Красные располагали лучшими, чем у белых, железнодорожными коммуникациями. Сеть железных дорог в России строилась по радиальному принципу, с центром в Москве. Периферийные линии были развиты плохо. Контролируя центр, красным было значительно проще, чем белым, перемещать войска и подбрасывать снаряжение.
Единственное материальное преимущество белых над красными заключалось в изобилии продовольствия и угля. Недостаток их у советской стороны создавал руководству невыносимые сложности, но больше всего страдало, конечно же, гражданское население: власти делали все возможное, чтобы бюрократия и Красная Армия снабжались хорошо. Уже в 1918 г. по крайней мере треть, а возможно, и две трети всех правительственных расходных средств шли на содержание армии19. В 1919 году 40% хлеба и 69% ботинок, произведенных в Советской России, забрала Красная Армия. К 1920 году она стала основным потребителем национального продукта и поглотила, среди прочего, 60% полученного в стране мяса20.
Враждующие стороны сильно различались и в одном из фундаментальных свойств, и различие это было в пользу красных. Красная Армия стала военным орудием гражданской власти; белые армии были военной силой, которой приходилось брать на себя функции правительства. Двойная ответственность порождала многочисленные проблемы, для решения которых у белых генералов недоставало подготовки. [Это соображение привело к тому, что во Франции с самого начала выработалось негативное отношение к Белому движению. Фош говорил в начале 1919 года: «Я не придаю большого значения армии Деникина, потому что армии не существуют сами по себе... за ними должны стоять правительство, законодательство, организованная страна. Лучше уж правительство без армии, чем армия без правительства». Цит. по: Thompson J.M. Russia, Bolshevism, and the Versailles Peace. Princeton, 1966. P. 201]. У них отсутствовал опыт управления и управленческие кадры, но что еще хуже, субъективные факторы начинали смешиваться с объективными, поскольку всей системой полученного воспитания и всем своим опытом кадры белых были подготовлены к тому, чтобы не доверять политикам, не верить в политику. Бывшие царские офицеры были склонны подчиняться, а не командовать, и им было проще служить большевистскому правительству (хотя большинство их его презирало) просто потому, что оно было «власть», нежели принять на себя бремя государственного управления. Политики, даже те, кто хотел им помочь, приносили с собой испытания и хлопоты, поскольку вносили дух партизанщины и взаимных разборок там, где требовалось создать единый фронт. «Мы оба [Алексеев и я], — писал Деникин, — старались всеми силами отгородить себя и армию от мятущихся, борющихся политических страстей и основать ее идеологию на простых, бесспорных национальных символах. Это оказалось необычайно трудным. "Политика" врывалась в нашу работу, врывалась стихийно и в жизнь армии»21. Это признание, сделанное командующим самой сильной из белых армий, стоявшим в этом смысле и впереди Колчака, иллюстрирует основные умонастроения антибольшевистского командования, желавшего думать исключительно в военных терминах и боровшегося за восстановление российской государственности, что было задачей политической по природе. Командование Добровольческой армии требовало ото всех, вступавших в ее ряды, дать подписку о том, что во все время воинской службы они не будут заниматься политической деятельностью. [Алексеев М.В. Цит. по: Гражданская война в России (1918-1921 гг.): Хрестоматия / Под ред. С.Пионтковского. М., 1925. С. 497. Многие младшие офицеры и солдаты Добровольческой армии разделяли эту точку зрения: «В Армии никто не интересовался политикой, — вспоминал один белый ветеран. — Единственной нашей мыслью было побить большевиков». Волков-Муромцев Н.В. Юность от Вязьмы до Феодосии. Париж, 1983. С. 347]. Красная Армия, напротив, была политизирована сверху донизу; политизирована не в смысле разрешенности свободных дискуссий, но в том, что до войск всеми доступными пропагандистскими средствами доводилась мысль: гражданская война — война политическая.
