- Что такое? - участливо спросил Санкт-Петербург.
- Я никуда не могу ездить без жены, - сказал я твердо, - хоть и на конференцию в Питер, у нас с ней...
- Так в чем проблема? - рассмеялся Санкт-Петербург с каким-то непонятным мне облегчением, - хорошо, вы сразу предупредили, двухместных номеров будет мало, я знаю это по предыдущему опыту, а сейчас я вам сразу такой двойной забронирую. Договорились?
- Пожалуй... - сказал я в некотором остолбенении и зачем-то посмотрел на часы: до конференции в Питере оставалось не так уж много времени - месяц, а дел невпроворот, надо было все очень четко продумать и решить, слишком хорошо помнил я свои предыдущие неудачи.
Нет, конечно, не думал я тогда о дарах - ни о чем постороннем я вообще не думал. Я представил себе город на Неве - сразу вообразил, бывал там два-три раза в жизни по каким-то случайностям. Но если честно, не город я себе тогда представил и вообразил, даже не отель в его центре. У меня в руке позванивал ключ от номера, я открываю... Нет - закрываю дверь, за окном белые ночи...
Погоди, остановил я себя, какой отель, дверь, раньше будет поезд... Конечно, поезд - "стрела", "СВ". Вот с чего надо было начинать.
Я отправился в Пен-клуб.
Скажем так: в те дни это было не самое удачное место для решения личных проблем. Пен-клуб готовился к международному конгрессу - впервые в России! У них, как и у меня, оставался месяц - паника и истерика... Кто это сказал, что человек - животное общественное? Не помню, но я, видимо, из других, хотя вполне сочувствовал моим коллегам, даже, быть может, сострадал, но где-то глубоко, скорей, на подсознательном уровне. Во всяком случае, озабочен я был совсем не тем.
Я поднялся по шаткой лестнице, открыл дверь и сразу увидел одного из самых ответственных за все это эпохальное мероприятие - человека горячего, открытого, порой непредсказуемого, чаще всего ироничного и самоотверженного. Поэт, бывший футболист, он резво бежал по коридору, а навстречу трещали звонки сразу нескольких аппаратов.
- Здорово, - сказал я и придержал его за рукав, что было, разумеется, нарушением футбольных правил и можно было б схлопотать желтую карточку, - с кем бы тут у вас поговорить насчет билетов в Питер?
- Ты с печки свалился?.. - с изумлением сказал он. - А совесть у тебя есть? Какие билеты, не видишь, что происходит?
- А что происходит?
- Товарищи, друзья, коллеги... - он был возмущен до крайности. - Тебе, видишь ли, нужны билеты, а у нас...
- Да что у вас стряслось?
- Ты можешь себе представить, сколько проблем, да каждые полчаса?!. Десять минут назад, - только что, мне звонят, и выясняется, что... Даже не знаю, как тебе объяснить, чтоб ты понял, ты ж ко всему равнодушен... Предположим, выясняется, что, скажем, Фолкнер не приедет - понимаешь? Не может, не хочет, дела у него, он, видишь ли, романы пишет, а мы рассчитывали, нам нужен хотя бы один нобелевский или чтоб...
- Пока все нормально, - сказал я, - что тут удивительного? У Фолкнера вполне уважительная причина, ты мог бы и сам догадаться, что он не приедет. Замените его, ну... хотя бы на Миллера.
- Какого Миллера?
- Генри, - сказал я, - Фолкнер старомоден, его никто уже давно не читает, а на Генри Миллера или Чарльза Буковски вся Москва сбежится. Это Витя Ерофеев думает - открыл тему, но мы-то с тобой знаем, кому здесь принадлежит первенство...
- Хорошо живешь, - сказал он, - время есть на шуточки, ты правда не понимаешь, в какой мы кошмарной ситуации?
- Не понимаю, это ведь ты сказал про Фолкнера?
