У капитализма нет легитимации за рамками великого всечеловеческого Модерна. Если великий всечеловеческий Модерн рушится сам и в то же самое время демонтируется противниками — значит, капитализм теряет легитимацию полностью. Мне кажется, что Хабермас это прекрасно понимает. А вот здесь этого не понимают совсем! Капитализм, вышедший за границы полноценного — не реликтового — модерна, теряет легитимацию полностью и заваливается.
Итак, в течение 500 лет существовала «эпоха А» и был капитализм, который нес с собой не только зло, но и добро, который был усмирен великим проектом «Модерн» и который одухотворялся этим проектом, и потому не был «Зверем из Бездны». Капитализм вне этого одухотворения страшен, чудовищен, убийствен не только в России, но и в любой другой стране. Главное — это узда Модерна, которая на него надета. Если снята эта узда — все, конец! Преодолевая пределы, которые устанавливает Модерн, выходя за эти рамки, капитализм превращается в чудовище, в монстра. Он теряет способность обеспечивать историческое развитие. И рано или поздно он превратится в неонацизм, демонтаж единства рода человеческого, в гностицизм. Он не может ничего другого сделать.
Полипроектный мир из трех элементов («контрмодерн и постмодерн — против реликтового, регионального модерна») — это делегитимация капитализма, это его заваливание в абсолютную мерзость.
Капитализм начал выходить за рамки великого Модерна (модерна для всех, духовного модерна) и «заваливаться» уже в конце XIX века. Это декаданс, это то, что Шпенглер называл «закатом Европы». Он почти полностью вышел за эти рамки во время Первой мировой войны — чудовищной войны непонятно за что. Вторая велась с фашизмом. За что велась Первая — никто не понимал. Она усыпала Европу миллионами гниющих трупов. Она была антигуманна, бессмысленна, абсурдна. Все понимали только, что воюют за какие-то абстрактные интересы, что мир кончается. После этой войны родилось потерянное поколение (рис. 30).
Капитализм уже почти полностью завалился в мутацию, гностицизм, протонацизм. Но тут появился советский Красный проект, и он как бы подпер собою капитализм. Заваливающаяся балка оказалась подперта другой балкой (рис. 31).
Итак, капитализм стал заваливаться и фашизироваться
Возникла, как ни странно, довольно устойчивая конструкция (ее часто называют «ялтинской»): два мира, два проекта, две системы. Особенно она была устойчива потому, что все-таки сформировалась на трупе нацизма. Нацизм ненавидел эту конструкцию и обещал обязательно уничтожить сначала «красного» ялтинского хищника, а потом и либерально-западного.
А затем советский проект начали демонтировать в ходе перестройки (с 1987 по 1991 гг.) и постперестройки (с 1991 по 2011 гг.). Он стал рассыпаться (рис. 32).
И тогда капитализм, оставшись один, стал снова заваливаться, мутировать, выходя за рамки всеобщего и безусловного Модерна (рис. 33).
Вот что мы сейчас наблюдаем. Ему помогают еще быстрее упасть. Но он и сам падает! Потому что ему опираться не на что.
Три проекта — реликтовый модерн, контрмодерн и постмодерн — реальны. Это не выдумки, не какие-то абстрактные рассуждения. Это реальность, которая воплощена в миллионах идеальных, религиозных, культурных и материальных артефактов. В этом живут народы.
Итак, наша задача — сказать «нет» делигитимированному капитализму, вышедшему за свои пределы и превращающемуся в монстра. «Нет» — «эпохе Б», состоящей из постмодерна, контрмодерна и реликтового модерна. Наша задача — обогнуть эту «эпоху Б», выйти во что-то другое и не дать ей состояться. Разгромить ее. Но для этого нужно иметь четвертый проект, столь же реальный, под названием «Сверхмодерн» (рис. 34).
Не будет этого проекта — мы никакого «да» не скажем. Мы только скажем «нет» трехпроектной «эпохе Б»… Как говорилось в экзистенциальной литературе, «сказать „нет“ и умереть». А наша задача — жить и победить. Значит, нам нужен этот четвертый проект. И мы его уже обсуждали в предыдущей передаче. Мы называли его «Сверхмодерн» и сказали, что у него есть четыре блока (рис. 35).
Блок № 1— стратегическая новизна, отвечающая на вызовы XXI века.
