— Здесь сухо, — сказала орка. — Ты вспотел.
Инглорион нервно рассмеялся.
— Знаешь… Шпилька, — ее имя выговорилось не без надменной иронии, но все-таки сошло с языка, — ты говоришь чудовищную чушь. Эльфы не потеют.
Орка визгливо хихикнула:
— Другие не потеют, а ты потеешь. Я чую запах.
«О, Варда, — подумал Инглорион с ужасом, — от меня разит, как от козла. Как от деревенского мужика, как от грязного человека после драки… не может быть. Просто не может быть.
Эльфы не потеют, — думал он, чувствуя, как его начинает мелко трясти. — Маленькие ранки заживают на наших телах за одну ночь, — думал он, разглядывая собственную искалеченную руку с обломанными и содранными ногтями и ощущая, как саднят ссадины. — И эльфам не снятся страшные сны. Никогда. Эльфов вообще ничего не пугает.
Эти проклятые пещеры, — думал он, обхватив себя за плечи, но не согреваясь. — Эта грязная магия орков. Эта обитель Зла. Гилтониэль Светоносная, это пришло извне, это внушено тварями и их гнусными чарами, эти кошмарные образы не могли возникнуть внутри меня самого, внутри меня этого нет и быть не может!»
А снились какие-то мрачные теснины, заросшие мертвыми сухими деревьями, на корявых гнилых сучьях которых вдруг распускались бледные цветы, светящиеся мутным неживым светом. Но хуже были подкрадывающиеся тени, бесшумные серые тени, без всяких приметных черт, но с глазами, с ярко-голубыми прозрачными глазами, излучающими спокойный холод, от которого кровь останавливалась в жилах. И лица, множество лиц, которые Инглорион должен бы был узнать, но не узнавал, и это было мучительно…
«Мне надо было умереть, — думал Инглорион, не в силах справиться с ознобом. — Со мной происходит что-то чудовищное, это магия Тьмы, тут рядом Зло, настолько рядом, что оно окутывает все вокруг, как облако, как ядовитый газ. Умереть было бы легче. Перестать быть, перестать чувствовать и думать, не вспоминать эти цветы, эти тени и эти лица…»
— Ты болеешь, — сказала орка, потыкав его пальцем в грудь. — Это плохо. Понятия не имею, чем лечить болезни эльфов.
«Я болею, — думал Инглорион, забыв отстраниться. — Эльфы никогда не болеют, а я болею, впервые за бездну лет. Это очень гнусно, кто бы мог предположить, я не хочу… но у меня что-то странное с животом, что-то тянет внутри, что-то происходит, это омерзительно, я…»
— Я голоден, — еле выговорил Инглорион, поражаясь сам себе. «Что за дикое ощущение? Вовсе не похоже на голод, просто сосущая пиявка какая-то внутри желудка, откуда эта напасть? И что я могу съесть здесь, где, скорее всего, нет ни кусочка настоящей еды, ничего, кроме тухлого сырого мяса…»
Орка встала и ушла. Инглорион сидел в пустой комнате, скорчившись, подтянув к себе колени, обхватив их руками и стараясь сосредоточиться. Тяжело признаваться себе в таких явных изъянах характера, но ему ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и помог, пусть это будет даже орк, все равно — впервые в жизни одиночество ощущалось невыносимо.
И еще. Откуда-то изнутри пришло желание позвать на помощь мать, появилось странное чувство, что если произнести это слово, то придут и все облегчат, что так уже даже случалось когда-то — но когда, если эльфы не рождаются у женщин? «Ложная память, наваждение Мрака, стыдная слабость, — думал Инглорион, стискивая зубы. — Уж об этом-то точно никто не узнает!»
Впрочем, когда пришли Паук и Шпилька с корзиной, эльф заставил себя сесть прямо, задрал подбородок и стер с лица, насколько сумел, всякий след боли и неуверенности. Он уже достаточно опомнился после кошмарного сна, чтобы овладеть собой.
