— Щит? — спросил он.
— Да, «Щит», — ответил Клейверхаус. — Мы собираем о них информацию. Возможно, это банда, возможно, со связями в Ирландии.
— Но пока это только название, — вмешался Смайли.
Это слово кое-что говорило Ребусу. Вернее, он знал, что оно должно что-то ему говорить. Уже повернувшись спиной к Клейверхаусу, он услышал, как тот вполголоса сказал Смайли:
— Он нам не нужен.
Ребус не подал вида, что расслышал эти слова. Он знал: никому не нравится, когда в команду внедряют чужака. Примерно так же тепло стало у него на душе, когда его представили лысому человеку — сержанту Блэквуду и веснушчатому — констеблю Ормитсону. Эти двое обрадовались его появлению, как шелудивый пес — новой блохе у себя в шерсти. Ребус не стал задерживаться возле них. В другом конце комнаты его ждал пустой стол и хромой стул, извлеченный из какого-то чулана. Ребус понял намек: здесь никто не утруждался, чтобы создать ему нормальную рабочую обстановку. Он кинул взгляд на стол, потом на стул и под каким-то предлогом вышел за дверь. В коридоре он вздохнул полной грудью и спустился по лестнице на несколько этажей. Ребус кое-кого знал здесь, на Феттс, и он не видел причин, почему бы ему не нанести визит старому другу.
Но в кабинете инспектора Джилл Темплер теперь сидел другой сотрудник, как следовало из таблички на двери. Звали ее инспектор Мерчи, и она тоже была секретарем пресс-службы полиции. Ребус постучал в дверь.
— Войдите!
Как будто входишь в кабинет школьной директрисы. Инспектор Мерчи была молода, по крайней мере лицом. Но она прикладывала все усилия, чтобы скрыть этот факт.
— Слушаю? — сказала она.
— Я ищу инспектора Темплер.
Мерчи положила ручку и сняла маленькие полукруглые очки. Они повисли на цепочке у нее на шее.
— Она переехала, — сказала женщина. — Кажется, в Данфермлин.
— Данфермлин? Что она там делает?
— Насколько мне известно, освещает изнасилования и преступления на сексуальной почве. У вас какое-то дело к инспектору Темплер?
— Нет, я просто… проходил мимо… Не берите в голову.
Он вышел из кабинета.
Инспектор Мерчи скривила рот и снова нацепила на нос очки, а Ребус пошел вверх по лестнице, чувствуя себя еще хуже, чем прежде.
Остаток утра он ждал: может быть, что-нибудь случится. Но ничего так и не случилось. Все держались от него на расстоянии, даже Смайли. А потом на столе Смайли зазвонил телефон, — оказалось, что звонят Ребусу.
— Старший инспектор Лодердейл, — сказал Смайли, протягивая Ребусу трубку.
— Слушаю.
— Говорят, что тебя переманили от нас.
— Вроде того, сэр.
— Так вот, скажи им там: я хочу переманить тебя назад.
«Что я им — какой-нибудь голодный лосось?» — подумал Ребус.
— Следствие еще не кончилось, сэр, — сказал он.
— Да, я знаю. Старший суперинтендант мне сказал. — Он помолчал. — Мы хотим, чтобы ты поговорил с Кафферти.
— Он не будет со мной говорить.
— Мы думаем, что, может, будет.
— Ему известно про Билли?
— Да, известно.
— И теперь ему нужен кто-нибудь, чтобы использовать как боксерскую грушу?
Лодердейл на это ничего не сказал.
— Что толку с ним говорить?
— Я не знаю.
— Тогда зачем все это?
— Затем, что он настаивает. Хочет поговорить с инспектором, но не с первым попавшимся. Он просил о разговоре с тобой.
Последовала пауза.
— Джон? Тебе есть что сказать?
— Да, сэр. Сегодня очень странный день. — Он посмотрел на часы. — А еще нет и одиннадцати.
8
Большой Джер Кафферти выглядел неплохо.
Бодрый, подтянутый, сухопарый. Белая футболка плотно обтягивала его грудь и плоский живот, спортивный вид дополняли линялые джинсы и новые кроссовки. В комнату для посетителей он вошел уверенной походкой: так, будто посетителем был он, а заключенным — Ребус. Рядом с ним надзиратель казался не более чем лакеем, которого можно отослать в любую минуту. Кафферти сжал руку Ребуса слишком сильно, но не до хруста, кости не сломал. Пока.
— Стромен.[32]
— Здорово, Кафферти.
Они сели по разные стороны пластикового стола с прикрученными к полу ножками. Кроме этого, ничто не указывало на то, что они находятся в Барлинни — тюрьме, которая издавна славилась строгим режимом, хотя в последнее время администрация усиленно работала над изменением имиджа заведения. В комнате для посетителей царила чистота, на белых стенах красовались постеры с призывами к гражданам соблюдать меры общественной безопасности. Пепельница из тончайшего алюминия странным образом сочеталась с объявлением «Не курить».