Блок № 2 (наиважнейший!) — советское в том виде, в каком оно было осуществлено к концу доперестроечного периода. Во всех передачах «Суд времени» я не обсуждал блок № 1, или блок № 3, или № 4. Я занимался только реабилитацией блока № 2, освобождал его от чудовищных либероидных «тараканов», потому что без этого блока нет ничего. Борьба за него есть борьба политическая, духовная и стратегическая, что не одно и то же.
Кроме этого, есть блок № 3 — это те наработки, которые сначала были санкционированы советской системой, а потом оказались ею либо осуждены, либо неадекватно использованы.
И, наконец, есть наработки, которые вообще никогда не были санкционированы советской системой, — это блок № 4.
Реальная конструкция Сверхмодерна состоит из этих четырех блоков, основным из которых является блок № 2 — «советское в том виде, в каком оно было реализовано к концу доперестроечного периода». Это главный блок, потому что он реален. По этой модели жили сотни миллионов, чуть не миллиарды людей. Она несла в себе свой образ жизни, она несла в себе свои принципы развития, основанного на коллективизме. Это безумно важно, поскольку говорит о том, что советское развитие не было модернистским развитием, а было другим развитием. Мы это тоже обсуждали, и мы еще должны будем к этому подробно вернуться.
Теперь возникает главный политический вопрос. Почему, говоря о проекте «Сверхмодерн» или о том, что миру необходимо снова обрести устойчивость, нельзя призвать просто вернуться в один этот блок № 2 — в советское в том виде, в каком оно реально было осуществлено к концу доперестроечного периода? Почему туда нельзя вернуться? Почему нельзя оставить один этот, хорошо известный блок? Ведь еще не забыли, как он выстроен. Ведь, казалось бы, можно его снова сконструировать и в нем зажить. Потому что нынешняя жизнь для кого-то более удобна, комфортна и т. д.?
Для меня, например, она более удобна и духовно комфортна, чем та жизнь, не буду этого скрывать. Но если бы речь шла о том, что в советское — в том виде, в каком оно было реализовано к концу доперестроечного периода, — можно вернуться, что это морально, политически реализуемо и эффективно для страны, то я пожертвовал бы своим нынешним избыточным комфортом, включая духовный. Потому что для сотни миллионов людей жить там, в том мире, не только более комфортно (точнее, менее дискомфортно), но еще и более праведно. Я отвечаю за свои слова. Речь идет не только о том, что там жизнь для большинства была более сытая (что тоже очень важно, особенно когда дети плачут от голода или не доедают, не потребляют нужного количества белка или когда в стране несколько миллионов беспризорников)… И не только о том, что лучше было жить в смысле количества благ… Та жизнь была праведнее, понятнее, чем жизнь, которая строится сейчас. Потому что оправдать неравенство и принципы дифференциации не может ни один человек, в котором осталась совесть.
Так, значит, дело не в том, что та жизнь была менее удобной для кого-то. Тогда в чем же?
Может быть, дело в том, что вернуться в конец советской эпохи невозможно? Это принцип пасты и тюбика: пасту легко выдавить, но ее нельзя втянуть назад. Может быть, чтобы попасть в конец советской эпохи, надо сначала вернуться назад к ленинизму, а потом к сталинизму и претерпеть все то, что происходило тогда? Кроме того, в одну и ту же воду нельзя войти дважды.
Это серьезный аргумент, но не он основной. Основной аргумент прост и убийствен одновременно. Каков же этот аргумент, в котором метафизика, политика, экзистенциальная основа и практика соединяются воедино?
Та схема, в которую так хочется вернуться («back to USSR», «ах, как хочется в СССР»), РУХНУЛА. Она несла в себе безумно много блага, она решила многие задачи, а потом взяла и РУХНУЛА. И это колоссальный аргумент. Никаких других фундаментальных аргументов против возвращения в схему, в которой будет только блок № 2, нет. Но этот аргумент колоссальной силы — и политической, и моральной.
Почему она рухнула? Потому что в ней завелись «кроты»? Сколько? Миллионов семьдесят людей, проголосовавших за Ельцина, — это все были «кроты империализма»? Съезд КПСС и Пленумы, которые голосовали за Горбачева, когда уже было видно, что он убийца партии, — это «кроты американского империализма»? Кто-то в это верит? Ну, хорошо, если в той схеме завелись «кроты», то сейчас, когда мы ее воспроизведем, они в ней снова заведутся и она снова завалится?