Паук поставил корзину на гладкий камень. Инглорион усмехнулся и пожал плечами, мол, да, ничего не поделаешь, пленных иногда надо кормить, стараясь скрыть стыд за иронией.
— Ты же мяса не ешь, да? — спросил Паук. — Я мяса не принес.
— Мяса моих союзников? — спросил Инглорион с отвращением. — Разумеется, никакого мяса.
— Лошади — твои союзники? — фыркнул орк. — Ты, наверное, воображаешь, что люди чудо, какие вкусные, да? Так вот, это полная чушь, чтоб ты знал. Будто людям больше выпендриться нечем! По-моему, так горный ежик и то лучше.
— Так ты все-таки ел мясо людей? — Инглорион на минуту даже забыл о спазмах в желудке. — Ты не отрицаешь, что это — правда?
— Ну ел, — орк пренебрежительно пожал плечами. — В Лунном Распадке, во время осады, ну и что? Там трупов было — как грязи, а нормальная жратва давно кончилась. С голодухи сожрешь что угодно…
Инглорион совершенно помимо воли неожиданно истерически расхохотался. «Вот с такой голодухи, как сейчас у меня, сожрешь что угодно, это сказано точно», — подумал он, тщетно пытаясь подавить неуместный смех, но не в силах с ним справиться. Эльфу удалось успокоиться, только когда Паук двинул его ладонью по спине.
— Благодарю, — бросил Инглорион, вытирая слезы и проглотив комок в горле. — Весьма любезно. Значит, трупы, да?
— Какая разница, что потом будет с мясом? — произнес Паук спокойно. — Ты так суетишься, будто никогда никого не убивал — смешно, действительно. Люди же друг друга убивают запросто — за любую малость, за дрянь, а трупы бросают так. По-моему, просто убил или потом сожрал — никакой разницы нет.
— А орки не убивают?
— Людей — убивают. Еще как. Но не друг друга.
Инглорион выпрямился:
— Это ложь настолько явная, что кажется смешной.
Паук даже голос не повысил:
— Нет. Мы не убиваем своих. Зачем?
Инглорион криво усмехнулся:
— О, конечно. Вы носите оружие для красоты.
Шпилька оскалилась:
— Ты совсем дурак? У нас что, нет врагов? Нам что, воевать не с кем? Да ты первый перся сюда убивать наших! Оружие делают для чужих, ты что, не знаешь, что ли?
Все это звучало таким откровенным враньем, таким нелепым бредом, что Инглорион не стал спорить дальше. Перед ним сидели отъявленные убийцы, отборные головорезы и толковали о каких-то личных кодексах, которых не могло быть в принципе. Ха-ха, орки не убивают друг друга в мире, живущем от войны к войне! О, только не надо глупых сказок!
— Ладно, — проронил Инглорион глухо. — Ты принес еду…
Паук подвинул к нему корзину:
— Точно. Сыр. И ржаной хлеб. Ты сыр-то ешь?
Инглорион вытащил из корзины круглую головку сыра, обернутую в кусок чистого холста. В этом тоже было нечто невозможное.
— Откуда сыр? — спросил он, разворачивая холст и отламывая кусочек. — Полагаю, сейчас ты начнешь рассказывать, что орки разводят овец…
— У здешних овец нет, — сказал Паук. — Это человеческий сыр, из долины, люди Карадраса продавали. И мука тоже из долины. Так что не бойся — не подохнешь.
Инглорион никогда не был большим любителем сыра. Он предпочел бы кусочек белого хлеба, мед и чашку сливок, на худой конец — галету, но испеченную в Пуще. Будь у него мало-мальский выбор, он не прикоснулся бы к этому человеческому извращению из прокисшего, а значит, убитого молока. Но сейчас запах сыра вызвал у него такие мощные эмоции, что он успел съесть полголовки и ломоть довольно-таки зачерствевшего хлеба, запивая местной водой, отдающей медью, пока не спохватился.
