Церковь говорит: «Не только тебе, нам всем не нравится эта здоровая, плотская, спортивная бодрость, эти мирские радости, эта борьба за успешность, это покорение сердец, эти брачные танцы павлинов». «И еще, — говорит церковь, — мир любит вас здоровыми, успешными, популярными, нравящимися, несомневающимися, стремящимися быть как все, не хуже других. А нам как все — не надо. У нас узкий путь. Мы любим вас всякими: больными, бедными, брошенными, неуспешными, измученными вопросами, погребенными под грузом сомнений, не нашедшими себя в мире; такими мы вас любим даже больше». «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, — говорит церковь, — и Я дам вам покой». И еще: «Немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное… и уничиженное, и ничего не значащее».
В общем, если мальчик, вместо того чтобы в десятом классе рваться на танцы, читает Евангелие или какую другую духовно-приходскую литературу, велика вероятность двух пересекающихся событий: что он уверовал и что он гомосексуален. Не обязательно это главное (и тем более единственное) объяснение, но весьма возможное. Из глубины обычно и воззвах.
Хорошо, что это сейчас все такие информированные: интернет, сайты, приложения, кино, — а в прежние-то времена, пока мальчик разберется, что с ним да кто он, да отыщет скудные сведения, а он уже давно в церкви, а то уже и начал церковную карьеру. А попробуй из церковной карьеры выйти: церковную карьеру оставить, и сейчас — скандал, а в прежнее советское время и вовсе только в истопники или лекторы атеизма, да и не у каждого хватит сил начать с нуля, да и что начать: вера-то вроде никуда не девалась.
Можно ее ведь и продолжать, карьеру-то, и стать святым епископом Гиппонским, молодой клирик-гей, скорее всего, так благонамеренно и думает. Августин сделался с божьей помощью отцом церкви, ну и я, хотя бы чадом, смогу.
Вот этот вот механизм юношеского обращения ежегодно приводит в церковь — западную и восточную, северную и южную — многие тысячи молодых людей. И многие сотни в ней остаются. И в мечети тоже давно попробовали. Странно звать неустроенных, а потом делать круглые глаза: откуда эти тут? Однако божья ли помощь подается не всем, то ли не все пришедшие в церковь путем Августина оказываются так же сильны духом, как Августин. И тут, бывает, начинается безобразие, описанное о. А. Кураевым, и появляются юные архимандриты на гоночных джипах, и происходят странные возвышения, и заговор молчания с увольнением тех, кто заговорил. В молчании вообще всё и дело.
Гигантская проблема церкви как раз в том, что она прекрасно знает, сколько приходит в нее благодаря гомосексуальности, которая, рассуждая светски, — один из действенных психологических механизмов обращения, а богословски — один из путей Господних, которые, как известно, не совсем для нас исповедимы, потому как Бог может использовать любой земной дискомфорт, чтобы привести человека к себе, и очень часто использует именно этот. Церковь знает это про себя, но боится сказать. Знает и прячется от минимально честного разговора на эту тему за штампами. Затыкает уши, машет руками на манер распугивания ворон: «Кыш, кыш, проклятые!» А уже 2 000 лет не разлетаются.
А ведь есть целых два способа остановить приток геев в церковь. Только первому церковь сама изо всех сил противится. Первый — это вложить в головы людям, в окружающую людей словесную среду столько долготерпения, спокойствия, разума и правды, а не истерики и лжи, чтобы гомосексуальный подросток не впадал в излишнюю скрытность, задумчивость и искание смысла: так, чтобы ему можно было просто расти вместе с просвещенными сверстниками, а не бежать и прятаться от непонимающего мира в церкви. Или, по крайней мере, бежать туда от мира по менее двусмысленной причине.
А второй способ такой: сделать церковь менее замороченной, без вот этого, знаете, излишнего гуманизма. Переориентировать ее с размышляющих, мятущихся, задумывающихся, неудовлетворенных на здоровых, нормальных, всем довольных, которым все ясно, которые хотят просто быть, как все, не хуже других. Тогда, правда, она перестанет быть христианской церковью. Это отчасти с ней у нас и происходит. Но тогда зачем волхвы с их Дарами?