- Я сказал для примера, чтоб не размазывать - ты же понял, о чем речь? Нам нужны звезды - понимаешь? А звездам мы не нужны - им нужны деньги, за так они нипочем не поедут. Вот, скажем, Эко...
- А ты читал Эко? - спросил я.
- Я его читать не буду, но это имя, а ему нужен не только бизнес-класс и не просто суперлюкс, но и тысячу долларов на карман - это, считай, самый минимум. А где их взять?
- Так он писатель или баней заведует в этом, как его, - в Неаполе? сказал я. - А может, он семечками торгует на ихнем привозе в Тоскане?.. Он понимает, куда его приглашают - в нищую страну, мы только вчера с четверенек поднялись? У нас проблемы - для того и конгресс. Тысячу долларов! А где писательская солидарность? Я его тоже читать не могу.
- То-то у тебя солидарность - билетами для себя интересуешься, а не тем, как у нас и что. В Питер ему надо...
- Меня пригласили на продолжение нашего конгресса, я должен буду вытянуть ситуацию, если она тут провалится.
- Ах вон оно что? Они вытащат, как же! Да они в маразме - в Питере, они только о себе думают, как и ты, впрочем. А мы должны не только всех пригласить, поить-кормить и обустраивать, развлекать и решать высокие проблемы, они, видишь ли, еще хотят, чтоб мы их потом всех отправили в Питер? Мы... Ладно, кончаем базар - ты будешь помогать? Главное-то здесь, не где-то в Питере - триста человек, можешь себе представить?
- Ты же сказал, никто не хочет ехать?
- Это Фолкнер не хочет... То есть... Ну что он ко мне привязался, этот Фолкнер! Я имею в виду этого, как его?.. А эти триста с полным удовольствием. Они, знаешь, зачем едут - все триста человек? Затем, чтобы громко, на весь мир заклеймить нас, как коллаборантов, что нам плевать на права человека, что Кавказ превращен в кровавую баню, а мы тут...
Мне стало не по себе: получалось, что я тоже типа коллаборант, думаю только о своих, скажем, проблемах, и как бы за чужой счет хочу это самое...
- Что ты так уж переживаешь за других, - сказал я вразумляюще. - Мы-то с тобой не такие, и у нас у всех свобода - в нашем Пене. Свобода, а не партия? У нас с тобой есть свое отношение - к Кавказу и ко всему прочему? Есть. Вот мы его и выскажем - разве не так?
- Это уже кое-что, - сказал он и посмотрел на меня помягче. - Ты, стало быть, еще живой. В связи с этим даю тебе конкретное задание. Тут такая история: у нас неожиданно сорвалась главная развлекательная программа посещение Большого театра, они такие деньги хотят слупить с наших иностранцев, у нас ни на что больше не останется. А зачем нам Большой? Нам он точно не нужен. Можешь его чем-нибудь заменить? Подумай - чтоб интересно, красиво, современно - настоящее гала-представление. Можешь?
- Подумаю, - сказал я, - у меня есть идея.
- Вот это другое дело, хорошо, мы вместе. Двое - уже кое-что. Пожалуй, ты прав - а не пошли бы они все!.. - он посмотрел на меня с симпатией. - Насчет билетов поговори с Клавой, только аккуратно, у нее крыша совсем поехала.
В комнате Клавы стоял сизый туман, она сидела за столом, уткнувшись носом в засыпанные пеплом бумаги, одна рука держала телефонную трубку.
- Здравия желаю, - игриво сказал я, - ты тоже страдаешь за общее дело?
- Зайди попозже, - она и головы не подняла, - или через месяц, у меня аврал, меня достали, я ни о чем постороннем не могу ни говорить, ни думать.
- А я не по постороннему, а по самому актуальному, хотя и пустяковому: мне только билеты в Питер - запиши, и я сразу исчезну.
- Обалдел?.. - она все-таки подняла голову, глаз у нее вовсе не было. - Я сейчас как раз этим занимаюсь, пытаюсь достать билеты из Сеула сюда - знаешь, где он находится? Неведомо где, на краю света. А потом надо доставать еще билеты из этого, как его... В Питер ты можешь купить на вокзале.
