Шпуньдик. Я с вами согласен.
Пряжкина. Но я ее простила: она уж умерла... Что ж? Царство ей небесное! Теперь она сама, чай, раскаивается. Бог с ней! А я человек незлобивый. Куда мне! Нет, батюшка; мне только век-то свой дожить как-нибудь.
Шпуньдик. Что вы такое говорите, Катерина Савишна!.. Вы еще не так стары...
Пряжкина. И-и-и, помилуйте, батюшка! Конечно, Бондоидина, генеральша, мне ровесница была, а уж на лицо гораздо постарше казалась. Даже мне удивлялась. (Прислушиваясь.) Ахти, кажись, Маша... нет. Нет; это ничего. Это у меня в ушах шумит. У меня завсегда перед обедом в ушах шумит, Филипп Егорыч, а не то вдруг под ложечку подопрет, так подопрет, даже дух захватит. Отчего бы это, батюшка? Мне одна знакомая лекарка советует конопляным маслом на ночь живот растирать, как вы думаете? А лекарка она хорошая, даром что арапка. Черна, представьте, как голенище, а рука прелегкая-легкая...
Шпуньдик. Отчего же? Попробуйте. Иногда, знаете, средства, так сказать, простые удивительно помогают. Я вот своих ближних лечу. Вдруг эдак знаете, в голову придет: сем, попробую, например, это средство. И что ж? глядишь, помогло. Я старосту своего от водяной дегтем вылечил: мажь, говорю, и только. И вылечил, вообразите вы себе!
Пряжкина. Да, да, да; это бывает-с, а все бог, все бог. Во всем его святая воля.
Шпуньдик. Ну, конечно, я воображаю, здесь доктора, все первые ученые, немцы самые лучшие. А мы, степнячки, в глуши, так сказать, прозябаем; нам за докторами не посылать-стать: мы по простоте живем, конечно.
Пряжкина. Да оно и лучше, по простоте-то, Филипп Егорыч; а в этих докторах, в этих ученых мало толку, батюшка вы мой. Вот не хуже Петра Ильича. А кто виноват? Сами мы виноваты. Ведь вот, например, хоть бы Михайло Иваныч: ну, скажите сами, разве ему след у себя чужую девицу воспитывать, разве след? Его дело, что ли, ее замуж выдавать? мужское это разве дело? Он ее облагодевствовать хотел- ну, что ж, и дай бог ему здоровья, а не в свое дело все-таки не след ему было мешаться; ведь не след - скажите?
Шпуньдик. Оно, положим, не след, точно. Это дело женское. Да ведь не всегда оно и вашей-то сестре удается. Вот у нас соседка есть, Перехрянцева, Олимпиада; три дочки у ней на руках, и все невестами побывали, а замуж хоть бы одна вышла. Последний жених даже ночью в трескучий мороз из дому бежал. Старуха Олимпиада, говорят, ему вся растрепе, из слухового окна кричала: "Постойте, постойте, позвольте объясниться", а он по сугробам - зайцем, зайцем, да и был таков.
Пряжкина. На грех, мастера нет, батюшка, Филипп Егорыч... Оно точно... А все-таки, коли бы меня послушались... У меня в предмете был человечек, то есть я вам скажу, просто первый сорт - что в рот, то спасибо. (Целует концы своих пальцев.) Да-с! (Со вздохом.) Да что! Теперь все это в воду кануло. А пойду посмотрю-ка я на Машу... Что она делает? Чай, все еще спит, моя голубушка. Что-то она скажет, как проснется, как узнает!.. (Опять хнычет.) Ах, батюшки мои, батюшки мои! что с нами будет? Что ж это Михайло Иваныч не возвращается? уж не случилось ли что с ним? Не убили ли его? Уж пришибут его, моего голубчика!
Шпуньдик. Да помилуйте, хоть оно отсюда и близко, все-таки время нужно. Туда да назад, ну и у него ведь он посидит... надо ж объясниться.
Пряжкина. Да, да, батюшка, оно точно... а только мне сдается, ох, не к добру все это, ох, не к добру! Изуродует он-его, Филипп Егорыч, просто изуродует.
Шпуньдик. Э, полноте!
Пряжкина. Ну, вот увидите... Я никогда не ошибаюсь, батюшка вы мой... я, поверьте, я уж знаю... Вы не глядите на него, на Петра Ильича-то, что он таким смиренным прикидывается... Первый разбойник!
Шпуньдик. Да нет...
Пряжкина. Да уж поверьте же мне. Просто изобьет его, в кровь изобьет.