О ПОВЕДЕНИИ БИЗНЕСА
«Утихомирились бури революционных лон», сняли мэра Москвы, заменили новым, «теперь поговорим о дряни» — о сносе компанией Capital Group доходного дома архитектора Кольбе и о прочих сносах домов иными предприимчивыми девелоперами. Компания считает, что снесла какую-то дрянь, я считаю ровно наоборот. Но в нынешнем случае дело не в споре о ценности здания. Кажется, впервые в истории строительная фирма не просто уничтожила историческое здание в центре, а сделала это после того, как чиновники вручили им официальный запрет на снос, прямо на глазах у чиновников этот запрет вручивших. Это первый громкий снос эпохи Собянина, который обещал прекратить разрушение исторической Москвы, и к тому же вполне демонстративный: мэрия, судя по всему, действительно была против.
Несмотря на то, что дом был внесен в реестр памятников, в декабре 2010 года Capital Group получила от Москомнаследия разрешение на «разборку фасада». Однако, судя по всему, чиновников-градоохранителей с тех пор кто-то сильно напугал, и они передумали. Даже известно кто: новый мэр уволил первого старого замглавы Москомнаследия Романа Васильева, который это самое разрешение на разбор дома Кольбе подписал.
Москомнаследие отозвало свое разрешение на разбор фасада, представитель мэрии прибыл на стройплощадку и вручил компании соответствующее уведомление. Однако и после этого вольные каменщики из Capital Group руками подневольных таджиков продолжили сносить дом Кольбе и не оставили от него камня на камне. Волен оказался русский каменщик, я бы ограничил. Теперь какой другой каменщик почувствует себя связанным городскими запретами? Что это за бумажка? От мэра? Что такое мэр? Одеколон?
Саморегуляция откладывается
Мы, журналисты, ну и вообще неравнодушная российская общественность, каждый день волнуемся за бизнесменов, переживаем. Ночей не спим. Каково им, бедным, под гнетом инспекций и запретов? Освободите бизнес от проверок! Заводы — владельцам, земля — арендаторам, вся власть — советам директоров!
Но мы и сами лукавим. Это ведь мы вернулись по кругу. В конце 80-х было популярно простое решение. Давайте сломаем командно-административную систему, раскулачим чиновников как класс, бюрократию и номенклатуру — в Сибирь. И все начнет само по себе пышно развиваться и само себя регулировать. Сломаем асфальт — и немедленно попрут цветы. Оказалось, что под асфальтом есть много чего кроме подснежников, кроме задавленных луковиц тюльпанов и нарциссов. Сломали — а там и жучки, и червячки. И они быстрее подснежников бегают.
Говорят, без государственного вмешательства рынок отрегулирует сам себя. Хорошо, чиновничество себя как класс скомпрометировало, это общее место: достать чернил и убрать чернильницу на место. Довольно плакать и все одно и то же квакать. Но пока мне как гражданину страны и бизнес тоже не доказал, что можно расслабиться и ему спокойно доверять. А то я не помню, как в 90-е в порядке саморегуляции столичного рынка недвижимости старушки — владелицы центральных московских квартир всё падали и падали из окон. Был у Хармса, был пророческий дар. С тех пор бизнес стал цивилизованней, старушки мирно гладят сухих и черных кошек, а тут — на тебе: то Сapital Group вылезет, то «Хромая лошадь», где хозяева устроили вечеринку с фейерверком, предусмотрительно замуровав окна-двери и обложив помещенье хворостом, а потом пытались разбежаться по заграницам.
Лошадь захромала, командир убит, враг вступает в город, пленных не щадя, причиняя жертвы и разрушения. Потому что некому было как следует крепким гвоздем — как Лютер свои тезисы на вратах Виттенбергской церкви, — прибить запрет на ворота стройки на улице Якиманка. И никто из коллег по рынку, бизнесменов-строителей, не осудил вольных каменщиков из Сapital. Никто не сказал: «Они позорят наше предпринимательское сообщество, а мы не такие, мы любим историческую Москву и так делать не будем, а хозяев Сapital не позовем на наш корпоратив»? Нет, сидят, ждут: если прокатит у Сapital, и мы начнем.
Раньше у нас была удобная возможность списывать все разрушения в Москве на прежнего мэра. Старик Батурин заметил особнячок, и особнячок сошел в гроб. Во всем виноват противоестественный союз мэра и жены-застройщика. Но вот их уж нет, а особнячки все падают.
Давайте честно ответим на вопрос: если полностью отделить строительную церковь от государства и оставить бизнес один на один с городом — особнячки из окна будут падать медленнее или быстрее? Мой личный прогноз: в городе не останется ни одного подлинного исторического здания, кроме Большого театра и Кремля, да и вместо тех построят такие же, только лучше. Половина жителей Центрального округа съедет из аварийных и потому подлежащих немедленной реконструкции зданий эпохи эклектики, модерна, конструктивизма и сталинского ампира в социальные поселки за МКАД.