- Я не могу на вокзале, - сказал я, - я должен ехать вместе с теми, которых ты вывезешь из Сеула и из этого, как его. У меня особое задание. Считай, я руководитель делегации, которую мы отправим в Питер.
- Да?.. Тогда я закажу билеты под тебя - семьдесят человек берешь?
- В каком смысле - беру?
- Билет будет коллективный, на всех, но на твое имя, а потому тебе отвечать за посадку и за всякие там недоразумения. Много чего будет, не сомневайся. Я имею в виду всякие накладки и проколы: кто-то потеряется, а у кого-то уведут чемодан. Там будут корейцы, японцы, американцы, французы, англичане. Ну и другие, эти...
- Я никаких ихних языков не знаю, - сказал я.
- Тебе с проводниками разговаривать, а они только по-нашему умеют.
- А билеты будут в "СВ"? - спросил я.
- Почему в "СВ"? Только десять человек - самых-самых, для них "СВ". Остальные поедут в купе.
- Мне нужно в "СВ", - сказал я твердо.
- Не могу, - сказала она, - больше десяти мест мне не дадут, разве что кто не поедет.
- Эко не поедет, - сказал я, - и Фолкнер тоже. Эти два билета я беру.
- А зачем тебе два? - Клава впервые посмотрела на меня с каким-то человеческим выражением.
- Я еду с женой, это мое условие. Если нет, говори с ними со всеми сама с корейцами, японцами и этими. И сама беседуй с проводниками.
- Когда ж это ты женился? - спросила Клава, глаза у нее стали осмысленными, живыми и откровенно бабьими.
- У нас типа свадебное путешествие, - сказал я, - но только три человека об этом знают: я, она, а теперь и ты. Прошу - никому, а то сглазишь.
- Я ее знаю? - спросила Клава, видимо, напрочь позабыв о евро-азиатах, американцах и этих.
Женщины все-таки удивительные создания.
- Нет, - сказал я, - познакомитесь у поезда. Ты когда отдашь мне билеты.
Женщины все-таки удивительные создания.
- Нет, - сказал я, - познакомитесь у поезда. Ты когда отдашь мне билеты.
- Сложность в том, - сказала Клава, - что это очень большие деньги понимаешь? Иностранцы платят вдвое, а как я тебя проведу - ты ж не иностранец, по какой строке?
- Проведи, как еврея, - сказал я, - а потом сочтемся. Значит, я могу быть спокойным?
- Сколько лет? - спросила Клава.
- Двадцать пять, - сказал я и, увидев мелькнувшую у нее в глазах тень, добавил: - Если точно - двадцать девять...
Потрясающий день! Только-только начался отсчет - с утра, когда меня разбудил волшебник из Санкт-Петербурга, а фарт идет и идет... У меня ведь на самом деле появилась блистательная идея - это когда он сказал, что Большой театр срывается и его необходимо заменить чем-то более замечательным. Идея простая, а потому гениальная.
Ну как она может поехать в Питер, разве дело в гостинице - то есть под каким соусом она туда поедет, зачем, какое у нее отношение к писательскому конгрессу? Явная липа. А тут?.. А тут она организует то самое мероприятие перешибает Большой, писатели зайдутся, будет классная тусовка, а ей это ничего не стоит, ее только завести, я видел, как она работает, фонтанирует идеями: садится на стол, болтает ногами, закуривает, прищуривается... Пусть Большой плачет! А ей награда - поездка в Питер. Совершенно официально, по делу.
Мы встретились с ней в тот же день, вечером. Я понимал, что тянуть в любом случае нельзя. Каждый час дорог.
