дети ныли. Но уйти почему-то было нельзя.
Вскоре ребята запросились в туалет, так и так пришлось вернуться, и Семен пропустил их за барьер.
Народу в отделение набилось много. Судя по тихим разговорам, там стояли уже опытные бойцы, многие прошли через аресты и мордобитие.
– Скоро их должны выпускать, – сказал один парнишка с троцкистской бородкой. – Причем протоколы все вообще какое-то фуфло. Зачем тут их заполняют, непонятно. Причем безграмотно, судя по всему. Судьям бумажки приходят, суды не принимают, отправляют обратно, чтобы оформили правильно. Отделения милиции просто завалены бумажками. Кто этим будет заниматься, у них что, своей работы нет? Тут убивают на улицах просто так, грабят, насилуют, квартиры обворовывают, а менты сидят, в протоколах путаются, потому что ОМОН хватает честных людей на улицах.
И вдруг в глубине открылась дверь, и вышла радостная женщина. Она подошла к барьеру, оперлась о него одной рукой, а другую подняла:
– Не слышу аплодисментов!
Ей радостно захлопали, а потом окружили с расспросами.
– Ой, да там одна девка в фуражке пришла, сидит, заполняет протоколы. Уже, видимо, отпраздновала, еле можаху. А нас в камере семнадцать. Не знаю, сколько в другой. Это надолго.
Тут Ванин отец, посовещавшись с женой и прихватив дочь, исчез.
И в полночь под крик Семена «не положено» по низкому потолку милицейского предбанника застучали пробки от шампанского. Вероника с отцом принесли бутылок, что называется, квантум сатис. Сколько смогли. И в пластиковые стаканчики полилась пенистая жидкость неизвестного происхождения… То есть известного, из киоска.
Иван появился на свет божий, другими словами, вышел на волю, вторым.
Он явно чувствовал себя неловко, что его так быстро выпустили (и отец тоже понимал свою вину, он, видимо, ввернул там, наверху, про трех малолетних малышей). Варвара подхватила детишек и вышла на воздух. За ней выбрались остальные. Все перецеловались с Варварой (кроме Ивана), распрощались. Мама Ивана зорко на это дело смотрела. А он взял у Варвары спящего Саню и посадил себе на плечи. Тут Иванова мамаша кивнула, глубоко вздохнула и уволокла семью в переулок.
Варваре и Ивану пришлось долго тащиться пешком до метро, они пробирались через грохочущую взрывами Москву (петарды и ракеты возносились по дворам, огнепоклонники и пироманы явно избегали орудовать на улице). И в конце концов семейка вышла на ярко освещенную Пушкинскую площадь,
Шел мокрый снежок.
Вверх по Тверской от Манежа валила присмиревшая пьяная толпа довольно-таки замерзших людей (поднятые плечи, опущенные подбородки, руки под мышками и в карманах). Причем шли они как-то порознь, не компаниями – создавалось такое впечатление, что в этом потоке брели преимущественно одиночки и что они справили Новый год где хотели – не сами по себе, по норам, а на людях, там они братались, наливали из припасенных бутылок соседям, все вместе и всласть кричали свое «ура», причем стоя в самом центре Москвы, в сердце России, у кремлевских стен, под звон курантов, плечом к плечу, в восторге.
– Смотри, у них ведь тоже был несанкционированный митинг тридцать первого числа, – вдруг сказала Варя, – что же их-то не арестовали?
– Некоторых арестовали, они уже нас знают, – отвечал Иван.
Люди брели мимо них. Теперь каждому пришла пора возвращаться домой, а это уже одинокая дорожка. И вела она далеко, потому что метро в центре стояло по традиции на замке.
Варвара и Ваня шли со спящими детьми на плечах, старшую вели за обе руки, она все время стремилась подпрыгнуть и повисеть на ходу (как раньше, когда ее тащили, бывало, отец и мать).
Ввалились домой, мамаша быстро помыла и уложила ребят, и тут набежали друзья, на кухне начался пир, Варя со смехом рассказывала о ментах и о преступниках, которые свободно ходят туда-сюда, их арестовывают, приводят и через час отпускают почему-то.
