В детстве Наташа ничего интересного из себя не представляла, а после того, как умерла мать, вышла из-под контроля. Джоди помнит ее с черной помадой и короткими нагеленными волосами, пузиком и покусанными ногтями. Сложно представить, чтобы она теперь стала хоть сколько-нибудь привлекательной. Тодда пленила ее молодость, ведь им заинтересовалась девчонка вдвое моложе. Мужики таковы, им нужно самоутверждаться. Наташа Ковакс, разумеется, не значимая фигура, не тот человек, с которым стоило бы считаться. У Тодда это увлечение ненадолго. У него так всегда, а всем известно, что поведение человека в будущем точнее всего можно предсказать по поведению в прошлом.
Хорошо, по крайней мере, что она сама устойчивая, зрелая, верная, может сохранять семью. Больных в этом мире полно, без здоровых, способных взять удар на себя, распадались бы вообще все пары. И она делает это охотно, с радостью, ей приятно быть полнофункциональным элементом союза, психически уравновешенным, со счастливым детством, без каких-либо душевных травм. Джоди ясно понимает, что она здоровая и нормальная. Во время учебы она ходила к терапевту и познала себя.
На терапию она пошла благодаря одному из профессоров в Школе Адлера, который сказал, что ей будет полезно пройти через этот опыт – посидеть в кресле пациента. Исследовав собственную психику, говорил он, она поймет, как помогать в этом и другим. Он рекомендовал это не всем студентам, поэтому Джоди было любопытно, почему он выделил именно ее, но так и не спросила. Но она знала, что в некоторых учебных заведениях личная терапия является обязательным условием для получения диплома. Например, те, кто учится работать по Юнгу, и сами проходят добротный курс анализа.
Выбирая дополнительный курс после университета, прежде, чем остановиться на Школе Адлера, Джоди рассматривала и Институт Юнга. Ей нравилась его идея индивидуации, процесс осознания себя вне расового и культурного наследия – «обретение целостности» в терминологии Юнга. Человек должен выработать собственный взгляд на жизнь, найти в ней свой личный смысл, отдельно от того, чему его могли учить старшие. Но в целом юнгианский подход казался Джоди тайной, похожей на запертую на замочек шкатулку, ведь Юнг придавал огромное значение мистицизму и символизму. Один из последователей этой школы сказал ей однажды, что полная жизнь требует опыта участия в символической драме – для чего Джоди всегда была настроена слишком скептически. А Адлер привлек ее более прагматичными взглядами на социальный интерес и целеполагание.
Джерард Хартман, к которому она пошла, тоже придерживался Школы Адлера, и, как и сама Джоди, работал консультантом-психологом, но имел больше опыта и титулов. Ей тогда было за двадцать, ему – за сорок. По вторникам она приходила к нему в винтажную многоэтажку на Уошингтон-стрит возле парка, к десяти утра, не опаздывая. В кабинете было то невпопад натоплено, то слишком холодно из-за кондиционера, так что она завела привычку носить с собой пару свитеров независимо от стоявшей на улице погоды, чтобы по необходимости можно было одеться или раздеться. Джоди вполне понимала базовую подоплеку любой терапии, по большому счету, не зависящую от направления: кем и откуда бы ты ни был, именно таким ты сформировался и вырос в саду своего детства. Другими словами, жизненные установки и взгляд на окружающий мир – то есть психогенный базис – были заложены задолго от того, как тебе стало можно выходить из дома без родителей. Все твои мнения и предпочтения, способности и трудные места, где ты лишаешь себя счастья и где страдаешь, все это перекочевывает из детства во взрослую жизнь, поскольку в раннем возрасте, когда ты был наивным и впечатлительным человеком в развитии, ты оценивал свой опыт и делал соответствующие решения, вытекающие из твоего видения своего места в этом мире, решения эти пускали корни, крепли, формируя твою жизненную позицию, способ мышления, манеру выражения – того тебя, с которым ты стал сам у себя стабильно и неуклонно отождествляться. Джоди усвоила это во время обучения на теоретическом уровне и была готова столкнуться с этим на практике во время терапии. Легкость и самообладание, с которыми Джоди смотрела на эту перспективу, основывались на вере, что в ее случае все пройдет безболезненно с учетом того, что стартовала она из удобной точки и позитивно смотрела на жизнь.