Реакция ее была, конечно же, предсказуемой, но как и всегда ошеломительна. Да меня все в ней ошеломляло - такое странное существо! И ведь никакого, скажем грубо, хотя бы милого, но кокетства, обычных прыжков и ужимок, всего набора - а как они порой, хочешь не хочешь, действуют на нашего брата... А здесь ничего: вполне естественная, подлинная заинтересованность. Да видел я, видел, как разговаривает она с людьми, с мужиками, так сказать, профессионалами в разной, в том числе и в этой, скажем, области: внимательно, с сочувствием, вежливо, четко - ни одного лишнего слова или движения. Но уже через пять-десять минут собеседник ее напрягался, собирался - не отлипал, а она... В глазах, что ли, было дело? Красивые глаза, ничего не скажешь, но на самом-то деле всего лишь, как уже было сказано, внимательные и заинтересованные... Чем?.. Вот в этом, пожалуй, и дело - чем они вдруг становились заинтересованными? Ну, каждый тут понимает в меру своей этой самой... Я еще тогда поразился, в первый раз - на том вернисаже...
Глаза, конечно, но тут, как бы и весь организм начинал участвовать в этом, порой совершенно необязательном ей разговоре, или скажем, действе - и собеседник остолбеневал.
Мы сидели в подвальчике, в Доме литераторов. Оставили нам единственное место изо всего прежнего советского роскошества - ни ресторана, ни бара. Впрочем, и на том спасибо.
А ведь, бывало, каждый день если не начинался там, то уж заканчивался в том доме непременно. Зачем-то было надо, хотя, если подумать... Помню, я написал Солженицыну в Вермонт, была у меня в ту пору переписка с классиком в связи с публикацией моего романа на Западе. Вы восемь лет оттянули в лагерях, написал я ему, а я восемнадцать просидел в ЦДЛе, удивительно, мол, что живым остался... Надеюсь, он понял мой нехитрый покаянный юмор и не обиделся. Поганое, конечно, было место, что говорить, но зачем-то нам важное, кто-то там сломался, а кто-то устоял - там ведь и дружба начиналась и многое еще, о чем до сих пор щемит сердце... Но то другая тема.
Да есть, существует и сегодня тот знаменитый ресторан - "Дубовый зал". Тот, да не тот, не для нашего брата литератора. На стенах огромные - как полотна Сурикова и Верещагина, растянутые-распятые шкуры диких зверей: медведи, волки, кабаны, даже почему-то - зебры...
Забежал я туда как-то, еще не зная, за ста граммами. Он мне налил у стойки. Я посмотрел на стопку. "А сколько я тебе должен?" - на всякий случай спросил, пока еще не выпил. Он назвал цену. "Чего? - говорю. - Да я четыре бутылки могу купить за эти деньги..." Теперь он поглядел на меня: у меня вид был, надо думать, очень сокрушенный. Да пей так, говорит. Я выпил.
Итак, сидели мы в подвальчике, выпили по сто, и я рассказал о сегодняшнем посещении Пена.
- Что думаешь? - спрашиваю. - Три дня в Питере, две ночи, а кроме того поезд - день отъезда, день приезда. Еще две ночи.
- Потрясающе, - говорит, - я знала, тебе это сразу придет в голову, как только услышала про конгресс в Питере - ты ж рассказывал по телефону?..
- Сообразительная, а я думал, у тебя мимо ушей пролетело.
- Но при чем тут Большой, - говорит, - я, вроде, не по этому делу?
- Па-де-де - не сможешь?
- В каком смысле? - говорит. - Впрочем, можно кой-что придумать...
В глазах у нее что-то такое проехало, и она как бы меня и видеть перестала. Чудо какое-то, думаю, ее только включить или завести...
- Понимаешь, - говорит, - писатели, я имею в виду настоящих талантливых людей, они обязательно и еще в чем-то...
- Ты про что? - не понял я.
- Ну хотя бы, скажем - рисунок. Вообще изобразительный ряд. Им, понимаешь, мало чисто литературного способа самовыражения, они себя и в другом ищут... Я талантливых людей имею в виду.
- А я как же? - говорю. - Выходит, я как бы, что ли, - без таланта?
- Ты себя в другом находишь, и меня это вполне устраивает.