Шпуньдик. Какая же вы, матушка, странная... что мы, в разбойничьем вертепе, что ли, живем? Здесь не велено' драться никому. На то здесь власть. Что вы? перекреститесь!
Пряжкина. Просто скажет ему: "Да как ты меня беспокоить смеешь? Да пропадайте вы совсем с вашей Марьей Васильевной... Да с чего ты это, старый пес, взял?" Да в зубы его, в зубы.
Шпуньдик. Полноте! что вы? Как это можно, право?
Пряжкина. Так-таки в зубочки его и треснет; ох, треснет он его, моего родимого!
Шпуньдик. Эх, Катерина Савишна!
Пряжкина (начиная плакать). Треснет, Филипп Егорыч, треснет... Ванька-Каин эдакой...
Шпуньдик. А я вас еще за благоразумную женщину считал!
Пряжкина (рыдая). Ох, треснет, голубчик вы мой!.,
Шпуньдик (с досадой). Ну, положим, треснет.
Пряжкина (утирая слезы). И ништо ему, и ништо ему.
Шпуньдик (оглядываясь). Да вот и он сам!
Пряжкина оборачивается: из передней входит М о ш к и н в шапке и
шубе Он медленно идет до середины сцены, уронив руки и неподвижно
уставив глаза на пол Стратилат идет за ним.
Пряжкина и Шпуньдик (вскакивая вместе). Ну, что? Ну, что?
Мошкин (не глядя на них). Съехал!
Шпуньдик. Съехал?
Мошкин. Да, съехал и не велел сказывать, куда... го есть мне не велел сказывать; недаром шельма дворник смеялся... Да я узнаю, завтра, сегодня же узнаю; в департаменте узнаю. Он от меня не отделается... нет, нет, нет!
Шпуньдик. Да сними же шубу, Михайло Иваныч...
Мошкин (сбрасывая шапку на пол). Возьмите, возьмите все, что хотите. На что мне это все?
Стратилат стаскивает с него шубу.
К чему? Все едино! Тащите все, берите все. (Садится на крес-лo и закрывает лицо руками.)
Стратилат поднимает шапку с пола и уходит с шубой.
Шпуньдик. Да расскажи нам по крайней мере...
Мошки н (вдруг поднимая голову). Что тут еще расска-(ывать? "Приехал, спрашиваю: дома?" - "Никак нет-с; вы-:хал".-"Куда?" -"Неизвестно". Ну, что ж тут еще рас-жазывать? Дело ясно. Просто всему конец, вот и все. А дав-ю ли, кажется, мы с ним искали квартиру для... Его, вишь, гесна была. Ну, а теперь, разумеется, мне остается только эдно: взять да удавиться, больше ничего.
Шпуньдик. Что ты, что ты это, Миша? Господь с тобой!
М о ш к и н. А что? (Вскакивая.) Хотел бы я тебя видеть на моем месте! Что ж мне теперь делать, боже мой, что мне геперь делать? Как я Маше на глаза покажусь?
Пряжкина. То-то вот и есть, батюшка мой Михайло -Иваныч, не хотели вы меня послушаться...
Мошки н. Эх, Катерина Савишна! надоели вы мне пуще горькой редьки... Не до вас теперь, матушка... Что Маша делает?
Пряжкина (с глубоким чувством оскорбленного достоинства). Почивает-с.
Мошки н. Вы меня извините, пожалуйста... Видите, в каком я положении... Притом же вы сами всегда были на стороне этого... этого человека, Петра Ильича то есть... (Кладет руку на плечо Шпуньдику.) Да, брат Шпуньдик, получил я удар, получил, брат... прямо в сердце, брат... да. (Останавливается.) Однако, между прочим, надобно ж на что-нибудь решиться. (Подумав.) Поеду в департамент. Узнаю адрес.
Да, да
Шпуньдик (убедительным голосом). Друг мой, Ми-хайло Иваныч, позволь мне тебе сказать слово, как говорится, от избытка уст. Позволь, Миша. Иногда, знаешь, совет эдак... Позволь.
Мошки н. Ну, говори, что такое?
Шпуньдик. Послушайся меня, Миша: не езди. Не езди, послушайся меня: Брось. Хуже будет. Отказался - ну, делать нечего. Этого поправить нельзя, Миша, никак нельзя. Просто нет никакой возможности это поправить. Поверь мне. Вот и почтенная Катерина Савишна тебе то же самое скажет. Только напрасно осрамишься. Больше ничего.
Мошки н. Тебе легко говорить!