Эта кошмарная еда на какой-то момент показалась дивно вкусной. Уже потом Инглорион ужаснулся тому, сколько умудрился съесть. В нормальном состоянии тела и духа ему хватило бы десятой части съеденного, если только он сумел бы впихнуть в себя такую дрянь. Здесь, в орочьем логове, его желудок непонятно почему превратился в прорву.
Зато после приступа обжорства стало спокойно и тепло, захотелось потянуться и расслабиться — вообще Инглорион почувствовал себя лучше. Он даже заметил, что Шпилька ушла, а Паук снова перебирает между пальцами веревку, посматривая в сторону эльфа.
Еда настолько добавила Инглориону благодушия, что орк уже не казался такой уж тошнотворно отвратительной тварью, как раньше. Ну, предположим, грубое животное, этакая помесь обезьяны, свиньи и пса, увешанная мускулами, — ну и что? В сущности, есть и погаже. Жабы, к примеру. Навозные мухи. В орке гнусно разве что какое-то пародийное, издевательское сходство с человеком… но на то он и создание Мрака, чтобы выглядеть издевательски. В конце концов, данный конкретный орк не виноват, что его создали орком, а не цветком жасмина. Это от него не зависело.
Мысли показались Инглориону очень новыми и забавными, он даже улыбнулся.
— Хочешь подняться наверх? — спросил Паук. — Я собираюсь подняться наверх и осмотреться. Можешь со мной пойти.
— Я — пленник? — спросил Инглорион с тенью иронии. — Для пленника мне предоставляют многовато выбора.
— Пленник, пленник, не сомневайся, — ухмыльнулся Паук. — Но наверх сходить можно. А то еще подохнешь в пещере. Шпилька говорила, ты был, как больной. И шерсть у тебя на морде расти начала — с чего бы?
Инглорион чуть не подавился. Он в ужасе схватился за лицо руками и почувствовал, как шершава стала кожа на подбородке. О, Эро и валары, что это?! Вот эти мелкие колючки — это щетина?! Борода?! Откуда?
Инглорион чуть не подавился. Он в ужасе схватился за лицо руками и почувствовал, как шершава стала кожа на подбородке. О, Эро и валары, что это?! Вот эти мелкие колючки — это щетина?! Борода?! Откуда?
— Почему?! — прошептал Инглорион, чуть не плача, с отвращением ощупывая собственные щеки. — Ну почему? Не может быть этого! Не может же быть, чтобы эльф под землей отчего-то начал превращаться в гнома! Я же не такой, как те… Как мерзко, о Дева Запада!
Паук ухмыльнулся еще шире и ткнул эльфа кулаком в плечо. Тычок вышел весьма ощутимым, но по малопонятной причине Инглорион воспринял его не как проявление злорадства, а как жест почти сочувственный, хоть и насмешливый, его даже не тряхнуло от прикосновения раба Тьмы.
— До гнома тебе еще далеко, — сказал орк. — У людей тоже бывает борода. Чего ты дергаешься?
— Я — не человек, — еле выговорил Инглорион, холодея. — Это невозможно. Люди грязные. Люди смертные. Я не хочу.
— Брось, — сказал Паук. — Люди живые. Что в этом дурного?
Инглорион посмотрел на него устало, надеясь, что орк не усмотрит в выражении его лица страха и скрытой мольбы о помощи.
— Знаешь, Паук, — сказал он через силу, — давай поднимемся на поверхность. Я вправду плохо чувствую себя под землей.
— Тебе нож дать? — спросил Паук.
Инглорион хихикнул, сам того не желая:
— Предлагаешь мне зарезаться?
Хрюкнул и орк:
— Можешь и зарезаться, дубина, но я предлагаю срезать шерсть с рожи. Я видел, люди так делают.
Инглорион беспомощно улыбнулся:
— Я тоже видел… но я так не умею. Потом когда-нибудь, в другой раз. А где твои… друзья?
