По Неве гулял ветер - как в море, голова моя покатилась... Помню только, что мы оказались в Летнем саду, играла тихая музыка, я танцевал, обнимая то одну, то другую из обнаженных скульптур. Брат куда-то исчез. Изольда тоже. Потом мы долго шли вдоль Фонтанки, и моя барышня непременно хотела, чтоб я увидел что-то под парапетом у Инженерного замка, они вдвоем с Тиной обещали крепко держать меня за ноги, я кое-как отбился. Мы взяли машину, долетели до гостиницы, поднялись на десятый...
Все. Больше ничего не было.
Я проснулся от звонка. Нашарил на тумбочке аппарат.
- Ты куда пропал? Я тебе звонил, звонил...
- Вроде на месте.
Я огляделся: в номере я был один.
- Что-то я тебя не видел на открытии?
- К докладу готовился, - сказал я, - у меня завтра. Утром.
- Давали талоны на обед-ужин. Через пять минут... - тут я узнал голос: мой московский приятель, сосед по гостинице. - Так ты пойдешь на ужин - у меня коньяк, мы ж договаривались?
- Я целый день пил...
- Что ты пил?
- Водку.
- Коньяк смягчает и снижает - сразу придешь в себя.
- Ты думаешь?
- Убежден.
- Но у меня нет талона и я не один.
- Я тоже не один. Не валяй дурака.
- Хорошо. Минут через десять.
- Я зайду...
Куда ж она подевалась? - подумал я, и она тут же появилась: завернутая в полотенце, с мокрыми волосами.
- Ты вырубился, как только вошел, - сказала она, - Тина даже испугалась.
- Где она?
- Уехала к Изольде.
- Очень тактичная, - сказал я. - Учти, нас пригласили на ужин, в ресторан. Официально.
- Это тебя пригласили, а я тут как бы...
- Если хоть кто-то поморщится, я уеду в Париж, - сказал я.
Странно, но я был жив и в полном порядке.
В ресторане полутемно, сновали официанты, похожие на морских офицеров, на нашем столике, накрытом на четыре персоны, стояли цветы, горели свечи. Контраст с подвальчиком на Неве оглушителен. Или никакого подвальчика не было?
Принесли закуску: рыба, ветчина, салаты. Горячее на выбор - осетрина на вертеле или шашлык.
Приятель поставил на стол бутылку "Камю".
- Расскажи про открытие, - сказал я.
- Ты с ума сошел - нас там не было.
- Ты же сказал?
- Шутка.
- За первый день!
Мы выпили.
- Пожалуй, ты прав, - сказал я, - снижает, смягчает и окончательно приводит в чувство.
- Опыт, - сказал приятель.
Моя барышня рассказывала, как я танцевал с обнаженными скульптурами в Летнем саду. Помощник приятеля сначала робел, стеснялся, потом начал оттаивать. Очень славный был помощник.
Принесли горячее.
- Мне тут нравится, - сказал я, - жалко, осталось два дня. Но понимаешь, в чем беда - мой доклад...
- А что такое?
- Не могу нащупать идею.
- Тебе было сегодня хорошо?
- Более чем.
- Вот тебе и идея. Ты был свободен и делал, что хотел. Тебя привезли, устроили, накормили - но ты все равно свободен.
- Ну и что? - спросил я.
- У тебя доклад на тему - "Писатель и власть"?
- Очень свежая тема, - сказал я, - если и осетрина такой же свежести...
- Тебя можно купить за жареную осетрину?
- Понял, - сказал я, - будем считать, доклад мы написали. Я твой должник.
4
- Все-таки слишком похоже на гостиницу, - сказала она.
- А ты думала, будет особняк или бунгало?
Она сидела на кровати, болтала ногами и курила.
- Ты можешь сдвинуть кровати, - попросила она вдруг. - Меня бесит идиотская тумбочка.
Кровати казались каменными. Я попробовал... Потом поднапрягся - не шелохнулись. Я взялся за тумбочку, подлез сбоку, ощупал...
- Да тут болты!.. Надо гаечный ключ или пилу. А где взять?.. Погоди, московский сосед сказал, что они все время работают - если у него?