— Все-таки заставили тебя прийти, Стромен?
Присутствие Ребуса явно забавляло Кафферти. Он знал, что Ребус дергается всякий раз, когда слышит это прозвище, и с удовольствием повторял свою шутку снова и снова.
— Мне жаль, что с твоим сыном случилась беда, сочувствую.
Веселость Кафферти как рукой сняло.
— Это правда, что его пытали?
— Вроде того.
— Вроде того? — Кафферти возвысил голос. — Если речь идет о пытке, то тут середины не бывает! Да или нет?
— Тебе сообщат.
Кафферти сверкнул глазами. Дыхание его стало поверхностным и шумным. Он поднялся со стула.
— Мне грех жаловаться. В наше время и в тюрьме свободы хватает. Я убедился, что свободу можно купить, как и все остальное. — Он остановился рядом с надзирателем. — Верно я говорю, мистер Петри?
Петри, не будь дурак, оставил вопрос без ответа.
— Подожди снаружи, — приказал Кафферти.
Петри вышел. Кафферти посмотрел на него и мрачно ухмыльнулся.
— Уютненько, — сказал он. — Ты да я. — Он начал поглаживать живот.
— Чего ты хочешь, Кафферти?
— Живот стал меня подводить. Чего я хочу, Стромен? Вот чего. — Он встал и навис над Ребусом, крепко сдавив ему плечи. — Я хочу, чтобы этого ублюдка нашли. — (Ребус поймал себя на том, что смотрит на оскаленные зубы Кафферти.) — Я не допущу, чтобы кто-то поднимал руку на мою семью, от этого страдает моя репутация. Такое нельзя никому спускать… это плохо для бизнеса.
— Что значит отцовское чувство, любо-дорого посмотреть.
Кафферти пропустил замечание Ребуса мимо ушей.
— Мои люди ищут того, кто это сделал, ясно? И за тобой будут приглядывать. Мне нужен результат, Стромен.
Ребус стряхнул руки Кафферти с плеч и встал.
— Ты что же, думаешь, мы будем сидеть сложа руки, потому что убитый — твой сын?
— Не советую… Именно это я и хотел сказать. Так или иначе, но я отомщу, Стромен. Кто-нибудь за это поплатится.
— Но не я, — тихо сказал Ребус.
Он выдержал взгляд Кафферти, и тот наконец широко развел руки, пожал плечами и уселся на свой стул. Ребус остался стоять.
— Мне нужно задать тебе несколько вопросов, — сказал он.
— Валяй.
— Ты поддерживал связь с сыном.
Кафферти отрицательно покачал головой:
— Только с его матерью. Она хорошая женщина. Слишком хороша для меня. Всегда такой была. Я посылал ей деньги на Билли. Во всяком случае, пока он рос. Да и сейчас еще время от времени.
— Каким способом?
— Через кого-то, кому я доверяю.
— Билли знал, кто его отец?
— Ни в коем разе. Его мать не то чтобы гордилась мной.
Он снова начал потирать живот.
— Попроси доктора прописать лекарство, — сказал Ребус. — Так мог кто-нибудь убить его, чтобы досадить тебе?
Кафферти кивнул:
— Я думал об этом, Стромен. Я много об этом думал. — Он помотал головой. — Нет, не сходится. Понимаешь, моя первая мысль как раз и была об этом. Но никто ведь не знал — только его мать и я.
— И посредник.
— Он не имел к этому отношения. Мои люди поговорили с ним.
От того, как Кафферти это сказал, Ребуса мороз подрал по коже.
— Еще два вопроса, — сказал он. — Слово «Немо» тебе что-нибудь говорит?
Кафферти покачал головой. Но Ребус знал, что уже сегодня вечером головорезы в восточных областях Шотландии будут искать человека с таким именем. Может быть, люди Кафферти первыми выйдут на убийцу. Ребус видел мертвое тело. Его мало заботило, кто первым выйдет на убийцу, главное — выйти. Он догадывался, что и Кафферти думает так же.
— И второе, — сказал Ребус. — Татуировка SaS.
Кафферти снова покачал головой, но на этот раз медленнее. Было что-то в этом движении, какое-то узнавание.
— Так что это, Кафферти?
Кафферти молчал.
— А банды? Он состоял в какой-нибудь банде?
— Он был не из таких.
— На стене его спальни висел плакат с Красной рукой Ольстера.
— У меня на стене висит календарь «Пирелли». Это что значит, что я пользуюсь их покрышками?
Ребус направился к двери.
— Не очень весело быть жертвой, а?
Кафферти вскочил со стула.
