3:29.
Коридор был очень длинным.
Флуоресцентные лампы гудели над полом в шахматную клетку.
Тереза прошла до середины коридора – там, возле закрытой двери без таблички, стоял стул.
Она уселась.
Чем дольше она ждала, тем громче как будто шумели лампы.
Дверь рядом открылась. В коридор вышла женщина и улыбнулась Терезе. У нее были идеальные белые зубы и лицо, которое произвело на Терезу сильное впечатление, – одновременно и красивое, и равнодушное. Непостижимое. Глаза женщины были зеленее глаз Терезы, волосы стянуты в «конский хвост».
– Привет, Пэм, – сказала Тереза.
– Здравствуйте, Тереза. Почему бы вам не войти?
* * *В скромной стерильной комнате на белых стенах – ни картин, ни фотографий. Здесь стояли стул, стол и кожаный диван.
– Прошу, – сказала Пэм утешающим голосом, отдаленно напоминающим голос робота, и жестом велела Терезе лечь.
Она вытянулась на диване.
Пэм уселась на стуле и скрестила ноги. На ней был белый лабораторный халат поверх серой юбки и очки в черной оправе.
– Рада снова видеть вас, Тереза, – сказала она.
– И я рада.
– Как дела?
– Кажется, всё в порядке.
– Полагаю, вы впервые пришли навестить меня после возвращения вашего мужа.
– Правда.
– Наверное, очень хорошо, что он вернулся.
– Изумительно.
Пэм вытащила из нагрудного кармана авторучку и включила ее. Развернув вращающееся кресло к столу, она нацелилась ручкой на разлинованный блокнот, на обложке которого значилось имя Терезы, и спросила:
– Кажется, дальше последует «но»?
– Нет, просто прошло пять лет. И многое случилось.
– И теперь вы чувствуете, будто замужем за незнакомцем?
– Мы отвыкли друг от друга. Это неловкое чувство. И, конечно, непохоже, чтобы мы могли сесть и поговорить о Соснах. О той безумной ситуации, в которой очутились. Его швырнули обратно в мою жизнь и ожидают, что мы будем вести себя как идеальная семейная пара.
Пэм нацарапала что-то в блокноте.
– Как, по-вашему, адаптируется Итан?
– Адаптируется ко мне?
– К вам. К Бену. К своей новой работе. Ко всему.
– Не знаю. Как я уже сказала, непохоже, чтобы мы могли с ним общаться.
– Это верно, согласна.
Пэм снова развернулась лицом к Терезе.
– Вам приходится задумываться о том, что ему известно?
– Что вы имеете в виду?
– Вы совершенно точно знаете, что я имею в виду. Итан был объектом «красного дня» – и единственный за всю историю Сосен спасся. Вы не задумывались, сумел ли он выбраться из города? Что он видел? Почему вернулся?
– Я никогда его об этом не спрашивала.
– Но вы гадаете об этом.
– Конечно. Он как будто умер – и вернулся к жизни. У него есть ответы на вопросы, которые не дают мне покоя. Но я никогда его не спрашивала.
– Вы с Итаном уже вступали в интимную близость?
Глядя в потолок, Тереза почувствовала, что багровеет.
– Да.
– Сколько раз?
– Три.
– Как все прошло?
«Все это не твое гадское дело».
Но она сказала:
– Первые два раза были слегка неуклюжими. Вчера же все было лучше лучшего.
– Вы кончили?
– Прошу прощения?
– Тут нечего стыдиться, Тереза. Ваша способность или отсутствие таковой испытывать оргазм – это отражение вашего умонастроения.
Пэм самодовольно ухмыльнулась.
– И, возможно, навыков Итана. Как ваш психиатр, я должна знать.
– Да.
– «Да» – вы кончили?
– Вчера – да, кончила.
Она наблюдала, как Пэм начертила «О» и рядом – смайлик.
– Я беспокоюсь о нем, – сказала Тереза.
– О вашем муже?
– Прошлой ночью он вышел посреди ночи. И не возвращался до рассвета. Я не знаю, куда он ходил. Я не могу спрашивать. Я это понимаю. Полагаю, он преследовал кого-то, кто пытался сбежать.
– Вы когда-нибудь подумывали о бегстве?
– Уже несколько лет – нет.
– Почему?
– Сперва я хотела сбежать. Я чувствовала себя так, будто все еще живу в старом мире. Как будто тут тюрьма или надо мной ставят эксперимент. Но странное дело… Чем дольше я тут оставалась, тем нормальнее все становилось.
– Что становилось нормальнее?
– Не знать, почему я здесь. Не знать, что на самом деле представляет из себя город. И что находится за его пределами.
– И почему, как вы думаете, это стало для вас более нормальным?