— Кто где, — ответил Паук, осматривая и складывая в сумку метательные ножи самого зловещего вида. — Крыса с Пыреем наверху, с патрулем, Клык разговаривает со здешними, Шпилька к целителям пошла, Задира, кажется, в библиотеку…
Инглорион присвистнул:
— Ку-уда Задира пошел?
Паук удивился, как пес, склонил голову набок, насторожил уши. Выглядел так смешно, что эльф рассмеялся, но ответил совершенно серьезно:
— Я думал, ты знаешь. Библиотека — место такое, где книги лежат. И еще всякое разное нужное… Карты… гр-рр… ну, не знаю, как по-человечески сказать… рисунки, на которых машины нарисованы. Алхимические записи…
Теперь пришел черед удивляться Инглориону:
— Вы читаете книги? Может быть, и баллады слагаете?
— Книги читаем, — сказал орк. — А баллад не слагаем. Мы по-человечески не поем. Ладно, пойдем уже.
Инглорион согласно кивнул и встал. Орк обмотал веревочку вокруг запястья, закинул ремень сумки на плечо и защелкнул пряжку на поясе с мечом. Эльф вышел за ним из комнаты, в которой провел ночь.
…Самой странной чертой этого подземного поселка Инглориону показалось именно отсутствие настоящих странностей. Здесь, разумеется, царил подземный полумрак, но глазам эльфа хватало света, можно было рассмотреть все мелкие детали, и он оглядывался, глазел по сторонам, помимо воли ожидая, что взгляд наткнется на какую-нибудь тяжело описуемую мерзость, которая все объяснит. Инглорион сосредотачивался и напрягал внимание, но вокруг был просто поселок, поселок во время войны, и только. Посреди пещеры не валялись гниющие трупы; никакой монстр не творил отвратительных чар, не вызывал Порождения Зла и не резал над пылающей бездной человеческих детей. Обитатели поселка даже не думали нападать друг на друга, чтобы убить или насмерть замучить. Твари занимались до нелепости будничными делами.
У источника несколько молодых орков стирали в корытцах одежду, а по ходу стирки визжали, огрызались и брызгали друг на друга водой. Они показались Инглориону чем-то похожими на человеческих подростков, и это ему совсем не понравилось. В кузнице стоял красноватый полумрак, на камне около решетки плясали отсветы горна; оттуда слышалось буханье больших молотов и звон малого, между ударами эльф расслышал шуршание лезвия по шлифовальному кругу — и это тоже были нормальные звуки любого поселка в тяжелые времена.
Под тусклым синеватым светильником маленький орк с металлическими колечками в ушах — может, серьгами? — и таким же колечком, продетым сквозь кожу под нижней губой, сидя на корточках, кормил кусочками чего-то темного нескольких громадных крыс. Гадкие звери с поразившей Инглориона доверчивостью опирались лапами на его ноги, цеплялись за пальцы и, взяв подачку, садились ее поедать, как белки, свернувшись пушистым комком и расстелив длинные голые хвосты по каменной плите. Выглядела эта забава довольно противно, но и в таком зрелище эльф не усмотрел ничего чрезвычайного: орк возился с крысами, как человек с котятами, с какой-то даже ласковостью, осклабив длинные клыки и поглаживая когтистыми зелеными лапами бурые крысиные спины.
Паук между тем увидел вооруженных тварей, явно пришедших сверху, обрадовался, издал приветственное урчание и обнюхался с беловолосым монстром в грубых доспехах из кожи, проклепанной железом. Они не сочли нужным общаться так, чтобы эльф мог понять — хрюкали, каркали, рычали, толкались и скалились, но, по-видимому, донесли друг до друга какие-то невнятные сообщения. Паук ухмыльнулся Инглориону и сказал:
— Сегодня наверху хорошо. Тихо и солнце светит. Тепло.
«Они беседовали о погоде», — подумал эльф и подавил нервный смешок.
— Тебе нравится солнце? — спросил он. — Не знал, что орки его любят.
