Мощные, с высоким берцем, ботинки водителя надавили на газ, машина вяло тронулась и поехала в сторону Лужников. "Девятка" попетляла по переулкам с такой медлительностью, словно и она ощущала себя живым существом и не могла двигаться быстрее на этой жаре, дважды прошла по набережной и только потом остановилась на улочке за мрачным гетто общаги Гуманитарного университета министерства обороны.
Худощавый скосил глаза на густо увешанные бельем балконы с торцов общаговских корпусов и посомневался:
- Может, не здесь... Все-таки военные тут живут...
- Военных уже не осталось, - не согласился водитель. - Эти, - кивнул на корпуса, - только для вида форму носят. А так - грузчики, сторожа да торгашня... Им уже и зарплату не дают. Не за што...
Медленно и осторожно худощавый отлепил от правого бока коричневую папку из кожзаменителя, положил на колени. Ноги дрогнули, будто приняли на себя тонну веса.
- Там все? - скосил неживые глаза на папку водитель.
- А почему Савельич не пришел? - придавил папку ладонями худощавый.
Его ноги перестали вздрагивать. Тонна на коленях почему-то стала легче, когда к ней прибавили ладони.
- Он тебе звонил? - поднял холодные глаза с папки на бледное лицо пассажира водитель.
- Так точно. Утром звонил. На служебный телефон.
- Вопросов нет?
- Да в принципе, нет.
- Ну так какой базар? Чего мы тормозим?
Пискнув, зевнул на заднем сиденье брюнет. До этого он с такой тщательностью осматривал трусы, лифчики, рубашки, кальсоны и платья на общаговских балконах, так изучал улочку, на которой они остановились, словно потом хотел по памяти нарисовать картину.
- И не надо, братан, имен, - хруснула кожа руля под пальцами водителя. - Все нормалек. Мы прощаем тебе твои бабки, а ты даришь нам эту фигню. Дураков среди нас нет. Точно?
Худощавый стал еще бледнее. Папка отяжелела уже до двух тонн. Но он все же отлепил ее от коленей и продвинул по воздуху на пару сантиметров. Водитель жадно выхватил ее, протянул назад брюнету и, ощутив, что пальцы освободились, вяло, одними скулами, улыбнулся.
- Ну и лады, - потянулся он на сиденье. - До метро дорогу найдешь?
- Скажите, братцы, а Саве... Извините, шеф ничего больше не говорил?
- Не-а, - водитель поймал кивок брюнета, только что под сочные щелчки кнопок открывавшего папку.
- Он не говорил, зачем ему... ну, это? - никак не мог успокоиться худощавый.
У него было лицо мраморной статуи, а глаза все быстрее и быстрее становились еще неживее, чем у лысого водителя.
- Американцам, ну, типа перепродадим, - икнул водитель и хрипло рассмеялся. - Да не боись. Никому не толкнем. Просто шеф у нас такой шизанутый, - покрутил он у виска пальцем с золотой печаткой. - Шибко этим увлекается... как это?..
- Криптографией, - промямлил брюнет.
- А-а... - вздохнул худощавый, - Теперь уж все равно.
Он беззвучно выскользнул из машины, оставив приоткрытой дверцу, и как-то зыбко, как по качающейся палубе, заковылял к спрятавшемуся за домами павильону метро.
- Все проверил? Нет облома? - резко обернулся к брюнету водитель.
- Откуда я знаю? - женским голоском ответил он и снова поправил прядь над ухом. - Тут три дискеты и какие-то бумажки с цифрами. Это только шеф разберется.
- Без понта?
- Ну ты что, смеешься? Как же мы можем сейчас без компьютера определить, что на тех дискетах записано!
- А что, не можем?
- Да ну тебя! - пыхнул брюнет и, увидев исчезающую за углом узкую спину их недавнего гостя, игриво спросил: - Он тебе понравился?
- Чего? - не понял водитель.
- Се-ерьезный мужчина, - чмокнул губами брюнет. - А какое у него звание? Генерал?