И только ли строительного бизнеса это касается? Ну, допустим, избавили мы хозяина плясового клуба «Лошадь» от инспекций, от которых, правда, как видим, толку не было. И соответственно — от взяток. И что он тут же накупит огнетушителей? И будет их раз в год менять? Напроводит сигнализаций новейших японских? Наделает запасных выходов с аварийным освещением — на случай полного обесточивания? (Обычно при пожаре гаснет свет, и люди в темноте в незнакомом месте не могут найти выхода.) Дверей понарубит новых, побольше, а старые расширит? Столиков рядом с ними не будет ставить, чтобы в случае чего выйти быстро? Билетов будет продавать согласно вместительности помещения и ни единым больше? А если бы закрыли «Лошадь» до пожара, так первыми бы мы и стонали, что давят инспекциями, житья от них нет.
Купил я как-то в приличном супермаркете «Паштет утиный с черносливом». Состав паштета утиного выглядел так: шкура свиная, шпик свиной, печень куриная, мясо куриное механической обвалки (так называется превращение в однородную массу лапок, кожицы и гребешков), крахмал картофельный, вода, соль, ароматизаторы, стабилизаторы, ну и чернослив. Утки там не было даже в виде утиного помета. Странно, что производитель поскромничал — можно было написать «Рябчики с трюфелями», чего уж.
Как гражданин я готов дать бизнесу свободу. Но для этого я должен быть уверен, что без всяких инспекций — просто на основе честной конкуренции и общественного договора свободных индивидуумов в свободной стране — мне в беляши не будут подкладывать фарш из соседской гулящей кошки и не снесут, не успею отвернуться, исторический дом. И потом не отобьются от меня юристами, за которых им есть, чем заплатить, а мне нет. Чтобы общество в конфликте государства и бизнеса встало на сторону бизнеса, он должен самостоятельно выкидывать из своей среды изготовителей кошачьих беляшей, клубы с хворостами, но без дверей и разрушителей исторических зданий. А не договариваться с ними и не делить с ними рынок.
Совок под видом капитализма
По случаю сноса дома Кольбе Capital Group выпустила пресс-релиз. «Также считаем необходимым прекратить спекуляции, наблюдаемые сегодня в различных источниках, относительно культурной ценности здания».
И ангельский быть должен голосок. Спой, светик, не стыдись. Что за язык! Это пресс-релиз современной компании? Или это перепечатанный в «Советском Ленинабаде» протокол заседания ленинабадского горкома? Чем он лучше тупого державного окрика государственной бумаги? Откуда этот слог: «прекратить спекуляции, наблюдаемые»? И, пардон, как можно прекратить то, что просто наблюдаешь? Бандитов к «Архнадзору» посылать? И почему, ознакомившись с этим районным пресс-релизом, я должен считать, что в госаппарате сидят тупые чинуши, а автор этой нескладухи — эффективный сотрудник передовой компании, которая сделает нас конкурентоспособными на мировом рынке?
Владислав Доронин, хозяин Capital Group, стильный красавец, бывший жених Наоми Кэмпбелл, свадьбу планировал провести в египетском Луксоре в храме XIV века до н. э., посвященном богу солнца Амону-Ра, а медовый месяц — в египетском отеле Old Winter Palace, построенном в 1886 году. Чувствует, стало быть, старину. И в Москве строит довольно приличные здания. А на Якиманке дом 1899 года постройки сносит.
Чем какой-нибудь хозяин рынка с джипом охраны лучше Михалкова с мигалкой? Тем, что он увеличивает ВВП? А может, он с мигалкой едет дом Кольбе сносить? Пусть тогда лучше в пробке постоит, а чиновник из Москомнаследия побыстрее доедет. Бугаи в форме частного охранного предприятия, которые от имени застройщика разгоняют архитектурно озабоченных граждан (а теперь заодно с ними и чиновников) от стройплощадки, — чем лучше ОМОНа, разгоняющего мирных демонстрантов? Так ОМОН мирных почти уже и не разгоняет, а вот частные армии капиталистов и прибьют не моргнут.
Вам приходилось оказаться у дверей большой компании в 18.00, в минуту, когда кончается рабочий день? Когда вас сметает хлынувшая наружу волна клерков? Вы хотите сказать мне, что они, пулей выскакивающие из дверей офиса (слава богу, отсидели!), — более креативны, чем сотрудники государственной конторы? Не понимаю, как огромная масса людей может заканчивать работу изо дня в день в один и тот же момент. Как иногда раньше, иногда позже — понимаю. А как каждый день в одно и то же время — нет. Они что, сидят с сумкой на коленях и пальцем на кнопке компьютера «выкл.»? А ведь похоже, что сидят.