И, наконец, в то время как Красная Армия являлась революционной силой, белые армии оставались в плену традиций. Различие хорошо символизировалось их внешним видом. У красных в 1917—1918 гг. не было стандартной формы, солдаты надевали все, что попадалось под руку: разрозненные предметы царской формы, кожаные куртки, гражданское платье. К 1919 году армию одели в форму нового, оригинального образца. Белые носили либо форму царской армии — офицеры сохранили погоны, — либо форму британской армии. Умонастроения, как и формы, отличались в их случае консервативностью. Петра Струве поразило «старорежимное» мышление генералов Добровольческой армии: «Психологически белые держали себя так, как будто ничего не случилось, а между тем целый мир рушился вокруг них, и для того, чтобы одолеть врага, им самим в известном смысле нужно было переродиться... Ничто не было столь вредно для «белого» движения, как именно состояние психологического пребывания в прежних условиях, которые перестали существовать, эта не программная, а психологическая «старорежимность»... Люди с этой «старорежимной» психологией были погружены в бушующее море революционной анархии, в нем они психологически не могли ориентироваться. Я нарочно подчеркиваю, что «старорежимность» я понимаю в данном случае вовсе не в программном, а в чисто психологическом смысле. В революционной буре, которая налетела на Россию в 1917 г., даже чистые реставраторы должны были бы стать революционерами в психологическом смысле. Ибо в революции найти себя могут только революционеры»22.
Принимая во внимание неисчислимые преимущества, бывшие на стороне большевиков и явившиеся результатом захвата Центральной России, можно дивиться не тому, что именно они победили в гражданской войне, но тому, что на это потребовалось три года.
* * *Гражданская война в военном смысле началась, когда небольшая группа патриотически настроенных офицеров, воспринявших как личное унижение развал русской армии и отказ большевистского правительства выполнять обещания, данные союзникам, решила самостоятельно продолжать военные действия против Четверного Союза. В основе своей их предприятие носило скорее не антибольшевистский, но антинемецкий характер, потому что и Ленин был для них не кем иным, как агентом кайзера. Антибольшевистские настроения проявились в Южной армии позже, после того как Германия и Австрия вывели войска с территории России, а большевики, ко всеобщему удивлению, остались у власти. Но патриотически настроенные генералы преследовали и внутренние цели. Они надеялись остановить братоубийственную войну, развязанную большевиками, объединив страну на антигерманской платформе: обратив, если можно так выразиться, успешно проведенную Лениным трансформацию из войны национальной в войну классовую23.
На Восточном фронте ситуация с самого начала складывалась иначе. Здесь антибольшевистские настроения выражались либо социалистами-революционерами, поднявшими знамя Учредительного собрания, либо сибирскими сепаратистами. К концу 1918-го, когда адмирал Колчак принял на себя верховные полномочия, националистические лозунги стали преобладать и здесь.
Основателем самой успешной из белых армий стал генерал М.В.Алексеев. К началу революции ему исполнилось шестьдесят лет, и его выдающаяся военная карьера началась еще в турецкую войну 1877—1878 гг. Когда в 1915-м Николай Второй принял пост Верховного главнокомандующего, Алексеев был назначен начальником штаба: с этого момента и до Февральской революции он фактически исполнял обязанности главнокомандующего русскими вооруженными силами. Алексеев был глубоко предан армии, в которой видел оплот российской государственности; в 1916-м он даже присоединился к заговору против царя, чтобы уберечь армию от нежелательных серьезных перемен. В феврале 1917 года, стараясь предотвратить распространение восстания Петроградского гарнизона на фронтовые части, он принял участие в уговаривании Николая отречься от престола. После создания Временного правительства генерал присоединился к патриотическим организациям, стремившимся остановить анархию. Талант стратега и патриотизм Алексеева завоевывали ему симпатии даже тех, кто не разделял его политических убеждений; однако он был прежде всего штабным офицером, а не вождем масс, не боевым командиром.
Большевистский переворот застал Алексеева в Москве. Осознав, что новые власти не собираются выполнять обещания, данные Россией союзникам, и не смогут остановить процесс разложения армии, он направился на юг, в районы поселений донских казаков, с намерением собрать остатки боеспособных сил и возобновить войну против Германии. Совет общественных деятелей — неформальный союз видных сограждан, в котором преобладали либерально настроенные конституционные демократы, — обещал генералу свою поддержку. [Алексеев М.В. в кн.: Гражданская война в России. С. 496—499. Алексеев говорит о Союзе общественного спасения, по-видимому, его подвела память.]. Приехав на Дон, он создал группу из 400—500 офицеров, известную под названием «Алексеевская организация», — удручающе небольшую, особенно принимая во внимание, что толпы демобилизованных офицеров обретались тут же, ведя праздную жизнь и выжидая, что еще случится.