- Капитан первого ранга, - трогая машину, пробурчал водитель. - Или типа второго. Я в этом тоже не разбираюсь...
Примерно через полчаса худощавый вошел в кабинет, на двери которого висела всего одна табличка - "СВИДЕРСКИЙ В. В.", мокрыми, скользящими пальцами закрыл на два оборота за собой замок, прошел к столу, на ходу расстегивая мокрую рубашку. От стола, передумав, повернул к платяному шкафу. Распахнул его скрипучую дверцу, хотел повесить снятую рубашку на вешалку, но она не подчинилась ему, упала на пыльный ковер. Свидерский посмотрел на нее так, как будто впервые в жизни увидел, поднял глаза на другую белую рубашку, висящую на плечиках в шкафу, ожегся взглядом о три большие ребристые звездочки на погоне уже этой рубашки, отшатнулся и вдруг вспомнил о сейфе. Царапая ключом по его бурой поверхности, он еле попал в скважину, щелкнул замком, рванул на себя дверцу, содрав нитку с пластилиновой опечатки. Рука рывком выхватила из теплого чрева сейфа бутылку водки.
"Полная", - мысленно обрадовался Свидерский, хрустнул
пробкой, обернулся к журнальному столику в углу кабинета. На
нем холодно блеснул графин и три стакана. Но до столика было
целых пять шагов, а ноги не хотели делать ни одного шага.
Ноги онемели после тонны веса в машине. Они переставали быть частью его тела, и Свидерский, вскинув бутылку, вприхлеб стал пить прямо из горлышка.
Вонючая, одновременно и горячая, и холодная жидкость текла в нос, в уши, по шее, но он не замечал этого, как не замечал и того, что онемело от ожога горло, что он уже не дышит, а хрипит. Бутылка опустела так быстро, что он даже не мог вспомнить, полной она была или нет.
Тонкие пальцы разжались. Стекло тупо ударилось о ковер. Свидерский недоуменно посмотрел на неразбившуюся бутылку, и в этот момент кабинет рывком качнуло из стороны в сторону. Он вскинул сжатую в тиски голову, обернулся к зеркалу, висящему на стене, и не узнал себя. Из прямоугольника на него смотрело не привычное худощаво-интеллигентное лицо под ровненькой шапочкой седины, а страшное черное пятно под белым мазком плесени.
Со сжавшимся от ужаса сердцем, он отпрыгнул в глубь кабинета, впервые ощутив за эти минуты, что ноги ему все-таки подчиняются, и вдруг начал задыхаться. Рука сама потянула липкую майку от груди, но это совсем не помогло. Рот хватал воздух, рот искал его в огромном с пятиметровой высотой потолка кабинете и не находил.
Страшная, совсем не земная жара жгла его. Улица, по которой он еще недавно шел изнывая от зноя, показалась царством ледяного холода. Свидерский бросился к распахнутому окну, вскарабкался на подоконник, распрямился с корточек, с хрипом и клекотом набрал то, что было воздухом, в легкие и, не удержав равновесия, беззвучно упал вниз, на такие кажущиеся с высоты шестого этажа игрушечными красные-красные кирпичи.
7
Тулаев осторожно взял со стола целлофановый пакетик с гильзой, плотно обтянул ее, всмотрелся в дно. На нем темнели две ровные черточки, сложившиеся в прямой угол. Одна сторона угла касалась края дна, а вторая не дотягивала примерно миллиметр до среза.
- "Ческа збройовка", - как бы про себя произнес он и тут
же кивнул.
Кольцевая обработка патронного упора и характерная вмятина от зацепа выбрасыателя на дне и кольцевой проточке гильзы делали ее точно не "тэтэшной".
- Вы так считаете? - из-за плеча Тулаева посмотрел на пакетик следователь Генеральной прокуратуры.
- Скорее всего, "Ческа збройовка", - уже смелее сказал Тулаев.