Джерард, одни габариты которого – огромная голова, ноги, широкие плечи и грудь, внушительный рост – излучали изрядную мужественность, понравился ей сразу. К тому же, у него была шикарная темная шевелюра и очень волосатые запястья, пахло от него сигаретами и обивкой автомобильного салона, запахи эти благодаря отцу и дяде у нее тоже отождествляются с мужчинами и мужским началом. А еще Джерард немного косил. С такой внешностью он мог бы быть ковбоем, но этот образ он сам для себя считал неподходящим и носил только костюмы с галстуками, даже никогда не позволял себе снять пиджак, словно не замечая перепадов температуры воздуха в кабинете.
Сев в день их первой встречи напротив него, Джоди обратила внимание на лежащие на подлокотнике кресла блокнот и ручку, которыми, тем не менее, Джерард пользовался очень редко, на то, что он никогда не торопится, давая ей достаточно времени для ответа на каждый вопрос; ей показалось, что выглядит он уставшим, даже измотанным многочисленными тяжелыми спорами с клиентами. Но его лицо, как правило, полное сожаления, как бы говорило о том, что Джерард горюет вместе с ними, в том числе и с ней, что он тебе сочувствует, будет к тебе внимателен и что он человек надежный.
– Расскажи о своем первом сознательном воспоминании, – начал он, и Джоди поведала о том, что первым пришло в голову.
– Дело было в больнице, мне вырезали гланды, хотя это мне потом мама рассказала. Но я помню, как стояла в этой детской кроватке, крутила головой, смотрела на других малышей и как мне стало не по себе, когда кто-то из них заплакал.
Он ждал, так что Джоди продолжила.
– Я не понимала, почему тот малыш плачет. Мне захотелось это выяснить.
Джерард все молчал, так что она, наконец, добавила.
– Наверное, я рано поняла, что психотерапия – это мое призвание.
Это его рассмешило. Джоди порадовалась, что у ее терапевта есть чувство юмора.
Джерард спрашивал, что еще она помнит из детства, Джоди рассказала еще около пяти-шести эпизодов, а он все не унимался. Адлеровский подход к ранним воспоминаниям, естественно, был ей знаком, и Джоди понимала, что терапевту все равно, насколько точно она пересказывает события, да и вообще было ли все это на самом деле. Эта школа психологии считает, что в воспоминаниях человека важно то, как он о них рассказывает; их ценность в том, что в рассказе отражается его жизненная позиция. Для терапевта это непаханое поле, но к самой себе Джоди этот фильтр никогда не применяла. Она вообще не из сентиментальных, не хранит ничего на память, у нее нет даже альбома с фотографиями, и она редко думает о прошлом. Теперь же, к ее удивлению, каждое воспоминание вздымает сильные чувства. То, что осталось от давно ушедших времен, оказалось не старьем, как она предполагала, не допотопными останками, а чем-то живым, свежим и бурным.
Джоди вспомнила праздничное клетчатое платье с бархатной окантовкой, как мама подкручивала ей волосы щипцами, как у нее прилип язык к ледяным перилам, как она упала с дерева и вывихнула запястье, как они с бабушкой пекли печенье, как папа читал ей сказки, как старший брат толкнул ее на качели, как она играла в дочки-матери, классики, ладошки с другими детьми, как дала подружке поносить любимый браслет, а та его потеряла, и как она сожалела о своей щедрости. Из школьных времен Джоди вспомнилась красивая девочка Дарлен, которой она старалась подражать, и девочка Пенни, которая неправильно ответила на вопрос «сколько человек в трио». Пенни сказала, что двое. И каждое событие сопровождалось оценкой, выводом: Джоди была рада тому, что она, девочка, поняла, что в хвастовстве и безрассудстве смысла нет, что мужчины относятся к ней хорошо, что играть весело, что при необходимости можно проявить эгоизм, что она может перенимать у других то, что ей нравится (например, хорошую осанку Дарлен), что она умнее Пенни и что у нее есть потенциал.
Так продолжалось и в течение двух последующих сессий, она рассказала Джерарду о том, как пришла в психологию, что считала это своим призванием – но, возможно, заблуждалась. С возраста семи-восьми лет дома ее считали семейным терапевтом, поскольку она могла утихомирить младшего брата, Райена, которого мучали кошмары по ночам, вспышки раздражения, иногда он кусал сам себя. «Зовите Джоди», – говорили родители, когда у него шла кровь или когда он начинал метаться в кровати.
Райена она обожала. Прижимала к себе покрепче и укачивала, пока он не уснет, либо же отвлекала шутками и играми. В итоге родители хвалили ее, и Джоди очень радовалась этой похвале. Но утешать братика и работать с клиентами с их белыми пятнами, удушающей злобой, ревностью, одиночеством и жадностью – это разные вещи.