Большевистский переворот застал Алексеева в Москве. Осознав, что новые власти не собираются выполнять обещания, данные Россией союзникам, и не смогут остановить процесс разложения армии, он направился на юг, в районы поселений донских казаков, с намерением собрать остатки боеспособных сил и возобновить войну против Германии. Совет общественных деятелей — неформальный союз видных сограждан, в котором преобладали либерально настроенные конституционные демократы, — обещал генералу свою поддержку. [Алексеев М.В. в кн.: Гражданская война в России. С. 496—499. Алексеев говорит о Союзе общественного спасения, по-видимому, его подвела память.]. Приехав на Дон, он создал группу из 400—500 офицеров, известную под названием «Алексеевская организация», — удручающе небольшую, особенно принимая во внимание, что толпы демобилизованных офицеров обретались тут же, ведя праздную жизнь и выжидая, что еще случится.
В штабе Алексеева в Новочеркасске скоро собрались и другие военачальники, выехавшие из большевистской России. Самым выдающимся из них был генерал Лавр Корнилов, сбежавший из тюрьмы в Быхове, куда его засадил Керенский в августе 1917-го, и в замаскированном виде проделавший немалый путь через вражеские территории. Порывистый, бесстрашный, боготворимый войсками, он стал идеальным дополнением к аналитичному и сдержанному Алексееву. Последний, восхищавшийся военными дарованиями Корнилова, но не доверявший его политическому чутью, предложил распределение ролей, согласно которому Корнилов принял бы на себя командование войском, в то время как Алексеев нес ответственность за политический курс и финансовое обеспечение армии. Корнилов отверг это предложение, потребовав безраздельной власти; в противном случае он угрожал уехать в Сибирь.
Спор двух генералов разрешился в январе 1918 г. с помощью политиков, приехавших из России в Новочеркасск, чтобы оказать помощь военному командованию. Среди них были Петр Струве и Павел Милюков, самые выдающиеся умы соответственно консервативного и либерального движений в стране. Они и их сопровождение приняли сторону Алексеева и предупредили Корнилова, что если он не согласится на разделение полномочий, то не получит финансовой помощи. Корнилов уступил, и 7 января был заключен договор, согласно которому Алексеев возглавил материальное снабжение и «внешние сношения» новой армии (под последними подразумевались в основном отношения с донскими казаками, на территории которых формировалась армия), а Корнилов стал главнокомандующим. Был создан «политический совет», частью из генералов, частью из политиков, для управления политическими делами армии и установления контактов с сочувствующими, находящимися на территории большевистской России. В заключение «Алексеевская организация» была переименована в «Добровольческую армию».
По предложению бывшего террориста-революционера, а впоследствии социал-патриота Бориса Савинкова, Добровольческая армия выпустила туманное программное заявление, в котором ее задачи определялись как борьба с «надвигающейся анархией и немецко-большевистским нашествием» и за новый созыв Учредительного собрания24. Британия и Франция прикомандировали к Добровольческой армии свои миссии; последние посулили выделить большие суммы денег (обещание, которое так никогда и не было исполнено)25. Обещанием в тот момент содействие союзников и заканчивалось. Они не хотели оказывать более открытой помощи Добровольческой армии, опасаясь подорвать усилия своих дипломатов, направленные на то, чтобы отговорить большевистское правительство подписывать сепаратный мир с Четверным Союзом.
Желая насколько возможно увеличить дистанцию между собою и политиками, Корнилов переместил штаб в Ростов. Начальником штаба он назначил генерала А.С.Лукомского, товарища по тяжелым дням конфликта с Керенским26. В армию записывалось по 75—80 добровольцев в день, и к концу января 1918 г. ее численность достигала 2000 человек, в основном младших офицеров, кадетов и старшеклассников, горевших патриотизмом и рвущихся в бой; нет данных о том, чтобы добровольцами становились солдаты27.
С самого начала судьба Добровольческой армии и ее наследницы, Южной армии, была тесно связана с донскими, кубанскими и терскими казаками, на чьих территориях генералы разворачивали свою деятельность и из чьих рядов вербовалась значительная часть войск. В этом-то, как вскоре выяснилось, и заключалась основная их слабость, поскольку казаки оказались союзниками недобросовестными и ненадежными.