— У меня на стене висит календарь «Пирелли». Это что значит, что я пользуюсь их покрышками?
Ребус направился к двери.
— Не очень весело быть жертвой, а?
Кафферти вскочил со стула.
— Помни, — сказала он, — я буду следить за тобой.
— Кафферти, если один из твоих гопников подойдет ко мне хотя бы время спросить, я упрячу его за решетку.
— Ну, упрятал ты меня за решетку, Стромен. И что тебе это дало?
Ребусу была невыносима улыбка Кафферти — улыбка человека, который топил людей в свином навозе, хладнокровно расстреливал их, улыбка бездушного, коварного манипулятора, человека безжалостного и безнравственного. Ребус вышел из комнаты.
Тюремный надзиратель Петри стоял снаружи, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не встречаться взглядом с Ребусом.
— Ты позорище — дальше некуда, — сказал ему Ребус и пошел прочь.
Наведавшись в Глазго, Ребус мог бы поговорить с матерью убитого, вот только она уехала в Эдинбург на официальное опознание верхней половины лица своего сына. Доктор Курт обещал сделать все, чтобы нижнюю она никогда не увидела. Как он сказал Ребусу, если бы Билли был чревовещателем, то никогда больше не смог бы работать.
— Вас надо лечить, доктор, — сказал ему на это Джон Ребус.
В Эдинбург он возвращался вконец измотанным. Кафферти всегда на него так действовал. Он не думал, что ему придется снова встретиться с этим человеком, — уж точно не раньше, чем оба они достигнут пенсионного возраста. Кафферти, когда его привезли в Барлинни, послал ему почтовую открытку. Но открытку перехватила Шивон Кларк. На ее вопрос, хочет ли Ребус взглянуть на послание Кафферти, он ответил:
— Порви ее.
Он так и не знал, что написал ему Кафферти.
Когда он вернулся, то застал Шивон Кларк в оперативном штабе.
— Ты, как я погляжу, работаешь не покладая рук.
— Люблю сверхурочные. И потом, наши ряды поредели.
— Так ты, значит, в курсе?
— Да, примите мои поздравления.
— Что?
— Ну, ОБОП — это ведь вроде горизонтального повышения.
— Это ненадолго — как несколько подряд выигранных матчей «Хиба». Где Брайан?
— В норе Каннингема — снова опрашивает Мердока и Милли.
— А миссис Каннингем — ее удалось допросить?
— По верхам.
— И кто с ней говорил?
— Я. Это была идея старшего инспектора.
— Ну, в кои-то веки Лодердейлу пришла в голову здравая мысль. Ты ее не спрашивала про религию?
— Вы имеете в виду все эти оранжистские штуки в комнате Билли? Да, спрашивала. Она в ответ только пожала плечами, как будто в этом нет ничего особенного.
— В этом и нет ничего особенного. У сотен людей можно найти такой флаг, такие записи. Боже мой, уж я-то повидал!..
И правда, он видел все это очень близко, и вовсе не ребенком, а совсем недавно. Слышал, как пьяные болельщики по пути домой горланят «Кушак». С месяц назад он на уик-энд перед 12 июля съездил к брату в Файф. В Кауденбите проходил оранжистский марш. Танцзал на втором этаже паба, в котором они сидели, казалось, был до отказа заполнен участниками марша. Там без умолку грохали барабаны, особенно оглушительно бил один, огромный, под названием «ламбег», визжали флейты, орал нестройный хор. Они с братом поднялись наверх посмотреть, что там происходит, уже к концу веселья. Дюжина дешевых флейт терзала «Боже, храни королеву».
Некоторые из юнцов с энтузиазмом подпевали, лбы у всех потные, рубашки распахнуты, некоторые выбрасывали вперед руку в нацистском приветствии.
— И больше ничего? — спросил он, и Кларк молча покачала головой. — О татуировке ей что-нибудь известно?
— Она думает, что он сделал ее около года назад.
— Что ж, это само по себе интересно. Значит, что мы имеем дело не с какой-то старой бандой или ошибками юности. «SaS» — недавнее явление в его жизни. А что насчет Немо?
— Ей это ничего не говорит.
— Я побывал у Кафферти. Ему SaS явно что-то говорит. Давай посмотрим его дело, может, там что-нибудь найдется.
— Сейчас?
— Начать можно и сейчас. Кстати, помнишь открытку, которую он мне прислал? — (Кларк кивнула.) — Что на ней было?
— Изображение свиньи в свинарнике.
— А текст?
— Не было никакого текста, — ответила она.
