— Ты чего, Аль? — рассеянно интересуется Леха, с аппетитом пережевывая невкусный бутерброд и складывая выскакивающие из принтерного зева листки в папку. — Поль Брэгг?
— Не понял? — нервозно вскидывает плечиком Альберт.
— Голодаешь, что ли?
— А.. Нет, сейчас закончу, тоже пойду, — спохватывается Альберт — правильно Леха заметил, наш молодой повеса отсутствием аппетита не страдает и обычно в первых рядах шпарит в направлении кафе. А тут третий день подряд задерживается.
— Что-то тебя третий день на работу пробивает! — не отстает Леха. — Заболел? Ты это прекращай. Так и надорваться недолго.
— Все, закончил, — Альберт, услышав в коридоре женские голоса, сворачивает программу, прихватывает с собой папку и спешит на выход. — Что-то в последнее время не клеится…
Дверь номер «два» — второе справа помещение, как заходишь в офис. В отношении данного помещения у начальства имеются какие-то планы, но в настоящий момент оно пустует и обозвано народом сообразно временному своему предназначению: «копирка». Тут, видите ли, скоростной копир стоит. Ксерокс, принтер, сканер в одном агрегате. В помещении номер два также имеется небольшой закуток, который завхоз планирует оборудовать под кладовку. Там уже поставили стеллаж, на полках которого пока что валяются пачки с бумагой.
На цыпочках прокравшись в кладовку, Альберт запирает дверь своим ключом и кладет на стеллаж загодя приготовленную салфетку.
Ключ. Проявив невиданную для него изворотливость, Альберт позавчера выкрал во время ленча у завхоза ключи (они просто висели на стене в операторской, изворотливость состояла в двухминутном потении от страха: минута — кража, минута — возвращение ключей на место), подобрал быстренько нужный, сделал слепок и после работы посетил районную барахолку, где обратился к слесарю. Слесарь выточил дубликат из своей заготовки и взял за это всего тридцать рублей, посеяв в душе Альберта страшные сомнения.
— А ведь этак каждый может! Позаимствовал ключи у кого-нибудь, выточил дубль — и заходи! Надо будет свои ключи бережнее хранить…
В кладовке нет освещения, но это обстоятельство Альберта не смущает. Под потолком высвечивается лепестками ромашки решеточка вентиляционного отверстия, через которое слышны приглушенные голоса — за стеной туалет, точно такая же решетка располагается с противоположной стороны. Достав из папки небольшой плоский футляр, Альберт на ощупь извлекает прибор и быстро приспосабливает его для функционирования. Прибор состоит из полутораметрового волоконного световода, на разных концах которого приспособлены окуляр и объектив, а также крохотного электронно-оптического преобразователя. Объектив — не просто стеклышко, он обеспечивает четырехкратное увеличение. Прибор Альберт приобрел позавчера на «Горбушке», в парке, не торгуясь отдал за него сто баксов, опробовал на скорую руку и быстренько убрался с места преступления. Потренировавшись дома, убедился, что шпионская штучка функционирует хорошо, рационально обдумал все и слегка взгрустнул. За такую цену вполне можно было купить приличный бинокль — не то что какой-то кусок стекловолокна с двумя пластмассовыми линзами и коробочкой с парой микросхем. Однако делать было нечего — обстоятельства требовали некоторых затрат…
Аккуратно продев объектив сквозь решетку, Альберт щелкнул тумблером преобразователя, приник к окуляру и принялся стравливать световод вглубь, добиваясь более удобного ракурса. Потрудившись с десяток секунд, наш доморощенный соглядатай задушевно ойкнул, плотно прижал окуляр к глазу и принялся лихорадочно расстегивать ширинку…
Черт подери — и чем это, спрашивается, собирается заняться наш светлый и чистый отличник?! Как же так: после столь лестной характеристики, в одном ряду с психологией, книгами, успеваемостью повышенной, рационализмом хваленым… и такое?
А не спешите негодовать, неласковые вы мои, — давайте, пока наш парень там в темноте вожделенно похрипывает, вкратце обратимся к обстоятельствам, бросившим его в объятия рукоблудия, дарованного миру неким ветхозаветным пастухом.
Скажем сразу и без обиняков — отношения Альберта с женщинами не сложились. Несмотря на хилое телосложение и сравнительно слабое здоровье, младой повеса, как и большинство юных особей его пола, обладает выраженной гиперсексуальностью. Эту самую пресловутую гипер он, будучи существом высокоорганизованным, неоднократно пытался реализовать в разумных формах, в результате чего трижды потерпел фиаско.