- Они на компьютере работают - при чем тут пила?
Коньяк, конечно, смягчает, снижает и... Но, быть может, если коньяк после водки - совсем другая реакция?
- Что-то у меня голова покатилась, - неожиданно сказала она, - можно я чуть вздремну?..
- И у меня съехала. Не надо пить чего нам не положено.
Я лег на соседнюю койку, между нами торчала тумбочка: получалось, что у нас как бы не двухместный номер, а две комнаты, разделенные...
Загрохотало, загремело, захрипело, зазвенели стекла - трамвай вломился в распахнутое окно, я свалился с кровати. В комнате плавал, клубился серый туман. Я подполз к окну на четвереньках, осторожно поднялся и выглянул...
Далеко внизу, посреди классического петроградского пейзажа, разворачивался трамвай - звенел, грохотал, дребезжал, навстречу ему заезжал другой, а за ним... И все это в сером плывущем дыму... Это у них называется белые ночи, вспомнил я.
Я прикрыл окно. Стало потише, откуда-то ползли хрипы.
Она лежала на боку, обнаженная рука свесилась, пальцы касались пола. Это она хрипела. "Уж не трамвай ли ее задавил?" - странно подумал я. Подошел и поднял руку - рука была влажная. Я пощупал лоб - мокрый, горячий. Провел по волосам - и волосы мокрые. И подушка была мокрая. "Слава Богу, вода, а не..."
- Что с тобой? - спросил я.
Она не просыпалась.
Я сел рядом - как на скамейку после дождя. Тут я испугался и принялся ее тормошить.
- Может, "скорую" вызвать?
- Ты что - увезут неизвестно куда...
- Так с тобой бывает?
- Первый раз...
Я обтер ее полотенцем и переложил на свою кровать. "Хорошо, не съединил..." Накрыл двумя одеялами. Она тут же уснула. "Что русскому здорово, то..." А кто из нас русский?..
Походил по номеру, снова выглянул в окно: трамваи один за другим разворачивались - круг был под нашими окнами. Жуткий город.
Простыней больше не было, я завернулся в полотенца - их много, как в заграничном отеле.
...Трамвай грохотал, дребезжал, звенел, хрипел - надвигался... Она лежала, положив голову на рельс, волосы закрывали лицо, я кинулся к ней... И проснулся...
За окном все тот же серый туман, грохот трамвая, она тихонько поскрипывала на соседней койке. Тоже мне Анна Каренина, подумал я.
Волосы у нее высохли, подушка была влажной, а простыни сухие. Я поднял ей голову и перевернул подушку. Она не проснулась.
"Зачем бедному еврею такой дворец?" - вспомнил я. И опять заснул.
На сей раз я оказался в лесу: зимний сумеречный лес по обе стороны дороги, деревья в белых шапках. Дребезжащий трамвай тащили... лошади. Я видел впереди два хвоста, нет, еще один, третий... Я сидел рядом с кучером... Нет, рядом с вагоновожатым. "Гляди!" - крикнул он и нажал на звонок. Перед нами, через колею прыгнул заяц - серый, взмахнул длинными ушами и скрылся в лесу. "Стой! крикнул я, - плохая примета, предупреждение- не доедем..." - "Ладно тебе, сказал вагоновожатый, - бабьи сказки..." И тут через дорогу прыгнул еще один. Или тот же - серый и ушастый. Я схватился за рычаг: трамвай заскрипел, грохнул, дернулся, я ударился головой о...
Проклятая тумбочка! Это я об нее приложился. За окном клубился все тот же серый туман, грохотало, звенело...
Она спала глубоко и тихо. Посапывала.
Если водку мешать с коньяком, то тебе открывается... Что открывается?
Я вспомнил, откуда возник заяц. На открытии выставки писателей, которые рисуют, кроме презентации книги о литераторах, сидевших в русской тюрьме, была еще одна презентация. Наш коллега Битов предложил проект: "О перебегании зайцем дороги Пушкину". Мне тогда было не до того, я думал о билетах на поезд, менял "СВ" на купе и разрабатывал механизм интриги. Но что-то, видать, засело, а тут после перемешивания коньяка с... Да, все выстроилось, об этом я им сегодня и доложу.