Гигантское значение подобного аргумента не проработано в нашей среде внутренне, духовно, морально. А ведь этот аргумент в течение двадцати последних лет лично для меня, например, был самым главным. Именно на его основе строилась до меня практика жизни и деятельности, которую я назвал «немешательство». (Не путать с «невмешательством». Вмешиваться можно, мешать не надо.)
Строят капитализм? Пусть строят. Капитализм существует только тогда, когда существует сильное государство. Пусть построят сильное, эффективное государство. Пусть обеспечат в этом государстве действительное развитие. Пусть откроют каналы вертикальной мобильности. Пусть решат все задачи, которые должно решить это государство. Пусть сделают страну, им дан мандат. Блок № 2, который я люблю и любил всегда намного больше, чем капитализм, рухнул, и я не имею право навязывать его политический возврат.
Все эти 20 лет я существовал по принципу «немешательства», занимаясь страной, делая все, чтобы она не развалилась, помогая даже строить этот чужой проект — со стороны, дистанцированно, тактично и деликатно, не входя в систему, которая это строит. Потому что эта система чужая, но страна-то своя! Не идеология выше страны, а страна выше идеологии. И каждый, кто думает иначе, с моей точки зрения, аморален.
Но капиталистический эксперимент длится уже 20 лет. Давайте зафиксируем это спокойно и окончательно. Мы можем праздновать двадцатилетие этого эксперимента, со скорбью и печалью. Это важнейшая историческая веха, которую никто не хочет обсуждать и даже замечать.
Между тем с конца гражданской войны (с 1922 года) по начало Великой Отечественной войны прошло 19 лет. И это не только сталинские пятилетки и коллективизация, но еще и восстановительный период после гражданской войны, когда избавлялись от беспризорности, вводили НЭП, вели политические дискуссии… И все это за меньший, чем сейчас, интервал времени.
С начала коллективизации и сталинских пятилеток (с 1929 года) до начала войны прошло 12 лет, чуть ли не вдвое меньше, чем длится капиталистический эксперимент в России.
То есть капиталистический эксперимент длится слишком долго для того, чтобы мы могли не обсуждать его реальные исторические результаты. Ну, так и давайте их обсуждать — спокойно, деликатно, без напряжения.
Дал ли капиталистический эксперимент за эти годы что-нибудь исторически или хотя бы стратегически значимое? Принес ли он новую весть или хотя бы то, что приносит с собой новая стратагема, — то есть новую степень развития производительных сил, качественно новые социальные возможности для большинства населения и приумножение возможностей страны, например, ее территорий или территорий ее влияния? После Великой Отечественной войны территория влияния СССР, как минимум, удвоилась, а то и утроилась, считая Китай, Индию и другие страны.
Ничего подобного не просматривается. Нет тысяч новых заводов. Нет новых каналов вертикальной мобильности. Нет нового развития производительных сил. Нет нового качества образования для людей, причем для большинства людей.
Кто-то получил возможность ездить за границу? Кто? Люди с зарплатой в 15, 18, 12 тысяч рублей могут ездить за границу? Опомнитесь, они из Томска в Омск с трудом переезжают! А уж во Владивосток — тем более. Для них поездка в Москву — гигантская роскошь.
Мобильные телефоны? Говорил и еще раз повторяю: за 2 триллиона долларов, которые вывезли из страны, можно было столько купить этих мобильных телефонов! Это и есть наше достижение? Ну, что мы дурака-то будем валять!
Капиталистический эксперимент в России провалился. Чуть раньше или чуть позже это придется признать. И тогда посмотрите, что получается.
Есть 20 лет российского капитализма, и они завершаются.
Есть 500 лет проекта «Модерн», который легитимирует капитализм. Они тоже завершаются.
Конструкция российского капитализма была сделана под фиаско, и это тоже можно доказать. Зачем нужно было обнулять вклады населения, почему нужно было бандитам отдавать собственность и так далее — это отдельный вопрос.
Но ведь происходят два провала — российский и общемировой, завершаются наш капиталистический эксперимент и эпоха проекта «Модерн». И она не в 2008 году завершается, а гораздо раньше. Уже в 2005 году начали обсуждать, как этот проект демонтировать. А теперь, на наших глазах, в 2011 году пошла большая волна очень сознательного демонтажа, глобальная перестройка-2, падение новой Берлинской стены (рис. 36).