- Тогда ладно, а то я было...
- Хорошо, - говорит, - давай телефон твоего футболиста, мы с ним договоримся.
- Зачем телефон, я тебя отведу, представлю, познакомлю... А в чем твоя идея?
- Нет, - говорит, - я сама, ты будешь только мешать.
- Ты ж его не знаешь?
- Видела я его - с усами, славный мужик, открытый и контактный. Об остальном не беспокойся.
- Так о чем все-таки речь?
- "Писатели рисуют" - понимаешь?
- Не понимаю. Да и какие писатели - кто из них рисует?
- Не обязательно живопись, - говорит, - могут быть рисунки на полях, почеркушки... Пушкин рисовал? Представляешь, какая может быть выставка Пушкина?
- Представляю, - говорю, - уже была тысячу раз. И больше.
- Вот я об этом. А у нас будет сегодняшняя литература.
- Да о ком ты говоришь - где ты нашла Пушкина?
- Вознесенский рисует, Битов рисует, Войнович рисует... Да и этот твой футболист. Я и книжку его читала, последнюю.
- Правда? - удивился я. - Что скажешь?
- Мне понравилась. Смелый человек, свободный, без комплексов. Пишет о сплошном блядстве, а такая чистота, даже наивность... Отличный малый, можно разговаривать. Короче, будет тебе выставка, почище Большого. А деньги этот футболист достанет? На помещение, оформление, развеску? Я и с галереей договорюсь - есть у меня мысль, и фуршет там может быть - хоть на сто-двести человек...
Самое поразительное, что наше "историческое сидение" в "Славянском базаре" мгновенно стало реализовываться: "футболист" дал отмашку - добро по всем пунктам, "галерея" оказалась очаровательным особнячком на Малой Дмитровке; ровно через месяц прекрасно оформленные картины наших гениев висели в двух залах и на лестнице, посетителей - толпа, не протолкнешься, фуршет по всем законам русского гостеприимства - высокая пьянка... А кроме того, тут же, для полноты действа была предложена презентация только что вышедшей двуязычной - и на английском - книжки: "Написано в тюрьме" - от Гумилева до наших дней...
Хозяйка особнячка - высокая, стройная, с оленьими глазами, выказывала полный прием, перед началом представления налила мне, как человеку, причастному к организации мероприятия, хрустальный бокал исконного нашего напитка, я был растроган и, как мне казалось, очень красноречиво принялся посвящать ее в глубины самой прочной традиции отечественной словесности.
- Русские писатели всегда сидели в тюрьме, - говорил я, глядя в оленьи глаза моей собеседницы, - полистайте хотя бы эту книжку... Кстати, давайте перейдем на "ты", а то как бы не совсем прилично...
- Я попробую, - сказала она и удивилась.
- Хотя, понимаешь, - продолжал я, воодушевляясь, - был, был момент, когда все мы дрогнули, примстилось нам, что останется эта традиция только в документах, свидетельствах и мемуарах, будет всего лишь почтительно изучаться. Останется в музее, экспонатами для моей подружки - понимаешь, о ком я говорю?
Она кивнула.
- Но когда познакомились мы с Гришей Пасько, - не унимался я, - вон он, видишь, пьет водку с нашим футболистом и этой моей подружкой?.. Пока он еще среди нас - я Пасько имею в виду. Познакомились и поняли - нет, живая она, вечно живая традиция, никуда нам от нее не деться...
- Вот вам... то есть тебе, микрофон, - сказала хозяйка особнячка и сверкнула оленьими глазами, - объясни присутствующим, а то для иностранцев все это уж точно темный лес.
- Я не умею по-ихнему, - сказал я, - разве что ты переведешь?
- Why not, - сказала хозяйка особнячка.
- Господа коллеги! - сказал я в микрофон и звякнул хрусталем о бутылку. С приходом к власти всенародно избранного нового президента ворота русской тюрьмы снова широко распахнулись для нашей словесности - заходите, дорогие коллеги, гостями будете!..