Первая дама сердца — студентка с его курса, с которой Альберт тесно задружил, при ближайшем рассмотрении оказалась вульгарной хамкой: таскала бойфренда новоявленного в рестораны и на какие-то сомнительные вечеринки, настойчиво требовала подарки, врывалась в его жизнь, когда ей заблагорассудится, а между делом со смаком обсуждала в кругу подружек Альбертовы незавидные мужские достоинства, что стало достоянием всего факультета. В конечном итоге она нанесла легко ранимому юноше сильную душевную травму, в нетрезвом виде поимев на очередной вечеринке какого-то малознакомого охламона. Расставание вылилось в затяжной скандал — дело чуть было не закончилось отчислением из института.
Вторая пассия коренным образом отличалась от предыдущей. Альберт, наученный горьким опытом, тщательно выбирал даму в читальном зале Публичной библиотеки (для продвинутых тинейджеров — данное учреждение к заведет ниям, специализирующимся на продажной любви, никакого отношения не имеет!). Выбрал, охмурил, сблизился.
И вскоре понял, что вновь совершил ошибку. Девушка оказалась страшно серьезной и чрезвычайно требовательной, отнимала массу времени — пришлось на какой-то период даже возлюбленный Интернет забросить! — одолевала ежечасными звонками, контролировала каждый шаг бойфренда и безо всяких шуток строила суровые планы создания крепкой семьи. Неизбежное расставание превратилось в трагедию: слезы, стоны, ночные звонки, дежурство в подъезде, родители, шантаж мнимой беременностью, две попытки суицида…
Третью даму сердца — тонкую изящную грацию, проказницу и беззаботную прелестницу — Альберт отхватил в Большом театре. Хороша была Танюша — краше не было в селе! В течение первых трех дней общения выяснилось, что девушка является одномоментно нимфо — и наркоманкой, а также не чуждается неких островных забав, вполне присущих чувственным и трепетным богемоориентированным созданиям. Далее продолжать?
Покончив с неблагодарным делом изыскания постоянной дамы сердца, Альберт впал в уныние. Дамочек с бульвара он опасался, там можно было отхватить все что угодно — от букета заболеваний до вооруженного грабежа или скандала с сутенерами.
Единожды наш отличник попробовал воспользоваться услугами закамуфлированного под Дом моделей элитного агентства, гарантирующего безопасность и качество. Агентство не обмануло — все было просто восхитительно, но… нерационально. Дорого очень — пришлось потом два месяца на сбережениях сидеть.
Ну и обратился наш бедолага к забавам юности беспечной. Перепробовал все подряд: видео, порносайты Интернета, журналы. За два года овладел искусством рукоблудия в совершенстве — можно сказать, стал мастером автономного секстренинга. Это было во всех аспектах рационально: дешево и безопасно. Только вот изюминка отсутствовала. Не хватало тех самых пресловутых ярких эмоций, каковые — вы уже в курсе — психологи настоятельно рекомендуют для ощущения полноты жизни. Экран монитора, журнал, телевизор, прочные стены квартиры отдельной, надежно защищающие от чужого любопытного взора, — откуда взяться захватывающей дух яркости и остроте?
«Пробило», как выражается Леха-мужлан, на яркость нашего парня совершенно неожиданно и неуместно. После окончания института Альберт направлялся в Сочи, но не как большинство смертных — адлерским поездом, а на самолете, естественно. Лето, духота, полупустой почему-то аэровокзал. Альберт сидел на втором этаже в ожидании регистрации, слегка потел, листал «СПИД-инфо» и потягивал сок. А напротив, несколько справа, разместились какие-то транзитные. Папа, мама, дочь. И чемоданы. Дочка — лет тринадцати девчушка, в легком ситцевом платьице, свернулась клубочком на скамейке, положила маме голову на колени и спит. И папа спит, и мама — тоже. А дочка так неловко прикорнула — платьице задралось и попка торчит с глубоко впившимися трусиками, прямо на Альберта смотрит. И тут в душе младого мастера автономного секса такое вдруг взыграло — все встало дыбом.
Оглянулся воровато по сторонам наш повеса: справа мужлан какой-то храпит, слева парочка юная цепко и потно лобызается — тоже хотят ноги сплести, как японцы выражаются. Извлек из сумки Альберт ножик перочинный, разрезал подкладку кармана, ручонку дрожащую в карман засунул, «СПИД-инфо» прикрылся и…
Да, это было что-то. В суммарной емкости — полугодичный оргазм от порносайтов или видеокассет соответствующего содержания. И неважно, что исподнее совместно с брюками испачкал и стон победный не сдержал на удивление лобзающейся парочки — оно стоило того.