– Может, я просто адаптируюсь или старею, но я поняла: каким бы странным ни был город, тут все не так уж сильно отличается от моей прежней жизни. Не отличается – когда я взвешиваю одно и другое и сопоставляю. Взаимоотношения в старом мире были по большей части поверхностными и несерьезными. Моя работа в Сиэтле в качестве помощника адвоката заключалась в том, чтобы защищать интересы страховых агентств. Помогать страховым компаниям лишать людей к чертям собачьим их страховых выплат. Здесь я целыми днями сижу в офисе и почти ни с кем не разговариваю. Одинаково бесполезные занятия, но, по крайней мере, теперешняя моя работа не причиняет людям существенного вреда. Старый мир был полон загадок, которые были превыше моего понимания – мироздание, Бог. Что происходит, когда мы умираем. И здесь тоже множество загадок. Те же самые движущие силы. Та же самая человеческая бренность. Просто теперь все происходит лишь в этой маленькой долине.
– Итак, по-вашему, все очень схоже.
– Возможно.
– Вы верите в то, что это – загробная жизнь, Тереза?
– Я даже не знаю, что значит «загробная жизнь». А вы знаете?
Пэм молча улыбнулась. Улыбка была лишь фасадом, в ней не было никакого утешения. Стопроцентная маска.
Уже не в первый раз Тереза задалась мыслью: «Кто эта женщина, которой я выкладываю свои секреты?» Срыв покровов был в некоторой степени ужасающим. Но непреодолимое влечение к истинному общению с другим человеческим существом перевешивало все.
Тереза сказала:
– Думаю, я просто вижу в Соснах новую фазу своей жизни.
– И что в этом самое трудное?
– Самое трудное в чем? В том, чтобы здесь жить?
– Да.
– Надежда.
– Что вы имеете в виду?
– Почему я продолжаю вдыхать и выдыхать? Я бы сказала, это самый трудный вопрос для всех, кто застрял в этом месте.
– И как бы вы на него ответили, Тереза?
– Мой сын. Итан. Возможность найти отличную книгу. Метели. Но это не похоже на мою прежнюю жизнь. Нет ни дома мечты, в котором хотелось бы жить. Ни лотереи. Я раньше тешилась фантазиями о том, что поступлю в юридическую школу и открою собственную практику. Стану успешной и богатой. Удалюсь на покой вместе с Итаном где-нибудь в теплом месте с ясным голубым морем и белым песком. Где никогда не идут дожди.
– А ваш сын?
Для Терезы это было неожиданностью. Эти три короткие слова ударили ее с коварной силой внезапной молнии. Потолок, в который она смотрела, начал исчезать за пеленой слез.
– Будущее Бена было самой большой вашей надеждой, так? – спросила Пэм.
Тереза кивнула. Когда она моргнула, из уголков ее глаз побежали две дорожки соленой влаги и потекли по лицу.
– Его женитьба? – спросила Пэм.
– Да.
– Выдающиеся успехи, которые сделали бы его счастливым, а вас – гордой?
– И больше того.
– То есть?
– Это то, о чем я только что говорила. Надежда. Я так сильно для него всего этого хочу, но он никогда ничего подобного не узнает. К чему могут стремиться дети Сосен? Какие чужеземные края они мечтают посетить?
– А вы задумывались о том, что идея надежды – по крайней мере, так, как вы ее себе представляете, – может быть обветшавшим пережитком вашей прошлой жизни?
– Вы говорите: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»?
– Нет, я говорю – живи настоящим. Я говорю, что, может быть, в Соснах самая большая радость заключается в том, чтобы просто существовать. Что вы продолжаете вдыхать и выдыхать потому, что вдыхаете и выдыхаете. Любите простые вещи, которые переживаете каждый день. Всю эту естественную красоту. Звук голоса сына. Бен вырастет, чтобы жить тут счастливой жизнью.
– Как?
– А вам приходило в голову, что ваш сын может больше не разделять вашу старинную концепцию счастья? Что он растет в городе, который культивирует именно такую вот жизнь нынешним моментом, какую я только что описала?
– Просто этот город такой замкнутый…
– Так возьмите сына и уезжайте.
– Вы серьезно?
– Да.
– Нас убьют.
– Но вы можете и сбежать. Некоторые уехали, хотя так и не вернулись. Вы втайне боитесь, что, какого бы плохого мнения ни были о Соснах, внешний мир может оказаться в миллион раз хуже?
Тереза вытерла глаза.
– Да.
– И последнее, – сказала Пэм. – Вы открывались Итану насчет того, что происходило до его появления? Насчет вашей, э‑э… жизненной ситуации, я имею в виду.