— Я люблю, когда тепло, — ответил Паук даже, пожалуй, весело. — И свет люблю. А что?
— Ты же — порождение Тьмы, — сказал Инглорион. — И мне странно.
Паук совсем по-человечески пожал плечами.
— Когда тепло и светло, почти всем приятно, — сказал он. — Даже крысам.
— Нетопыри живут во мраке, — возразил эльф. — Им, к примеру, свет ненавистен.
Паук пнул его в плечо так, что Инглорион вынужденно сделал шаг в сторону.
— Они просто спят днем, — заявил он. — Отсыпаются днем, чтобы ночью охотиться. Их добыча появляется ночью, мотыльки, комары, понимаешь? Так что же, прикажешь им любоваться солнцем на пустой желудок, чтобы понравиться тебе?
— Нетопыри мерзкие, — упорствовал Инглорион. Он смутно ощущал какое-то странное неудобство, почти недомогание, но никак не мог сообразить, в чем дело. — Отвратительные твари с отвратительными повадками.
— Нетопыри милые. — Паук мотнул головой и дернул эльфа за руку в узкий коридор, закончившийся вырубленной в скале винтовой лестницей. Стеклянные шары в тесаной стене освещали ее тускло и слабо. Пришлось подниматься в полутьме, едва ли не на ощупь. — Чем они тебе не угодили? Они смешно пищат, у них рожицы забавные, у них очень хорошие уши, даже лучше наших. Они отличные охотники, они летать умеют. Хорошо же уметь летать, а?
— О да! — буркнул Инглорион, у которого на бесконечной спирали лестницы закружилась голова и ноги заныли, что было непривычно и чудовищно неприятно. — Очаровательные зверушки! Просто не хуже пташек! Ловят комариков, пищат и все такое! Одна маленькая деталь: они служат Злу.
— Тебя послушать, так все служат Злу! — фыркнул Паук, вероятно, сделанный из железных рычагов и передвигающийся быстро и ритмично. — И все отвратительные. Ты не слишком-то любишь живых существ.
«Вот это замечательно, — подумал Инглорион потрясенно. — Я живых существ не люблю! А орки их любят. На обед, надо полагать. Как можно нести такой вздор?!»
В этот момент Паук остановился перед глухой стеной так резко, что Инглорион, поднимавшийся следом, едва не налетел на него. Орк обнял стену лапами, проделал нечто, в высшей степени напоминающее колдовские пассы, и в стене открылся узкий проход, а за ним ослепительно сияло голубое горное небо.
Паук вышел, и Инглорион вышел за ним, сумбурно думая одновременно об орочьих грязных чарах и о возможности сбежать. За спиной эльфа опустилась каменная плита — почти бесшумно, но с ощутимым жутковатым движением вытолкнутого воздуха, — и Инглорион увидел себя стоящим на каменном карнизе шириной шага в четыре, а под карнизом то ли клубился густой туман, то ли неподвижно стояли облака.
Головокружение усилилось до нестерпимости, и эльф невольно сел на горный склон, поросший багульником и лавандой, глубоко вдыхая чистый холодный ветер с запахами дождя и трав. Рядом с ним стоял орк, один-единственный орк, и Инглорион подумал, что настал очень подходящий момент для попытки освободиться. Но подумалось как-то лениво и вяло; эльф чувствовал себя разбитым и больным, сидеть казалось приятнее, чем двигаться, а самое главное — надо было обезоружить и убить орка и почему-то совершенно не было сил и правильной ненависти для убийства.
«Пуща так далеко, — подумал Инглорион, усаживаясь поудобнее. — Нужно будет перебираться через эти Тьмой проклятые горы, которые кишат рабами Зла — а я так нездоров… будет слишком тяжело… Чересчур много крови и грязи за прошедшие дни…» Некстати вспомнился бой на мосту, резня, взрыв, летящие ошметки человеческих тел — на миг стало муторно, и эльф удивился тому, насколько ему дурно и насколько он стал чувствительным по пустякам…