Шпуньдик. Нет, ты этого не говори. Я тоже чувствую, Миша, как оно... того... горько. Но благоразумие - вот что. Надо тоже подумать: что из этого выйдет? Вот на что следует, как говорится, внимание обратить. Ибо кому от этого хуже будет? Тебе, во-первых, и Марье Васильевне тоже. (Пряжки-ной.) Не правда ли? (Пряжкина кивает головой ) Ну, вот видишь. Право, брось. Будто, кроме его, женихов на свете нет? А Марья Васильевна девица благоразумная.
Мошкин. Эх, как это вы, право, толкуете-толкуете, а
у меня голова кругом идет, словно кто меня через лоб по затылку дубиной съездил. Женихи найдутся... да, как бы не так! Ведь дело было гласное, свадьба на носу торчала; ведь тут честь запятнана, честь страдает. Вы это поймите. Да и Маша захочет ли за другого выйти? Вам легко говорить. А мне-то каково? Ведь она моя воспитанница, сирота; ведь я богу за нее отвечаю!
Шпуньдик. Да ведь уж дела поправить нельзя; ведь он отказался. Только себя, значит, мучить...
Мошкин. А я его пугну.
Шпуньдик. Эх, Михайло Иваныч, не нам с тобой пугать людей. Право, брось. Просто выкинь из головы.
Мошкин. Оно, ты думаешь, легко? Если б ты вот эдак, тоже два года, каждый день... Да что тут толковать! Удавлюсь- и больше ничего.
Шпуньдик. Ну зачем это говорить, Миша? Как не стыдно? В твои лета...
Мошкин. В мои лета?
Шпуньдик. Полно, брат, право полно. Это нехорошо, Полно. Опомнись. Плюнь,
Пряжкина. Плюньте, батюшка Михайло Иваныч!
Шпуньдик. Право, плюнь. Послушайся старого приятеля. Эй, плюнь!
Пряжкина. Эй, плюньте, Михайло Иваныч!
Мошкин (начиная ходить по комнате). Нет, это все не то. Это вы все не то толкуете. Мне с Машей нужно поговорить, вот что. Мне нужно ей объяснить... Пусть она решит. (Останавливаясь.) Это ведь ее дело наконец. Пойду скажу ей: я перед вами, Марья Васильевна, виноват. Я, мол, все это затеял, необдуманно поступил на старости лет. Извольте меня наказать как знаете. А коли, мол, сердцу вашему не терпится, я тотчас же к нему пойду, шиворот-навыворот его к вам притащу - вот и все. А вот, мол, Марья Васильевна, извольте теперь сообразить... (Ходит по комнате.)
Шпуньдик. Ну, это я, брат, одобрить тоже не могу. Это, брат, не девичье дело. Не правда ли, Катерина Савишна?
Пряжкина. Правда, ангелочик вы мой, Филипп Его-рыч, правда.
Шпуньдик. Ну вот, видишь. Это, брат, ты все не то, не так... Ты послушай-ка лучше совет голоса благоразумия. Притом все еще может поправиться. Ты вспомни-ка лучше вот эти стишки: "Мила Хлоя, коль ужасно друга сердца потерять. Но печаль твоя напрасна; верь, не должно унывать".
Мошкин (продолжая ходить по комнате и рассуждать с самим собою). Да, да. Точно, это хорошая мысль. Это хорошо. Что она скажет, тому и быть. Да, да.
Шпуньдик. Ибо... (Останавливается и значительно взглядывает на Пряжкину.) Ибо, повторяю тебе, это не де
вичье дело. Да она и не поймет тебя - как можно! Это бог знает что ты такое выдумал! Она просто заплачет; возьмет да заплачет; что ты тогда станешь делать?
Пряжкина (хныкая). Ох, Филипп Егорыч, не говорите такие слова. Хоть меня-то пощади, Филипп Егорыч. О-ох! Хоть старуху-то пожалей, голубчик ты мой.
Мошкин (не слушая их). Да, да. Решительно. Это так. (К Шпуньдику и Пряжкиной.) Ну, друзья мои, спасибо вам, что дождались меня... а теперь, знаете что? оставьте-ка меня одного эдак на полчасика; погода, вишь, хорошая: по преш-пехту, эдак знаете, прогуляйтесь немножко, друзья мои.
Шпуньдик. Да зачем же...
Мошкин (торопливо). Ну да, да, прощайте, прощайте... На полчасика, на полчасика.
Шпуньдик. Да куда же ты нас гонишь?
Мошкин. Куда хотите... (Шпуньдику.) Вот хоть в Милютины лавки ее свези: там, брат, вы такие ананасы увидите, просто с солдатский кулак... Кстати же и манументы там стоят... (Слегка понукает их в спину.)
Шпуньдик. Да я все это уже видел.