- Да, их сейчас навезли от бывших друзей, - вздохнул следователь. Впрочем, гадать не будем. Я гильзу сейчас на экспертизу отправляю, - он помолчал и все-таки спросил: - Неужели у ФСБ две бригады следствие ведут?
Тулаев сразу вспомнил крепыша и успокоил следователя:
- Мы из разных отделов. Им нужно одно, нам - другое.
- И всем нужны деньги...
Следователю было далеко за пятьдесят и, судя по одежде, жизнь он прожил кое-как, от зарплаты к зарплате, и теперь видел в Тулаеве лишь помеху к тому, чтобы наконец-то на старости лет заиметь хороший банковский счет, плюнуть на поганую службу, купить дом где-нибудь в Ярославской области и жить в свое удовольствие.
Тулаев молчал, и следователь отвечал тем же, но почему-то казалось, что он постанывает от злости. Хотя на самом деле постанывал и гудел вентилятор, стоящий в углу кабинета на тонкой журавлиной ножке.
- А остальные вещдоки у вас? - пропустив укол мимо ушей,
спросил Тулаев.
- Нет. Коробку, которой они инкассаторов глушанули, вместе
с проводами отдал, кусочек ткани и следы подошв тоже.
- А следы крови, слюны?
- Крови нет. А слюна... С подозрительных участков пробы
взяты, но мало ли... Может, это и не налетчиков слюна. А
может, и не слюна вовсе...
- А пленка с голосом?
- Все в лаборатории... Абсолютно все, - отвернулся к сейфу следователь. - Сейчас и за гильзой зайдут. Просто эксперт из пулегильзотеки по личным делам отсутствовал.
Его сутулая спина подрагивала от каждого щелчка ключа. Когда дверца все же пропела унылую песню, следователь быстрым движением отправил в черную пещеру сейфа пакетик с гильзой, быстро закрыл его и долго слюнявил пластилин прежде чем вдавить в него печать.
Смотреть на чужую спину всегда утомительно. Как будто гонишься и никак не можешь догнать. Или стоишь в очереди, которая никак не кончается. Впрочем, иногда в спину смотреть приятнее, чем в лицо. Особенно когда оно такое черствое и неприветливое, как у следователя.
Смотреть на чужую спину всегда утомительно. Как будто гонишься и никак не можешь догнать. Или стоишь в очереди, которая никак не кончается. Впрочем, иногда в спину смотреть приятнее, чем в лицо. Особенно когда оно такое черствое и неприветливое, как у следователя.
Тулаев перевел взгляд на висящую на стене картину: ровненький красивый домик, чистенькое, до самого горизонта, поле, желтый, похожий на яичницу, островок леса вдали. Наверное, о таком домике и покое мечтал следователь. Только зря выбрал картину с осенним, умирающим лесом. Неужели потому, что считал мечту умершей?
- А скажите, Виктор Петрович, - впервые за их встречу назвал следователя по имени-отчеству Тулаев, - обследование коллекторов что-нибудь дало?
Хозяин кабинета медленно обернулся, внимательно посмотрел в глаза настырному лысеющему мужчине и вяло ответил:
- Кажется, ничего. Во всяком случае, мне не докладывали.
Свое имя-отчество в ответ Тулаев так и не получил. В воздухе висел призрак пятидесяти тысяч долларов и, только лопнув, мог что-то изменить в отношениях между прокуратурой и ФСБ.
- Но с показаниями свидетелей и потерпевших я могу
ознакомиться-то? - не сдержал резкость Тулаев.
- Пожалуйста, - холодно ответил следователь и показал на
лежащую на столе папку. - В соседнем кабинете. Там как раз
никого нет. Сотрудники в отпуске.
- Спасибо. А там я могу позвонить?
- Да, там есть телефон.
Тулаев бережно взял папку, обогнул еще злее загудевший вентилятор и вышел из кабинета. Посмотрев на розовое кольцо лысины на его макушке, следователь ощутил холодный гвоздик внутри. Гвоздик кольнул в сердце и напомнил, что следователь все же соврал. Возле люка в колодец коллектора в районе Каланчевского отстоя поездов дальнего следования один из милиционеров все-таки нашел кое-что.