Что же произошло 175 лет назад на зимней дороге из Михайловского в Петербург? - скажу я им. А они будут меня переводить на разные языки... Ну, чтоб не слишком углубляться в эту историю?.. - продолжу я. И дело даже не в том, что ежели бы не заяц, у нас не было бы последующего десятилетия, сделавшего русскую литературу действительно великой. В то время никто ничего об этом не мог знать и даже думать. И Пушкин, который "наше все", в том числе. Но он не хотел скакать в Петербург, это очевидно. Не хотел, но у него не хватало мужества себе - не кому-то, а себе! - в этом признаться...
Я думал все быстрее, быстрее, и мне стало весело: я сидел на идиотской кровати, лицом к окну, за ним клубился серый туман, который они называют "белыми ночами", далеко внизу гремел дурацкий трамвай, а я повторял про себя свою завтрашнюю - нет, сегодняшнюю! - речь...
Откуда же заяц, который спас русскую литературу? - риторически спросил я. И сам себе ответил: "Да не было никакого зайца. Или был, но это не имеет ни малейшего значения".
Я приоткрыл окно, вдохнул серого тумана и закурил. Голова легонько поплыла...
Это высокая история, заторопился я, испугавшись, что утеряю нить и опозорюсь. В жизни человека непременно присутствует Бог, не важно - знает он о том или не знает. И человеку дано слышать Его или не слышать. Но Он всегда рядом и особенно явственно в минуты пограничные, когда человек стоит на перекрестке: направо пойдешь, налево пойдешь... Господь все знает о каждом из нас, предупреждает и протягивает руку. А дальше твой собственный выбор: или ты Его услышишь и поймешь, или нет, но тогда пеняй на себя. Господь знает все потаенные мысли человека и всегда готов ему помочь...
Я вспомнил нашу первую ночь: если она была предупреждением, почему я Его не слышал и не понял?.. Нет, об этом сейчас я не хотел думать, мне надо было разобраться с докладом.
Дело тут в том, быстро говорил я себе, что никто другой не мог бы дать Пушкину такого совета, он не услышал бы и не захотел бы никого слушать, да никто б и не решился давать такой совет.
И тогда Господь послал "зайца", которого на самом деле, по всей вероятности, не было. У Бога сколько угодно таких "зайцев", и Он может выпускать их в любую нужную Ему минуту.
Те, кто видел, как зайцы перебегают дорогу, знают, как это происходит, скажу я им, - это мгновенье, даже перед автомобилем с горящими фарами. Или перед трамваем, - добавлю я, и тут они уже совсем ничего не поймут. А там, на зимней дороге из Михайловского, он мелькнул - и Пушкин получил ответ, совет, сделал выбор, оперся на протянутую руку, - и развернул лошадей...
Конечно! Пусть они представят себе, что едут к девушке, а она ждет где-то за следующим поворотом - разве что-то или кто-то способны нас остановить, уговорить - отказаться? Да никогда! Но если вы понимаете, - скажу я им, и пусть меня переводят на все ихние языки, которые я никогда не буду знать! что эта девушка на самом деле вам не нужна, что ваш порыв всего лишь минутная слабость, за которую потом платить годы и годы, сломать себе жизнь... Но вы обещали, она ждет и рассчитывает... Господи, хоть бы спустило колесо или заглох мотор, думаете вы, а девушка поплачет, слезы высохнут... Девушка плачет, шарик улетел! И если в первом случае, когда нет никакого сомнения, только любовь, азарт и легкость - да пусть сотни зайцев, не остановишь! - то в случае, когда нужен всего лишь повод... И тогда ты разворачиваешься...
Да, пусть этот пример не слишком корректен, скажу я им: в случае пушкинского зайца речь шла о чести и верности дружбе. Но разве любовь - не высокий выбор? Соблазн, его преодоление, или - поражение... А поражение может быть высоким или всего лишь чужим, тебе не нужным. Не твоим.