Донское войско являлось самым крупным казачьим формированием в царской армии, составляя основную часть его кавалерии; гораздо меньшее количество сабель поставляли кубанские и терские казаки. Донские казачьи поселения были основаны в шестнадцатом веке на ничейных землях на границе Московии, Турции и Оттоманской империи беглыми крепостными, ставшими там промышлять охотой, рыболовством и грабежом мусульманских поселений. Со временем российское правительство ограничило их независимость и привлекло к себе на службу, наряду с другими казачьими войсками. В вознаграждение за несение общей воинской повинности казаки наделялись щедрыми земельными угодьями; ко времени революции из 17 млн. га пахотной земли в Придонье 13 млн. га принадлежало им, так что на двор приходилось до 12 га28 — надел, в два раза превышавший средние крестьянские в Центральной России. Казаки стали основным оплотом царского режима, и их часто призывали для усмирения городских беспорядков. В Первую мировую войну они выставили 60 кавалерийских полков. Когда во второй половине 1917 г. русская армия начала распадаться, эти полки, сохраняя строй и выправку, самочинно отправились по домам. В июле казаки избрали атамана, генерала Алексея Каледина, российского патриота, предложившего свои услуги Добровольческой армии.
Два миллиона донских казаков оказались, однако, для Добровольческой армии приобретением сомнительным: Каледин предупредил друзей-генералов, что не может поручиться за лояльность своих людей. Казаки отказывались признавать советское правительство, но поступали они так не потому, что сомневались в его законности, а из-за опасения потерять собственность, которой угрожал изданный властями Декрет о национализации частных земель. Положение на Дону волновало казаков куда больше, нежели судьба России: по мнению Деникина, их мысль можно было сформулировать следующим образом: «До России нам дела нет»29. По мере разрушения Российского государства интересы казачества все больше обращались на поддержание собственной безопасности, заключавшейся в основном в охране богатых земельных угодий от внешнего и внутреннего посягательства. Только ради этого и только в таких рамках готовы они были сотрудничать с антибольшевистскими генералами. До того как Германия потерпела поражение в войне и вывела войска с территории России, основной своей задачей казаки считали провозглашение независимой Донской республики под покровительством кайзера. Они присоединились к белым, только когда потеряли немецких покровителей. Лев Троцкий совершенно справедливо заметил, что, если бы Красная Армия не нарушала границ их территорий, никаких казачьих волнений не возникло бы30. Перемещаясь за пределы собственных владений, донские казаки неизменно начинали мародерствовать, и главными их жертвами становились евреи. Такая же ситуация складывалась с кубанскими и терскими казаками, продолжавшими считать себя независимыми народами на протяжении всей гражданской войны, даже если они не могли контролировать белых на своих землях; вступали в ряды Добровольческой армии они в основном из-за желания пограбить гражданское население.
Конфликт между казачеством, мыслившим в локальных, региональных понятиях, и генералитетом, пытавшимся охватить национальную перспективу в целом, был неразрешим по своей природе31. Попытки Деникина взывать не только к патриотизму донских казаков (не имевшему места), но и к их просвещенной заинтересованности в собственном благополучии были гласом вопиющего в пустыне. Поведение казачества вызывало бешенство у командующего Добровольческой армией: «У генерала Корнилова вошло в привычку собирать казаков в донских станицах, которые он собирался покидать, и пытаться патриотической речью — всегда неуспешно — убедить их последовать за ним. Его выступления неизменно оканчивались словами: "Все вы сволочь"»32.
Казаки настороженно отнеслись к Декрету о земле, поскольку среди них жило некоторое количество крестьян, не бывших членами казачьей вольницы и более бедных, чем казаки, которые могли попытаться захватить их земли. Крестьяне эти, по преимуществу иммигранты, назывались «иногородними» и переселялись на казачьи земли из густо населенных губерний Центральной России. Переселившись, они начинали обрабатывать окраинные участки или нанимались в батраки к казакам. К 1917 г. в Придонье таковых числилось 1,8 млн.; из них 0,5 млн. безземельных33. Эта часть крестьянства была радикально настроена: основная масса сторонников большевиков в Придонье вышла из их числа. Число иногородних пополнялось за счет дезертиров с Кавказского и Черноморского фронтов, а также за счет казачьей молодежи, которую заразила радикализмом война и которая теперь обратилась против своих старших.