С тех пор Альберт частенько искал случая полюбоваться втайне живой плотью и побаловать при этом свою похоть. Купил бинокль двенадцатикратный, изучил каждое окно дома напротив, гулял в Химки регулярно, выбирая удобную позицию у пляжа. Но особо пикантные ситуации получались крайне редко: рациональность всегда брала верх над нездоровой страстью и заставляла молодого экономиста соблюдать меры предосторожности…
Переезд в новый офис подарил Альберту, помимо близости к дому и удачного расположения стола, еще одну тайную радость. Спасибо заведующему филиалом! — Катя в кафе не ходит. Она плотно завтракает дома, в течение дня пьет кофе с овсяным печеньем, а после работы долго ужинает в обществе зав. филиалом. В ленч девица-краса совместно с подружкой единственной — секретаршей шефа Леной — выпивает по чашечке кофе, и потом они с особым цинизмом курят в туалете. В чем цинизм? А в том, что заведующий категорически запрещает курить в офисе. Пожара не хочет — в столице частенько горят разнообразные учреждения, сам не курит, и вообще… Для этой цели оборудована лестничная площадка: там плевательницы и соответствующая табличка. Но на площадке, сами понимаете, некомфортно — шастают всякие, пялятся, мешают интимно хихикать и так далее.
Обнаружил сие нарушение наш молодой эконом три дня назад — раньше всех покинул кафе, чтобы предаться интернетным забавам, проходил по пустому коридору офиса, зашел в «копирку» за бумагой для Лехи — он просил на обратном пути прихватить — услышал через решетку голоса, залез на стеллаж посмотреть…
Ну да — курят девушки. Да как курят! Открывают окно, ложатся животами на широченный подоконник, головы высовывают на улицу и смолят — думают почему-то, что таким образом в помещении будет меньше пахнуть дымом.
Так вот — головы-то на улицы повысовывали, а попки с ногами да юбчонками задравшимися оставили внутри! И лежат, ногами болтают. Глянул Альберт — чуть со стеллажа не упал.
Единственно, позиция была неважнецкой. Неудобно: голову выворачивать, изгибаться черт-те как, да и решетка застит — мешает во всей полноте насладиться перспективой. В этот же день наш страдалец почистил решетку с обеих сторон и приступил к техническому оснащению, полагая, что наконец-то нашел во всех отношениях удачный и долговременный проект…
Нет, прибор стоит тех денег. Вот они — попки. Четырехкратное увеличение, четкость изображения — что на вашем рабочем столе, сквозь паутинку колготок отчетливо трусики просвечиваются, каждый изгиб виден, каждая выпуклость! О-о-о, как вы прекрасны, девчонки! Спасибо физикам за оптику — да здравствует наука!
Еле сдерживаясь, чтобы не закричать в голос от переполняющей его страсти, вспотевший Альберт мастерки «душит гуся», стараясь продлить забаву — невиданная энергия, переполнившая чресла, давно просится вон из организма, готовая в любой момент выплеснуться наружу. О-о-о, девчонки, попки мои сахарные!!! У-ух-х-х, как я вас…
— Аль?! А-аль!!! Ты где пропал? — раздается из коридора недовольный голос Лехи-гада.
«Чего ему?» — Альберт вздрагивает и вдруг живо представляет: Леха — муж. Муж объелся груш. Катя — жена, а Аль забрался к ним в спальню и вовсю дрессирует чужую жену в черт-те какой немыслимой позе. А муж ходит по квартире и в любой момент может зайти в спальню. Ситуация более чем пикантна, согласитесь — куда там прыжкам с парашютом! Так вот — как только Альберт представил себе все это в полном объеме, на него накатила такая могучая волна острого наслаждения, что сдерживаться далее уже не было возможности. Перестав «придушивать гуся», Альберт крепко стискивает зубы, чтобы не закричать, впивается взглядом в зашевелившиеся попки — девчата докурили и собрались покинуть подоконник, и…
— Бац! — хлипкая дверь распахивается от мощного толчка, выдранный с корнем накладной замок зависает на одном шурупе. В проеме стоит Леха-гад. И пялится.
— Ага! О-о… И чем это ты тут…
— Ох-х-х!!! — тугая струйка прыскает на стенку, промазав мимо салфетки и зацепив по касательной стойку стеллажа.
— Ой-е-е! Ну ты зверь! — понизив голос до шепота, бормочет Леха и, отодвинув богатырским плечом одеревеневшего от ужаса Альберта, прикладывается к окуляру. — А-а-а… Ничего картинка. Ничего… Ну и как мы теперь?