Меня уже несло. Да, писатель обречен на поражение, продолжал я свою речь. Он создает нечто из ничего, из мелькнувшего чувства, ощущения, мелькнувшей мысли. Он создает характер, - как Господь Бог человека из глины. Но он всего лишь человек, а потому созданное им, даже в самом удачном варианте, в самом гениальном воплощении его мысли, ощущения или чувства никогда не будет абсолютно созвучно задуманному. Только он сам знает о своем поражении, и только он один может о нем судить...
Вот что такое творчество, скажу я им, и вот чем на самом деле должен заниматься писатель. Как бы он ни страдал от того, что происходит вокруг - с ним и с тем, что ему дорого, как бы ни гремели в нем его гражданские чувства. Он может выразить эти чувства на бумаге и тем помочь людям, которые способны его понять. Но это его собственный выбор, и он волен, как любой его соотечественник, плотник или доярка, оставить свое дело и заниматься реальной политикой. В этом тоже его свобода. А власть всегда временна, и ее усилия имеют в виду, в лучшем случае, всего лишь сиюминутный успех... Выбирайте...
Очень напыщенно, подумал я, и мне стало неловко...
- Что с тобой? - услышал я за спиной. - Почему ты завернулся в полотенца, отдал мне все одеяла?.. Я спала, как мертвая, прости, пожалуйста... Больше такого не будет.
- Хорошо бы, - сказал я, - эта воробьиная ночь оказалась позатейливей первой.
- Правда, прости, я не понимаю, что со мной и почему.
- Пить надо меньше, - процитировал я младшего брата. - Ты помнишь битовского зайца?
- Какого зайца?
- Тогда, на твоей выставке, он со своим другом-скульптором предложил проект и демонстрировал золотого зайца. Они поставят его на верстовом столбе в Михайловском.
- Там была толпа, и все говорили хором. Я не разобрала.
- Надеюсь, не золотого, - продолжал я, - золотого унесут первой же ночью. Бронзового в ночь следующую. А медный простоит неделю, и его найдут в скупке. Если повезет. У нас охота на медь - ты не слышала? Провода срезают на десятки километров.
- Ну и что? - спросила она.
- Ничего. Просто заяц бывает нужен, когда не хочется делать то, что ты, быть может, делать должен. С точки зрения нравственного императива. Или не должен. В этом твоя свобода. И об этом - мой доклад.
- Я ничего не поняла, но, наверно, пора вставать.
- Пожалуй, тем более, я как бы и не ложился...
И тут зазвонил телефон.
- Вы собираетесь завтракать? - сосед, московский приятель. - Шведский стол в том самом ресторане, где вчера... Через пять минут.
- Через полчаса, - сказал я.
- Через полчаса я должен вернуться в номер, у нас срочная работа. Тогда увидимся вечером.
- Ты не будешь на моем докладе? - спросил я.
- Я же объяснил - я занят. Мой доклад, кстати, завтра, и мне надо еще и к нему...
Человек работает сутками, а я лезу к нему со всякими глупостями. Мне стало стыдно.
Зато я успею в душ и, быть может, даже побреюсь...
В ресторане - другой интерьер, светло, столики, столики, народу, как на вокзале...
Пива не было видно. Мои коллеги кушали йогурт и пили кофе.
Огромная стойка: салаты, сыр-колбаса, жареная картошка, жареная рыба, жареное мясо, макароны в соусе...
Я онемел. Всю жизнь я хочу есть: папу убили, маму посадили... Первый раз наелся, когда мама вернулась из лагеря, потом одна, вторая, третья жена - но они как бы не по этому делу, хотя порой, но крайне редко, и у них бывали гастрономические фантазии... Последние десять лет я воспринимал еду вообще только закуской. Но если случалось, меня, бывало, не удержать...
- Гуляем по всему буфету, - сказал я и взял глубокую тарелку.
Следовало, конечно, выработать систему, но я не успел, испугался, что все это великолепие мгновенно исчезнет. И принялся накладывать все подряд: салаты, жареную картошку, рыбу и мясо, макароны в соусе и что-то еще.