– Выпьем за Ивана, его ведь тоже отпустили, – закричали друзья.
Преступник Ваня, напившийся и наевшийся до отвала, хлопал глазами в углу кухни.
А Варя, вспомнив кое-что, ушла, полезла к себе в шкаф, потом прокралась в детскую и поставила у изголовья каждой кроватки пакеты с подарками. Поцеловала детей и вернулась на кухню.
Ивана там не было.
Варвара быстро закончила делать селедку под шубой. Выставила ее на стол. Призадумалась. Гости на нее не смотрели.
Потом пошла в прихожую.
Куртка Ивана лежала там на стуле.
Варвара аккуратно приоткрыла дверь в санузел.
Пусто.
Оказалось, что Иван спит в ее комнате на полу, прямо на коврике под тахтой. И кот Пряник лежит на нем сверху, в районе шеи, и свободно топчет лапами его руку.
– Ну че, с Новым годом, преступник, – сказала Варя, сбегала за курткой, накрыла ею своего будущего мужа и вернулась к гостям.
Прежние сказки
Новые приключения Елены Прекрасной
Как известно, раз в тысячелетие рождается Прекрасная Елена, и в ту ночь, когда она должна была выйти из морской пены на берег, в данной приморской местности на одном из прилавков появилось зеркальце с некоторым свойством: кто отразится в нем, того перестанут замечать.
Зеркальце приготовил местный волшебник, пьяница и хвастун, который много думал ночами о судьбах мира, читал старые газеты и книги, паял, точил, клеил, смотрел на звезды и точно рассчитал время появления Елены Прекрасной.
Сам волшебник женщин не любил (так же как и мужчин), он уважал только слабых стариков, старушек и больных детей, несмотря на их капризы и скверные характеры, и вот о них-то он и заботился, сооружая волшебное зеркальце для Елены Прекрасной: как известно, если идет война, то прежде всего гибнут именно старики и дети.
А с появлением Елены Прекрасной, это тоже широко известно, каждый раз начинались долгие и жестокие войны, не говоря уже о неприятностях типа исчезновения целых народов.
И волшебник, потратив целый год, выточил из хрусталя сверкающее зеркальце, покрыл его с одной стороны жидким серебром – и не посмотрелся в него сам ни разу, а отразил (без спросу) в этом зеркале один памятник в центре города, и о памятнике забыли в тот же момент.
Он исчез, никуда не исчезнув. Его просто перестали замечать.
Правда, утром, на трезвую голову, волшебник кое-что еще подклеил, подпилил и напоследок капнул из черной бутылочки на зеркальную поверхность.
Это было дополнительное свойство – если зеркальце разбить, то предмет снова становится заметным.
В глубине души волшебник был добрым, но его так раздражало человечество, что он иногда на всю улицу орал, топал ногами и махал руками – последний раз это произошло, когда у бедной дурочки сгорел домик.
Прибежавшие на пожар соседи вытащили дурочку из пламени, поскольку она твердо решила не расставаться со своим диваном.
А пока одни соседи воевали с огнем, другие втихаря на огородике собрали урожай с яблонь и слив (все равно испечется в пламени) и поперетаскали корзинки к себе в клети, клуни, хламовницы и чуланчики.
Причем волшебник никак не помог бедной дурочке.
Волшебник – не благотворительная организация и не Красный Крест, чтобы немедленно приходить на помощь.
Он не занимается мелочами.
Пусть эти люди сами себя отпевают, считал он.
Дурочка тоже была не слабого десятка и неоднократно колотила свою старую тетку, живущую напротив, и никто не вмешивался.
И вот погорелая дурочка весь день, голодная, просидела на траве около своего обугленного домишки, а к вечеру одна добрая женщина опомнилась и позвала ее поесть, а на ночь дурочка постучалась в дом своей старой тетушки, которая не забыла, что ее неоднократно колотили и ругали в прежние дни, так что тетушка боялась племянницу как огня в свои восемьдесят пять лет и старалась держать дверь на запоре.
Но тут тетушка открыла дверь и впустила к себе глуповатую племянницу со словами «иди в баню», баня у тетки была просторная и с печкой.