Но не это самое главное. Главное то, что были исторические эпохи — эпоха Модерна, Премодерна, еще какие-то эпохи. А теперь вообще не ясно, что за чертой истории? Какие общества, какие гигантские социальные массивы станут возгораться от огня великого нового идеала? И каким будет этот великий новый идеал?
Итак,
1) наш российский эксперимент кончается,
2) наползает этот самый «конец истории» — завершается эпоха Модерна;
3) капитализм впадает в состояние делегитимации.
Так что же о капитализме-то сейчас говорить! Хотите говорить — давайте. Я понимаю, что изложенная мною точка зрения и точка зрения властей предержащих расходятся диаметрально, на 180 градусов. Хорошо, давайте это обсуждать. Вы хотите национального капитализма, который спасет страну? Давайте его делать! Мы опять поможем, в последний раз — давайте! Но тогда надо:
поднять его идеологическое знамя,
собрать его сторонников
и дать бой компрадорской, либероидной, псевдокапиталистической элите (рис. 37).
Но всего этого нет и в помине!
Ну, скажите мне, кто это делает? «Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека»… На этой есенинской фразе из поэмы «Пугачев» я завершаю свою лекцию.
Выпуск № 8. 22 марта 2011 года
Основные проблемы, стоящие между нами и начинанием, которое замыслено, мы будем решать медленно. Но мы их решим, одну за другой. Только не надо превращать нас в людей более наивных, чем мы есть, и пытаться трансформировать те задачи, которые мы перед собой ставим, в другие задачи, соседние, которых мы перед собой не ставим.
Между тем это делается. Иногда из самых лучших побуждений, иногда из каких-то других. И я вынужден в прологе поговорить именно об этом.
Я всегда жил так, как будто бы каждое мое слово слышат все. Все 140 миллионов, живущих в России, и 300 миллионов, живущих в СССР, и все прогрессивное человечество, и даже непрогрессивное тоже.
Были люди, которые жили иначе. Они боялись собственной тени, искали КГБ под подушкой и под кроватью, всячески себя закрывали, шифровали, прятались. И в итоге «залетали» по полной программе. Именно потому, что внутри этой игры в прятки, очень часто абсолютно непрофессиональной, есть какая-то гниль, какая-то двусмысленность. В итоге вся эта гниль выплескивалась, скрываемое обнаруживалось, и ничем хорошим это не кончалось.
Если бы я пытался построить закрытую организацию, имеющую закрытые цели, я бы не читал лекции по телевидению, не выкладывал бы их на свой сайт. Я бы действовал иначе. Возможно, в определенных ситуациях и надо действовать иначе. Лично я, в соответствии с моими представлениями о должном, начал бы так действовать, если бы страна была оккупирована, нужно бы было отмечаться в американских или нацистских комендатурах, маршировали бы соответствующие наземные войска и диктовали бы мне, что я должен делать. В этих условиях я, наверное, постарался бы создать подполье или какую-то другую закрытую структуру для борьбы.
Но в воздухе пахнет совершенно другим. И методы нашей работы и наших действий сообразны тому, чем пахнет. Почувствуйте этот запах. Почитайте газеты, посмотрите телевизор. Втяните политический воздух ноздрями, и шибанет тем, о чем я заговорил еще в 2008 году: перестройкой.
«Перестройка-2» — ею насыщен воздух. Она как бы пропитывает каждую молекулу нашего сегодняшнего социального, политического и даже метафизического бытия. Она снова началась. Или, точнее говоря, ее снова начали. И первая задача — задача самая широкая, вполне объединяющая людей, думающих и чувствующих очень по-разному, — дать этой перестройке бой. Дать ей бой по полной программе. Дать ей интеллектуальное и идеологическое сражение, ответить ей такой широкой общественной деятельностью, после которой она спрячется назад в свою нору. Вернется в эту нору и будет ждать следующего удобного момента для того, чтобы из этой норы выйти. Но мы ей его, я надеюсь, не дадим.
Этого недостаточно для того чтобы спасти страну, чтобы отстоять ее историческое будущее, чтобы вывести страну и мир на новые горизонты. Этого мало, но это абсолютно необходимо.
Программу «Суд времени» я и воспринял, как ответ на вызов перестройки-2. Наши противники хотели начать новую перестройку и расправиться в очередной раз с советской историей. Надо было дать им отпор. И мы все вместе смогли дать им отпор, используя уникальное стечение определенных обстоятельств.