– Конечно, нет. Прошло всего две недели.
– Конечно, нет. Прошло всего две недели.
– Почему же вы не открылись?
– А смысл?
– Разве вы не думаете, что ваш муж заслуживает права знать?
– Это просто причинило бы ему боль.
– Ваш сын может ему рассказать.
– Бен не расскажет. Мы с ним уже побеседовали об этом.
– Когда вы были тут в прошлый раз, вы определили свою депрессию по шкале от одного до десяти баллов на семь. А как сегодня? Вы чувствуете себя лучше, хуже или точно так же?
– Так же.
Пэм открыла ящик стола и вытащила маленький белый пузырек, в котором постукивали таблетки.
– Вы принимали лекарства?
– Да, – солгала Тереза.
Пэм поставила пузырек на стол.
– По одной на ночь, как и раньше. Вам хватит их до следующего приема.
Тереза села, чувствуя себя так, как всегда по окончании этих сеансов, – эмоционально выпотрошенной.
– Могу я кое о чем спросить? – осведомилась она.
– Конечно.
– Полагаю, вы много разговариваете с людьми. Выслушиваете рассказы об их личных страхах. Будет ли это место когда-нибудь ощущаться домом?
– Не знаю, – сказала Пэм и встала. – Это полностью зависит от вас.
Глава 05
Морг находился в подвальном этаже больницы, отделенный от нее парой дверей без окон, в дальнем конце восточного крыла.
Люди Пилчера прибыли туда с телом раньше Итана; они стояли возле входа, одетые в джинсы и фланелевые рубашки. Тот из двоих, что повыше, мужчина с нордическими чертами лица – глава охраны Пилчера, – явно был расстроен.
– Спасибо, что привезли ее, – сказал Итан, пройдя мимо этих двоих и открыв плечом дверь. – Ждать вам необязательно.
– Нам велено подождать, – ответил блондин.
Бёрк закрыл за собой дверь.
В морге пахло моргом. Антисептик не полностью прятал въевшийся мускус смерти.
Сильно перепачканный пол, выложенный белой плиткой, имел легкий наклон в сторону большого дренажа в центре комнаты.
Алисса лежала голая на столе для аутопсии из нержавейки.
За столом была раковина, которая подтекала, и звук капающей воды эхом отдавался от стен.
Итан лишь один раз побывал в этом морге. Тогда ему здесь не понравилось, и сейчас, когда здесь находился труп, он счел это заведение еще менее очаровательным. Тут не было ни окон, ни другого источника света, не считая лампы для осмотра. Если встать у стола для аутопсии, обнаружишь, что все остальное теряется в темноте.
Поверх «кап-кап-кап» раздавался гул холодильной камеры морга с выдвижными ящиками – шесть таких ящиков располагались в стене рядом с раковиной.
По правде говоря, Итан не знал, что делать. Он вовсе не был коронером. Но Пилчер настаивал на том, чтобы он осмотрел тело и написал рапорт.
Бёрк положил свою стетсоновскую шляпу на весы для взвешивания органов над раковиной. Потом взялся за лампу.
В резком свете раны выглядели чистыми. Аккуратными. Безупречными. Никаких лоскутов кожи. Просто десятки, десятки черных окон в опустошение.
Кожа женщины была цвета крема от ожогов.
Итан переходил от одного органа к другому, изучая колотые раны.
Теперь, когда женщина лежала мертвая на столе под жестоким беспристрастным светом, стало труднее думать о ней как об Алиссе.
Итан приподнял ее левую руку, поднес к свету и внимательно рассмотрел. Под ногтями была грязь. Или кровь. Он вообразил, как руки ее отчаянно зажимают свежие раны, борясь с потоком крови, которая должна была из нее хлестать. Так почему же, если не считать дубовых листьев в волосах, она была чистой? Без потеков и пятен крови на коже? И на дороге, где он ее нашел, тоже не видно было крови. Ее явно убили где-то в другом месте, а после доставили туда. Почему из нее выпустили кровь? Чтобы перевезти, не оставив следов? Или с более зловещими намерениями?
Итан внимательно осмотрел другую руку.
Потом – ноги.
Ему не хотелось этого делать, но он коротко посветил ей между ногами.
Никаких синяков и повреждений, которые сказали бы его не натренированному взгляду, что могло иметь место изнасилование.
Поскольку он невольно обращался с телом осторожно, только с третьего раза ему удалось ее перевернуть.
Ее руки стукнули по металлическому столу.
Итан смахнул кусочки гравия и земли с ее спины. На задней части левой ноги была свежая рана, поверх шрама, оставшегося после разреза. Он догадался, что разрез сделали, чтобы вытащить микрочип.