Мы плачем, как государство черство и равнодушно, как оно отфутболивает простого гражданина. Так вот, общались ли вы когда-нибудь по интересующему вас вопросу с представителями крупных компаний? Не когда им нужно что-то вам продать, а по любому чуть менее приятному для них делу. Расскажите, с вами были эффективны и нежны? Я лично выплаты по страховым случаям получал через пресс-службу. В качестве простого гражданина и страхователя меня неизменно посылали. Жалуемся, что государство плевать хотело на мнение граждан? Хотело. Но пока я не вижу оснований всерьез думать, что девелоперы с партнерами, конкурентами, их чадами и домочадцами не хотели плевать. Чем снос дома частной компанией отличается от государственной рубки какого-нибудь заповедного леса? Отец, слышишь, рубит, ну и я не подвожу.
Власть последние десять лет расписывает мне, как ей удалось восстановить разваленное в 90-е сильное государство. Тогда пусть мне объяснят, каким образом среди бела дня в 500 метрах от Кремля не самая крупная частная компания публично игнорирует государственный запрет. Бизнес стонет о том, как тяжело ему под государственным сапогом, а когда доходит до его чисто конкретных интересов, поступает с общественным мнением ровно так же, как проклинаемые им чиновники. А чего тогда стонете? Идите, давайте взятки. Кого посадят, я не виноват. А мы тут в сторонке постоим.
Когда я пишу что-нибудь против Путина, я чувствую себя совершенно спокойно. Мне ничего не грозит, кроме повышенного читательского внимания. А вот когда мы, журналисты пишем о проделках какого-нибудь лавочника, чувство комфорта и безопасности наличествуют гораздо слабее. Такова специфика нашего режима: Путин-то не бросится назавтра выяснять отношения, а хозяин ближайшего рынка — вполне.
Цеховая мораль
Это я не о том, что бизнесмены жулики и воры. До такого пенсионерского ворчания уже не опускается даже КПРФ. Большая часть того хорошего, чем наша нынешняя жизнь отличается от застывшего в вечных очередях СССР, создано частным бизнесом.
Но мы вправе распространять одинаковые стандарты честности не только на чиновников, но и на предпринимателей, не только на государство, но и на бизнес. Ведь жулики и воры не обязательно состоят в «партии жуликов и воров».
Мне возразят, что в бизнесе, в отличие от современной российской власти, есть конкуренция, есть выбор между честными предпринимателями и жуликами: я могу бросить вторых и пойти к первым. Но на практике это не всегда так. Если я отравился поддельной водкой или колбаской с переклеенным сроком годности, я могу вообще никуда не дойти.
Я не могу поменять квартиру или офис, даже если узнаю, что мой застройщик снес мой любимый исторический дом в центре Москвы. Покупая заграничный тур, я могу не знать, что туроператор давно в долгах, не платит отелям и не собирается вывозить меня обратно. Он и туда-то не очень собирается. Я не пойду к нему в следующий раз, но в следующий раз его и не будет. Будет другая контора, где, теоретически, со мной может произойти то же самое.
Да, конечно, надо внимательно читать то, что написано мелким шрифтом в бумагах, которые подписывает гражданин, общаясь с бизнесом. Но я не могу каждый раз покупать холодильник с юристом и колбасу с инспектором Роспотребнадзора. Мне кажется, я имею право исходить из того, что если этот продавец холодильников или колбасы или издатель легально работает на рынке, то этого достаточно, чтобы я чувствовал себя спокойно. А не так, что продавец — молодец, если подмахнул мне холодильник без морозилки, а я, покупатель, — молодец, если вовремя это заметил.
И если мне не все равно, откуда у чиновника вилла, не набрал ли он взяток, не обидел ли сироту и вдовицу, то же самое я хочу знать и про бизнесмена. Вот эта рубашечка, которую я сейчас покупаю, — заплачено ли за нее портному, не обмерен ли поставщик гипюра и муслина, не тонут ли один за другим ловцы жемчуга, отправленные на дно за перламутром для пуговиц? От чиновника и от бизнесмена я хочу одинаковой честности и не понимаю, почему я должен хотеть иначе.
Общепризнанная проблема нашей власти в том, что она не сдает своих: даже если участник корпорации «Российское государство» совершает преступление, первый рефлекс системы — встать на его защиту. Да и второй рефлекс — такой же. Но то же самое происходит и в русском бизнесе.