— Что — теперь? — слегка раздеревенев, Альберт торопливо застегивает брюки, пламенея ликом, щурится на свет и лихорадочно соображает, как же выкарабкаться из этой страшнейшей ситуации. Лучше всего, конечно, убить противного мужлана. Эх, был бы какой-никакой бесшумный пистолет, которым киллеры злобные в кино пользуются… Но пистолета нет. А по-другому — увы, не получится никак, Леха-гад здоров ужасно, от природы наделен статью богатырской. Очень может быть, что и не следил он специально за Альбертом, а замок сломал ненароком, просто толкнув дверь…
— Ну, жить-то как будем? — Леха отлипает от окуляра и с любопытством пялится на Альберта — толстые губы прыгают в змеистой ухмылке. Гад!
— Я это… Я перееду, — бормочет Альберт, опуская глаза. — Мы можем поменяться столами прямо сейчас.
— Да это без вопросов! — восклицает Леха, махнув пренебрежительно рукой. — Это и так понятно… Ты теперь, я так полагаю, захочешь меня ежедневно ленчем кормить. В нашем кафе. Для тебя это будет небольшой убыток, я думаю. Ты как — готов к этому?
— Конечно-конечно, — торопливо бормочет Альберт, изнанкой рационального рассудка ужасаясь: жрать Леха горазд, он за один присест может умять хороший обед на троих нормальных сотрудников. В последующем, разумеется, необходимо будет скорректировать этот пункт. Но в настоящий момент Леха может требовать все что угодно. И он требует — понимает, подлец, что сейчас в пропахшей острым мужским секретом кладовке является полновластным хозяином вот этого очкастого баловня судьбы.
— И это… Единовременно ты мне жертвуешь… ну, допустим… три штуки баксов. Единовременно! Потом никогда не буду приставать — слово даю.
— У меня нет такой суммы, — кривится в плаксивой гримасе Альберт — это что же теперь, три месяца жить на офисную зарплату?!
— Хорошо — сколько есть, — напористо наседает Леха, не желая упускать стратегическую инициативу. — Сколько?
— Пятьсот есть, — опрометчиво сообщает Альберт — это как раз та сумма, которую он постоянно имеет при себе на случай возникновения непредвиденных обстоятельств. — Больше нету…
— Ладно — пятьсот так пятьсот, — слегка огорчившись, соглашается Леха. — Можешь рассчитывать на мое молчание. На, — он протягивает Альберту лист бумаги. — Думаешь, я за тобой следил специально? Очень надо! Тебе срочный факс из Белогорска — вот и искал…
Протерев стену и стойку стеллажа салфеткой, Альберт облегченно вздыхает. Фу ты, черт, — кажется, пронесло! Леха, конечно, гад, но если дал слово — сдержит обязательно. Проверено неоднократно.
— Ты извини, что в такой момент я — вот так, — заме
Чает Леха, ожидая, когда Альберт ознакомится с факсом. — Но сам понимаешь — ситуацию упустишь, потом уже не наверстаешь…
Да, кстати — факс! Факс, из-за которого, собственно, все и случилось. Альберт недовольно морщится и читает сообщение, поданное одним предложением без знаков пунктуации: такое впечатление, что его собственноручно набирал сильно спешащий большой человек, не привыкший обращаться с оргтехникой:
«…бросай все на хер немедленно прилетай мать в тяжелом состоянии Войтов…»
Глава 3. ПРОФИ. ТАКАЯ ВОТ ОБЫЧНАЯ РАБОТА…
— …это, простите на добром слове, дерьмо в шоколаде. Сверху красиво и гладко, а как укусишь — сразу ясно, что почем. Оно стоит того, чтобы с ним поступить примерно вот так, — наставление «Курс стрельб» два раза вошло с глухим стуком в контакт с обтянутой «Лесом»[12] задницей Умника и порхнуло в угол тира, жалобно шелестнув на лету страничками:
— Почему мы с ним так поступили, мосье Татариков?
— Написано не правильно! — четко выпалил здоровенный парниша с чрезвычайно веснушчатым и вообще разбойным ликом — правофланговый в двухшереножном строю, состоящем из двадцати одного курсанта. — После перестройки печатали, опечаток кучу напечатали!
— Гы-гы-гы… — оживленно отреагировал строй. Любят они это дело — ха-ха поймать на ровной месте. Молодые, здоровые, позади у подавляющего большинства — суровая армейская служба, впереди — вся жизнь, каждый курсант по окончании этого престижного учебного заведения получит высокооплачиваемую и внешне вроде бы нетрудную работу. А еще они Умника любят. По общему мнению курсантов, Умник — лучший препод «Абордажа». Сегодня он самостоятельно проводит практические стрельбы, без начальника кафедры, тот куда-то отлучился по «служебной необходимости». Самостоятельное занятие у Умника — это всегда событие. Будут разнообразные подвохи, подвывихи и неожиданные «вводные» на грани фола.