8
Возле мусорного бака в куче гниющих помидоров барахтались два бомжа. Явно побежденный в борьбе мужичонка плющил красные шкурки своей узкой спиной и с хрипом махал по повисающему над ним седому здоровяку слабенькими кулачками. По внешнему виду ему было лет тридцать от роду. Оседлавшему его мужику - чуть больше сорока. Хотя вполне могло оказаться, что им обоим - по двадцать пять. Бродяжничество быстро старит.
- Дай ему по башке! Дай в пятак!- пнула поверженного бомжа войлочным сапогом сорок пятого размера, одетым на спичечные ноги, девчонка-бомжиха и проскороговорила все матерные слова, какие знала. На ее опухшем, раздувшемся лице, похожем на лицо трубача, выдувающего звук из своего инструмента, горели от злости серые точечки глаз.
- Ща...ща, - с натугой пообещал победитель, пытаясь
поймать беспокойные руки соперника. - Г-гад чеченский...
- Сами вы... оба... г-гады, - хрипел побежденный. - Вы...
вы...
- Это наши баки! Усек?! Мы их прихватизировали! И нечего
по ним шнырять, крыса чеченская! - взвизгнула бомжиха,
махнула ногой, но промахнулась, и войлочный сапог "Прощай, молодость" черным снарядом полетел под колеса пермского поезда.
- Вот твари! Опять дерутся, - оценили схватку из двери
вагона и тут же захлопнули ее.
Для проводников на Каланчевском отстое пьяные драки бомжей были таким же привычным явлением, как мытье полов в тамбуре или смена таблички с номером вагона на обратный путь из Москвы. Схватиться врукопашную бродяги могли из-за чего угодно. Лишний глоток водки из общей бутылки, ревность к любимой бомжевской подружке, а то и просто косой взгляд были способны вырвать из завшивевших дряблых тел такую ярость, какой бы позавидовал боксер-профессионал.
Нырнувшая под поезд девица оставила борющихся на солнцепеке один на один, и тут побеждающий бомж наконец-то поймал тощую правую руку соперника, прижал ее ногой к земле, облапил грязными сизыми пальцами пустую бутылку за горлышко, замахнулся ею и ощутил, что бутылка странно потянула его наверх вместо того, чтобы вдребезги разлететься на голове горбоносого противника.
- Ты чего? - обернулся победитель на схватившего его руку невысокого мужчину. - Ты чего лезешь?
А тот безмолвно надавил большим пальцем на грязную кисть бомжа. Что-то хрустнуло, упала на гравий между шпал бутылка, и победитель взвыл волком.
- Вставай! - приказал цепко держащий его за кисть Тулаев.
Бомж под удивленным взглядом своей выкарабкивающейся из-под поезда подружки встал и тут же получил пинок по голени от лежащего.
- Через пять минут чтоб тебя на Каланчевке не было! - толкнул Тулаев бомжа, который оказался на голову выше его. - И подруги твоей тоже. Иначе загремишь за сотый километр.
- Это мои баки, - прохрипел, отступая, он.
Больную кисть он прижимал к груди как ребенка.
- Это наши баки! - заступилась за него бомжиха.
- Еще раз объяснять? - платком вытер ладонь и палец Тулаев и сразу швырнул белый комок в спорный мусорный бак. - Или в камере будем разговаривать?
- Пошли, это мент, - снизу вверх прохрипела бомжиха и за рукав потянула за собой дружка.
Они поковыляли между донецким и пермским поездами, потом нырнули под колеса, навек исчезая из жизни Тулаева, и только тогда снизу подал голос оставшийся бомж:
- А мне идти, гражданин начальник?
Перепутавшиеся смоляные волосы парня напоминали щетину обувной щетки. Под глазом у него синел поздний, уже заживающий синяк, а свежие царапины делали его небритое бурое лицо еще более жалким.