Правда и то, что и сама тетушка в молодости поворовывала кур, а та добрая женщина, которая покормила дурочку в ночь после пожара, весьма жестоко обращалась со своей старшей сестрой и рассказывала о ней по соседям всякие жуткие истории: и не моет посуду, и барыня, и грязнуха, и т. д.
Но это мы вам открываем тайны, никому не ведомые, а вот о краже в день пожара стало известно всем, и именно благодаря тому, что волшебник бушевал в пивной насчет преступления и наказания, что яблоки и сливы кое-кому встанут поперек горла!
И ему в ответ кивали головами две его постоянные подруги, пожилые и накрашенные, у которых тоже много чего накопилось на душе против народонаселения (а у народонаселения, особенно у женщин, против них).
Но волшебник уважал своих подруг, как и большинство мужиков.
Кого человек уважает, с тем он и проводит время, справедливо считали две пожилые подруги волшебника.
Результат крика в пивной был такой, что уже с утра в дом тетушки пошел гуськом народ со старыми кофтами, шелковыми бабушкиными платьями и зимними пальто без меховых воротников, все это были щедрые дары для погорелицы от добрых соседей.
И это то, что касается нравов данного приморского городишки.
А теперь вернемся к Елене Прекрасной. Итак, волшебник нашел противоядие от ее красоты, а вот как эта великолепная, но до мозга костей глупая новорожденная женщина набредет на зеркальце – был вопрос профессиональной техники колдуна.
Прекрасная Елена должна была купить зеркальце на базаре, а уж чтобы женщину не потянуло бы на базар – такого быть не может.
Тут волшебник все рассчитал правильно.
* * *И вот настала ночь рождения из пены. Начало было самое обыкновенное, то есть Елена Прекрасная вышла из морской волны в чем мать родила, но мало ли ночных купальщиц в приморском городе, которые любят плавать при свете звезд без ничего!
Волшебник даже не вышел ее встречать, он опасался влияния чудовищной красоты Елены, боялся потерять способность колдовать и не хотел бросать насиженное место и бежать за красавицей куда глаза глядят – а именно такая судьба была уготована всем лицам мужского пола, причем войны начинались оттого, что задние ряды напирали на передние, эти передние ряды оглядывались, чтобы дать кому-то по зубам, задние отвечали не задумываясь и т. д.
Елена Прекрасная, таким образом, родилась незамеченной из морской пены, затем набрела на кучку оставленных кем-то вещей, медленно вытерлась чужим полотенцем, надела чужой халат и тапочки, взяла чужую сумку и отправилась в город, нимало не заботясь о судьбе той дамы, которая выскочила из морской же пены пять минут спустя и не нашла на берегу ничего, кроме мокрого полотенца.
Заметим, что такова уж судьба и линия поведения прекрасных женщин – не думать о последствиях.
И к тому же – что спрашивать с существа, которому исполняется пять минут!
Единственное, что было у пенорожденной (таково второе имя Елены П.) в избытке, так это любопытство и стремление учиться у других женщин, отбирая себе самое лучшее, по ее мнению.
Но других женщин в том темном переулке, по которому шла Елена вверх от моря, ей попалось немного, одна пожилая бабушка, видимо кошачья пастушка (она сидела у дома на стуле в окружении своего стада), и одна немолодая дама под единственным в округе фонарем.
Кошачья пастушиха окинула Елену Прекрасную проницательным взором и сказала: «О, смерть идет», а кошки, все как одна елены прекрасные своего племени, спокойно вылизывались, сидели или лежали, кошки бы были образцом поведения для Елены П., но она не обратила на них внимания, а пошла к фонарю, под которым обреталась Женщина, только что доставшая из сумочки зеркальце и жирный черный карандаш.
Елена Прекрасная впервые увидела перед собой Женщину (кошачья бабка не в счет).
Женщина на глазах у Елены стала тщательно рисовать себе черным карандашом брови в виде больших запятых хвостами врозь.
У Елены замерло от восторга сердце. Но это было еще не все.
Покончив с бровями, Женщина стала рисовать себе черным карандашом глаза, теперь уже в виде рыбок, тоже хвостами врозь.