Мошкин. Ну, еще раз посмотри... И вы тоже ступайте, Катерина Савишна, ступайте...
Пряжкина. А самоварчик-то, Михаиле Иваныч, самоварчик-то... Вишь, кипит...
Мошкин. Ну, ничего... Не пропадет ваш самоварчик... Прощайте...
Шпуньдик. Да, право же...
Мошкин. Филипп, ради бога... Вот твоя шапка...
Шпуньдик. Ну, как хочешь. Так через полчаса...
Мошкин. Да, да, через полчаса. Вот ваша шляпка, Катерина Савишна... Салоп, чай, в передней висит... Прощайте, прощайте... (Выпроваживает их, быстро возвращается на авансцену и вдруг останавливается.) Ну, теперь наступает решительная минута. Их я спровадил, теперь действовать надо... Что ж я ей скажу? Я ей скажу, что вот, мол, как, вот какое дело; что ж теперь нам делать, душа ты моя?.. Подготовлю ее как следует, а потом... ну, потом представлю письмо. А впрочем, тут же присовокуплю, что, дескать, это все еще можно как-нибудь устроить, надежду терять еще не нужно... (Помолчав.) Но вообще я буду осторожен... У, как осторожен!.. Тут политика нужна.. Ну, что ж? надо к ней войти. (Подходит к двери.) Боюсь, ей-богу боюсь... Сердце так и замирает... Чай, на себя не похож. (Быстро подходит к зеркалу.) Вона! вона лицо! вона как! (Взбивает щеткой волосы.) Хорош, брат, хорош, нечего сказать. Красив!.. Однако мешкать нечего. Фу! (Проводит рукой по лицу.) Вот положение! На сраженье, чай, не так жутко бывает... Да ну же, черт возьми! (Застегивается.) Главная беда - начать. (Под
ходит к двери.) Что, она спит? Не может быть. Мы все тут так шумели. Что, если она услышала?.. Тем лучше. Конечно, тем лучше. Да ну же, трус, ступай. А вот постой, я воды выпью немножко. (Возвращается к столу, наливает стакан и пьет.)
Из боковой двери выходит Маша.
Ну, теперь с богом! (Оборачивается и при виде Маши теряется совершенно.) Ах... это ты... это... это... как же это... ты...
Маша (с недоумением). Я, что с вами?
Мошкин (торопливо). Ничего, ничего. Я так. . Я не ожидал тебя... Мне сказали, что ты почиваешь.
Маша. Да, я все время спала... Вот теперь только встала.
М о ш к и н. А как ты себя чувствуешь?
Маша. Недурно. Голова немножко болит.
Мошкин. И не удивительно после эдакой ночи.
Маша садится.
Так ты лучше себя чувствуешь?.. Ну, слава богу. Сегодня погода хорошая... Можно будет потом немножко в санках прокатиться... А? как ты думаешь?
Маша. Как хотите.
Мошкин. Нет, как ты хочешь... Разве я тебя когда принуждаю?.. Что тебе угодно, то и будет исполнено.
Маша. Вы такой добрый, Михаиле Иваныч.
Мошкин (подсаживаясь к ней). Вот еще, что выдумала!.. Какой я... то есть того, я точно... Ну, да все равно. А посмотри-ка на меня...
Она взглядывает на него.
Ах, Маша, Маша, ты опять плакала.
Маша отворачивается.
Я, понимаю, Маша, я все понимаю, а все-таки, право... Право, ты напрасно эдак... Право, оно еще может... того... все... Конечно... (Он делает неопределенные движения руками.) Вот ты увидишь, право.
Маша. Да я, Михайло Иваныч, я ничего...
Мошкин. Какое ничего!.. Ты... нет. Ты... не ничего. Ты вот плачешь. А отчего? Какая то есть причина? Конечно, я не спорю, а все-таки... То есть, разумеется... А, впрочем, мы увидим... (Утирает лицо платком.) Что это дурак Стратилат-ка как здесь натопил!..
Маша. Вы напрасно беспокоитесь, Михайло Иваныч, право напрасно.
Мошкин. Да кто тебе сказал...
Маша. По крайней мере обо мне вам не из чего тревожиться... Поверьте (с горькой усмешкой), я совершенно покорилась своей участи.
Мошкин. То есть как, однако же, покорилась? Маша. Да. Я ни на что не надеюсь, Михаиле Иваныч, и ничего не желаю. Я не хбчу больше себя обманывать. Я знаю: все кончено. Что ж? тем лучше, может быть. Мошкин. Да нет... почему же?..
Маша. Посмотрите-ка на меня вы теперь в свою очередь. Мошкин. А что ж? разве?.. (Хочет взглянуть на нее и не может.)