Отодвинув лампу, Итан опустился на стальной регулируемый табурет.
От того, как она лежала, брошенная поперек холодного стола, выставленная на обозрение, униженная, что-то вспыхнуло в нем.
Итан сидел в темноте, гадая, не сделала ли это и вправду Кейт.
Спустя некоторое время Бёрк встал и подошел к дверям. Когда он появился в коридоре, люди Пилчера перестали разговаривать. Посмотрев на высокого блондина, Итан спросил:
– Могу я побеседовать с вами минутку?
– Здесь?
– Да.
Итан придержал дверь, и этот человек вошел в морг.
– Как вас зовут? – спросил Итан.
– Алан.
Бёрк показал на табурет.
– Присядьте.
– В чем дело?
– Я задам вам несколько вопросов.
Алан с сомнением посмотрел на него.
– Мне велели привезти ее сюда и поместить в холодильную камеру, когда вы закончите.
– Что ж, я еще не закончил.
– Никто ничего не говорил насчет того, чтобы отвечать на ваши вопросы.
– Перестаньте хорохориться и сядьте.
Алан не шевельнулся. Он был на добрых четыре дюйма выше Итана, косая сажень в плечах. Итан почувствовал, что невольно начинает готовиться к драке: сердце застучало чаще, надвигался боевой экстаз. Он не хотел бросаться первым, но, если он не сделает неожиданный ход, если не уложит Алана в первые несколько секунд, вероятность одолеть этого парня, сложенного как древнескандинавский бог, будет ничтожно мала.
Итан опустил подбородок на дюйм. За полсекунды до того, как он взорвался бы, оттолкнувшись пятками и ударив этого человека лбом в лицо, Алан повернулся и взял табурет, как было велено.
– Я и не хорохорился, – сказал Алан.
– Дэвид Пилчер, ваш босс, дал мне неограниченный доступ и неограниченные возможности, лишь бы я выяснил, кто это сделал. Вы же хотите, чтобы я это выяснил, не так ли?
– Конечно, хочу.
– Вы были знакомы с Алиссой?
– Да. Нас в горе всего сто шестьдесят человек.
– Итак, это тесно сплоченная группа?
– Очень сплоченная.
– Вы были в курсе того, чем занималась Алисса в Соснах?
– Угу.
– Значит, вы были с нею близки?
Алан уставился на тело на столе. Мускулы на его челюсти затрепетали – ярость, печаль.
– Раньше вы находились с ней в тесной связи, Алан?
– Вы знаете, что бывает, когда сто шестьдесят человек живут бок о бок, понимая, что только они и остались от всего человечества?
– Все друг друга трахают?
– Вот именно. Мы в той горе – семья. Мы и раньше теряли своих. По большей части Кочевников, которые не возвращались. Нарывались на то, чтобы их сожрали. Но такого, как сейчас, никогда еще не случалось.
– Все потрясены?
– Еще как. Вы же знаете, что только поэтому Пилчер позволил вам этим заниматься? Он отстранил нас всех от расследования ее смерти.
– Чтобы избежать возмездия.
Едва уловимая, яростная улыбка тронула уголок рта Алана.
– Вы хоть представляете, какую резню я могу учинить в этом городе с отрядом из десяти вооруженных мужчин?
– Вы ведь понимаете, что не все в Заблудших Соснах виновны в ее смерти.
– Как я уже сказал, Пилчер не зря позволил вам заправлять шоу.
– Расскажите мне о задании Алиссы.
– Я знал, что она живет в городе. Но деталей вообще-то не знал.
– Когда вы виделись с ней в последний раз?
– Две ночи тому назад. Алисса иногда возвращалась в гору, чтобы там переночевать. Странное дело. Вы видели наши бараки?
– Думаю, да.
– Они без окон. Мы ютимся в маленьких, безликих, тесных комнатушках. В Соснах она получила в свое распоряжение целый дом, но скучала по ночевкам в своей комнате в горе. Подумать только! Учитывая то, кем она была, она могла бы жить, где угодно, делать все, что взбредет в голову… Но она выполняла свою долю работы. Она была одной из нас.
– Что вы имеете в виду – «учитывая то, кем она была»?
– А вы не знаете?
– Не знаю чего?
– Блин. Слушайте, не в моем положении об этом говорить.
– Что я упустил?
– Забейте, ладно?
Ладно. До поры до времени.
– Итак, где вы виделись с ней в последний раз? – снова спросил Итан.
– В столовой. Я заканчивал есть, когда она появилась. Взяла свой поднос и подошла.
– О чем вы с ней разговаривали?
Алан уставился в темноту, царившую за пределами света лампы. На короткий миг он как будто успокоился, словно воспоминания доставляли ему удовольствие.