Когда я шел к занятому ею столику, похожие на морских офицеров официанты глядели на меня с уважением, а иностранные коллеги - с восхищением.
Моя девушка кушала кофе. Даже без йогурта.
- Покарауль миску, - сказал я, - и не торопись с кофе. Я сориентируюсь насчет пива.
Пиво продавали в баре. Я взял три бутылки - "Балтика", третий номер.
- Ты справишься? - спросила моя Анна Каренина.
- Мне нужны силы для доклада. Боюсь спутать зайца с этим, как его... Александром III. Хотя они и не похожи. Помнишь, у Мраморного дворца?
- А может, скажем - ты заболел? Это я виновата, ты не спал всю ночь.
- Ты очень заботливая. И совестливая, - сказал я. - Но я должен отчитаться за билеты и всю эту роскошь.
Нас посадили в автобус. Может, тот самый?.. Я тщательно обшмонал салон, лазил под сиденья - крутых яиц не было. И красной икры тоже.
Я не успел усесться и отдышаться, мы уже остановились. Опять Фонтанка!
У дверей нас ждала Тина, мерцала глазами.
- Я спала как мертвая.
- Она тоже, - сказал я.
Тина посмотрела на меня с сочувствием.
- А Изольда всю ночь проплакала, - продолжала она, - с утра я ее утешала: убеждала, что ты хороший, но она...
- Я хороший, - согласился я, - мне просто не везет с бабами, у них идеи или обстоятельства. Одной я предложил поехать в Австралию, но она... Ты помнишь, я про это рассказывал. Другую привез в Санкт-Петербург, а...
Тут моя барышня подошла, и я заткнулся.
Дворец, мраморная лестница, большой зал, длинный стол, микрофоны, наши евро-азиаты и эти. Мы сели втроем.
- Ты правда ко мне хорошо относишься? - спросил я Тину, она сидела слева.
- Я тебя обожаю, - сказала она, - если б я не была ее подругой...
- Тогда принеси, - сказал я, - а то мне сейчас отсюда уже не выйти - вдруг позовут к микрофону?
Тина раскрыла сумочку. Я заглянул. Дамские сумочки очень вместительны.
- Я подумаю насчет твоего предложения, - сказал я.
- Изольда права - ты скотина, - она и впрямь была возмущена. И закрыла сумочку.
- Я пошутил, - сказал я, - от смущения.
На столе стояли бутылки с водой: я налил в один стакан воду, а она под столом - в другой.
- С утра можно и понижать, - сказал я, - иначе бывает трудно разобраться с тем, что ты должен сделать, чтоб отстоять свою собственную свободу. Выбрать. Или - или...
- О чем вы все время шепчетесь? - спросила справа моя Анна Каренина.
- Я пересказываю кое-что из тезисов...
Мне дали слово через час, и за это время мы с Тиной успели повторить.
Наверно, я был не слишком красноречив и едва ли точен. Когда я рассказывал о том, как на зимней дороге из Михайловского в Петербург трамвай чуть было не переехал зайца, переводчик открыл рот и замолчал.
Напротив меня, через стол сидел очень знаменитый московский писатель, мы были едва знакомы, и я не знал, что он тоже приехал. Он реагировал очень живо, смеялся, подмигивал и что-то такое изображал пальцами. Для оратора всегда очень важен конкретный слушатель. Я обращался только к нему и закончил с подъемом:
- Писатель имеет право на высокое поражение, - сказал я, - в этом его подлинное мужество и подлинная свобода. Они значительно более ценны, чем любые усилия власти, неважно - тоталитарной или демократической, улучшить человеческую жизнь путем увеличения производства нефти, презервативов или "стингеров", - и все это якобы во имя рекламируемой властью Свободы, Демократии, Гуманности и прочей Белиберды. Впрочем, коль ему, писателю, охота, он волен сотрудничать с властью, даже властью становиться. И Бог ему судья, если он оставит письменный стол, поменяет перо на мундир чиновника или эполеты солдата. Это его выбор, его совесть, а он стоит перед своим Богом...