Маша. Ах, Михаиле Иваныч! К чему еще притворяться? Какая из этого польза?.. Кого мы обманем?
Мошкин (помолчав). Ну, да... я согласен... ну, да, конечно. Конечно, я никак не мог ожидать такого поступка.
Маша (вдруг с большим волнением). Что вы хотите сказать?
Мошкин (конфузясь). Я... я... то есть... я... Маша. Вы были у него сегодня опять? Мошкин. Я... да .. точно... да, я был. Маша (быстро). Ну, и что ж? Мошкин. Я его дома не застал.
Маша. Так что ж вы говорите... чего вы не могли ожидать?
Мошкин. Он, конечно... Впрочем, ты сама... Он... он мне письмо написал.
Маша (быстро). Письмо?
Мошкин (с принужденной улыбкой). Да, письмо... Эдак, ты знаешь... Впрочем, оно... то есть нельзя сказать, чтоб... вообще...
Маша. Где оно? Мошкин. Оно... у меня...
Маша. Дайте мне это письмо... ради бога, ради бога. Михаиле Иваныч, дайте мне это письмо.
Мошкин. Право, я не знаю, Маша... Мне по-настоящему не следовало сказывать... Я, эдак немножко, потерялся... Маша. Дайте, дайте, дайте!..
Мошкин (ища у себя в карманах). Я не знаю, право, куда я его дел... Право, Маша, ты напрасно эдак... Ты теперь в таком волнении...
Маша. Я совершенно спокойна... но это письмо... Мошкин (с отчаянием). Да я же не могу... Господи боже мой! Мне нужно тебя приготовить. Я то есть собирался... А то ты, пожалуй, эдак вообразишь... И как это яг право, вдруг так, с бухты-барахтьг... Маша. Вы меня терзаете... Мошкин. Обещай мне по крайней мере...
Маша. Все, что хотите; только ради бога... вы видите.. Ради бога...
Мошкин. Маша, ты, пожалуйста, не подумай... Это ничего. Это так, знаешь, написано, как говорится, сгоряча. Это все еще ничего. Это все очень легко поправить. Чрезвычайно легко. То есть просто ничего не стоит.
Маша. Дайте же, ради бога, дайте...
Мошкин (медленно вынимая письмо из бокового кармана). Только, пожалуйста...
Маша вырывает у него письмо и с жадностью начинает читать. Мошкин встает, отходит немного в сторону и отворачивается. Маша кончает письмо, остается на мгновение неподвижной и вдруг с глухими рыданиями закрывает лицо руками Мошкин подбегает к ней.
Маша, Маша, ради бога. Я тебе говорил, это ничего. Маша, Маша! ради самого господа! Маша! (К самому себе ) Эх, старая скотина, дурак безмозглый! а еще об осторожности толковал, о политике... Ну, где тебе, необразованному олуху, до политики! Взял да и сунул письмо сейчас. (Снова обращаясь к Маше.) Душа ты моя, успокойся, пожалуйста. Не плачь. Я за все ручаюсь. Я все улажу. Маша, ты меня убиваешь, я не могу видеть тебя в таком положении.
Она протягивает ему руку.
Не плачь, пожалуйста.
Маша (сквозь слезы). Извините меня, Михаиле Иваныч. Это сейчас пройдет. Это только в первую минуту. (Утирает глаза платком.)
Мошкин (опять подсаживается к ней и отбирает у ней письмо). Это ничего, Маша, это все ничего.
Маша. Если б я этого не ожидала, а то, вы сами знаете, я на все была готова. Конечно, это письмо, вдруг, после всех обещаний... но я и прежде не обманывалась... Желаю ему всякого счастия... (Опять плачет.)
Мошкин. Яс ним поговорю, Маша...
Маша. Ни за что в свете, Михайло Иваныч! Он отказывается от меня - ну, и бог с ним. Я не хочу ему навязываться, Михайло Иваныч, я вас прошу, слышите, ни слова обо мне Петру Ильичу. Я сирота... У меня нет никакой опоры .. он обидел меня... Что ж? я ему прощаю; но не хочу ему навязываться. Слышите, Михайло Иваныч, ни слова, ни одного слова, если вы меня любите...
Мошкин. У тебя нет никакой опоры, Маша; а я-то что? Разве я не люблю тебя пуще родной дочери? Ведь что меня убивает? Меня убивает, так сказать, та мысль, что, в сущности-то, я, я один всему причиной, я все дело затеял. Он меня зарезал, спора нет, он меня просто надул, да что ж? нам от этого все так и бросить, поклониться ему, да и прочь отойти?