- Ты - чеченец? - спросил Тулаев, глядя на его орлиный, с горбинкой, нос.
- Нет. Я не чеченец, - прохрустев галькой, встал он.
- А чего ж они тебя так называли?
- Я беженец. Из Чечни. Точнее, из Грозного.
Он стоял, покачиваясь, как тоненькое деревце под ветром, и Тулаев, еще раз всмотревшись в его лицо, понял, что парень действительно не чеченец, хотя примесь кавказской крови в нем явно вычернила волосы и заорлила нос.
- Из-за мусорного бака, значит, дрались?
Тулаев обернулся и с удовольствием увидел, что никого в раскаленной щели между поездами нет, а двери вагонов захлопнуты намертво.
- Где этот люк? - резко спросил он бомжа.
- Мы за бак дрались...
- Ты видел тех, кто вылезал из люка? - шагнув к бомжу почти вплотную и сразу ощутив тошнотворный запах мочи и гнили, все-таки выжал из себя вопрос Тулаев.
- Люка? Какого лю...
- Вчера. Поздно вечером.
От запаха можно было упасть в обморок. Но падать пришлось бы на гниющие помидоры и корки арбузов у мусорного бака, а их аромат вряд ли был бы слаще.
- Ну-у?.. - всмотрелся в то, что дергалось, плавало в слизи над синяком, Тулаев.
- Я... я издали... чуть-чуть. Я с-под колес...
- Сколько их было?
- Да я... да что... стемнело уже... И я... мало ли кто по канашкам лазит...
- По чем? - не понял Тулаев.
- По канашкам... Ну, по канализациям... Может, монтеры, а
может, наши кто... вот... свободные, значит, люди...
- Свободные? - хмыкнул Тулаев.
Значит, у бомжей существовала своя философия, и пока он, иногда встречаясь с ними на улицах Москвы, жалел их, они, оказывается, в свою очередь, жалели его как человека, так и не узнавшего, что можно стать свободным и ни от кого не зависеть. А мусорный бак? Раз они дрались за него, а точнее, за то, что в нем, то, получается, они от бака совсем и не свободны? Или они свободны от человеческих приличий и условностей? Тулаев на мгновение представил, что случится со страной, если все сразу станут такими же свободными, как вокзальные бродяги, и его перекоробило еще сильнее, чем от вони, поднимающейся от линялых брюк бомжа.
- Так сколько все-таки их было? - повторил он вопрос.
- Две... ага... две пары, - попробовал трехдневную щетину бродяга.
- С чего ты взял, что именно пары?
- По задкам.
- По чему? - удивился Тулаев.
- Ну, по задницам, - заморгал бомж, прогоняя выдавленную солнцем слезу. - Они ж у мужиков и баб разные. У мужиков плоские... Ну, если сзади смотреть. А у баб, значит, гитарами. С ободами, значит...
- Но ведь было темно. Ты же сам говорил.
- Ага. Уже темень была, - почему-то обрадовался бомж. - Токо они пошли сначала туды, - показал он в конец состава, - супротив света прожекторов, и я, значит, их силуэты запечатлел. А потом... потом свернули под поезда и туда, вправо, ушли... Вот... и, видно, пьяные они были...
- С чего ты взял?
- А одна баба или, может, девка совсем на ногах не стояла.
Ее парень и другая девка волокли... Вот... А другой
парень... во-от... он какой-то мешок тащил.
- Они говорили о чем-нибудь?
Тулаев так пообвыкся рядом с бомжом, что уже и запах его перестал замечать. Хотя если считать вонь платой за сведения, то это была в общем-то небольшая плата.
- Не... не помню... Может, чего и брякнули, но по тем путям поезд пошел на Курский, к отправлению... Нет, ничего не слышал...
- А милиция когда здесь появилась?
- Менты? - бомж нахмурил выгоревший лоб и тут же испуганно
посмотрел на своего собеседника. - Ну, граждане милиционеры
где-то через час пришли... Или позже. Они все люки подряд