По дороге к Пейшенс он заехал в видеопрокат и взял два фильма. Это был единственный видеопрокат поблизости, в котором он вместе с полицией нравов или Торговыми стандартами[33] не перевернул все вверх дном в поисках порнографии, сплэттеров[34] и всевозможного контрафакта. Хозяином был человек средних лет, семьянин, всегда готовый помочь, доверительно сообщить тебе, что вот та комедия особенно хороша, а вот этот приключенческий фильм может оказаться крутоват «для дам». Он никак не прокомментировал выбор Ребуса: «Терминатор-2» и «Все о Еве». Но Пейшенс не удержалась.
— Здорово, — сказала она, имея в виду совершенно противоположное.
— А что не так?
— Ты ненавидишь старые фильмы, а я ненавижу насилие.
Ребус посмотрел на кассету Шварценеггера.
— Тут даже нет пометки «18+». И кто сказал, что я не люблю старые фильмы?
— И какой у тебя любимый черно-белый фильм?
— Да их сотни.
— Назови мне хотя бы пять. Ну хорошо, три, и не говори, что «так нечестно».
Он уставился на нее. Они стояли в нескольких футах друг от друга в гостиной — Ребус с кассетами, Пейшенс со сложенными на груди руками, выпрямив спину. Она, возможно, уловила запах виски, хотя он и держал рот закрытым, а дышал через нос. Тишина стояла такая, что он слышал, как кот облизывает себя где-то за диваном.
— Мы из-за чего ссоримся? — спросил он.
Она была готова к этому.
— Мы ссоримся, как всегда, по поводу внимания. Или, скорее, полного отсутствия у тебя такового.
— «Бен Гур».[35]
— Это цветной фильм.
— Ну, тогда этот, который в суде, с Джеймсом Стюартом.[36]
Она кивнула.
— И еще этот другой — с Орсоном Уэллсом и мандолиной.
— Не мандолиной, а цитрой.[37]
— Черт! — сказал Джон Ребус, бросая кассеты и направляясь к двери.
Милли Докерти дождалась, когда Мердок уснет, и выждала еще час. В течение этого часа она размышляла над вопросами, которые им обоим задавала полиция, вспоминала хорошие и плохие времена в своей жизни. Она окликнула Мердока — ритм его дыхания не изменился. Только после этого она выскользнула из кровати и босиком пошла в спальню Билли, прикоснулась пальцами к двери. Господи, представить только, что его там нет и уже никогда не будет. Она попыталась выровнять дыхание — быстрый вдох, медленный выдох. А то будет гипервентиляция. Приступ паники — так это называется. Она многие годы страдала от этого, не зная, что она не одна такая. Что многие мучаются той же проблемой. И один из них — Билли.
Она нажала ручку и прошла в его комнату. Днем сюда приходила его мать — видно было, что ей все это не по силам. С ней пришла женщина-полицейский — та же, что и в первый раз. Мать Билли заглянула в его комнату, но потом затрясла головой.
— Нет, не могу. В другой раз.
— Если хотите, — предложила Милли, — я соберу для вас его вещи. Вам останется только их забрать.
Женщина-полицейский одобрительно кивнула на это. Что ж, это та малость… Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и села на его узкую кровать. Забавно, как на такой узкой кровати могут умещаться двое, если эти двое близки. Она снова проделала дыхательные упражнения. Быстрый вдох, медленный выдох, но ее команды самой себе напомнили ей о другом, о других временах. Быстрый вдох, медленный выдох.
— У меня есть книжка по самопомощи, — сказал ей тогда Билли. — Она у меня в комнате.
Он отправился искать для нее книгу, а она пошла за ним. Какой здесь царил порядок!
— Вот она, — сказал он и быстро повернулся к ней, не подозревая, насколько близко к нему она стоит.
— Что это такое с красной рукой? — спросила она, глядя мимо него на стену. Он дождался, когда их глаза встретились, а потом поцеловал, тычась языком в ее зубы, пока она не открыла рот.
— Билли, — сказала она теперь, ее пальцы вцепились в покрывало. Она оставалась в таком положении несколько минут, и какая-то часть ее была настороже, прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты Мердока. Потом она перелезла через кровать — туда, где на стене висел вымпел «Хартс». Она пальцем отодвинула его в сторону.
Под ним к стене скотчем была приклеена компьютерная дискета. Она оставила ее здесь, надеясь отчасти, что полиция найдет ее во время обыска. Но зря надеялась. Потом, глядя, как они обыскивают комнату, она вдруг испугалась за себя и теперь уже надеялась, что они дискету не найдут. Сейчас она подсунула под дискету пальцы и отклеила ее от стены, осмотрела. Теперь эта дискета принадлежит ей, разве нет? Ее могут убить из-за этой дискеты, но она ни за что не хотела с ней расстаться. Это была часть ее памяти о нем. Она потерла большим пальцем ярлычок. Свет, проникавший с улицы сквозь грязное окно, был слишком слаб, и она не могла прочесть надпись, но все равно знала, что там.