Так продолжалось и в течение двух последующих сессий, она рассказала Джерарду о том, как пришла в психологию, что считала это своим призванием – но, возможно, заблуждалась. С возраста семи-восьми лет дома ее считали семейным терапевтом, поскольку она могла утихомирить младшего брата, Райена, которого мучали кошмары по ночам, вспышки раздражения, иногда он кусал сам себя. «Зовите Джоди», – говорили родители, когда у него шла кровь или когда он начинал метаться в кровати.
Райена она обожала. Прижимала к себе покрепче и укачивала, пока он не уснет, либо же отвлекала шутками и играми. В итоге родители хвалили ее, и Джоди очень радовалась этой похвале. Но утешать братика и работать с клиентами с их белыми пятнами, удушающей злобой, ревностью, одиночеством и жадностью – это разные вещи.
– Ну, мы стараемся как можем, – сказал ей на это Джерард.
– А если этого будет мало?
– Когда клиент знает, что тебе на него не плевать, битва уже наполовину выиграна. Эмоциональная поддержка сама по себе в состоянии творить чудеса. А уж потом полагаешься на образование и мозги.
– А способности? Тоже наверняка что-то значит.
– Как и в любой другой работе. Их надо развивать. С опытом будет получаться лучше.
Джоди проникалась к своему терапевту все большим почтением, и он стал для нее якорем, придававшим стабильности в неизведанных морях, а также в некоторой мере даже музой. Кивок, слово или жест Джерарда могли стать для нее маркером или подсказкой. Его привычное косоглазие и звучные гласные заговорщически помогали ему ее раскручивать. Даже сама атмосфера кабинета, его нейтральные цвета, ровное освещение, тишина, лишь иногда нарушаемая взрывом голосов в коридоре или открывающейся и закрывающейся вдалеке дверью – хотя эти звуки были все равно что приглушенные, словно под водой, – могла запустить проектор ее памяти, перенести Джоди в детские годы, воскрешая их.
Но, несмотря на все это, она ничего особенного не ждала, не думала, что в ходе ее работы с Джерардом раскроется что-то такое. Джоди не придавала терапии повышенного значения, считая ее лишь частью своего обучения, элементом профессиональной подготовки. В конце концов, ведь она не проблемы решать пришла. По сути, на том жизненном этапе у нее все было хорошо. Клиент, чье самоубийство пошатнуло ее веру в себя, юный Себастьян, медленно, но верно отходил на задний план, с расстояния стали видны и другие решающие факторы, а не только ее халатность. Также шел уже третий год счастливой совместной жизни с Тоддом, когда они еще настойчиво и демонстративно ходили всюду вместе, показывались в обществе лишь для того, чтобы похвастаться своим сладострастным блаженством. Это была самая большая ее влюбленность, в тот период она как никогда всецело отдавалась плотским утехам, даже больше, чем в первый год учебы в университете, который Джоди уже тогда могла охарактеризовать исключительно как полнейший промискуитет.
Они с Джерардом неизбежно дошли до родителей, в особенности до их игры в молчанку, ему эта тема показалась достойной всестороннего обсуждения, судя по тому, как часто он к ней возвращался. Но Джоди уже все об этом знала и ничего нового не выяснила.
Джерард: Каково тебе было, когда они друг с другом не разговаривали?
Джоди: Думаю, нас, детей, это напрягало.
Джерард: Ты напрягалась?
Джоди: Иногда мне было смешно. Например, когда к нам кто-нибудь приходил на ужин, и родители суетились вокруг них – ну, вроде как все внимание на гостей, чтобы не пришлось разговаривать с собственным супругом… Я смотрела на Райена, он начинал сводить глаза к носу и хвататься за горло, я смеялась, он тоже смеялся, и мы сидели, тряслись от хохота, изо всех сил стараясь держаться, чтобы еда изо рта не вывалилась. Вообще-то, и такое несколько раз бывало. Вот так вот.
Джерард: Смех – хороший способ избавиться от напряжения.
Джоди: Не знаю, по-моему, ничего такого тут не было, в том, что они не разговаривали. Ну, то есть для них-то – да. Но я поняла это только когда повзрослела.
Джерард: Что именно ты поняла?
Джоди: Как он с ней обращался. С чем ей приходилось мириться. Мы жили в маленьком городке, все знали, что происходит. Я думаю, тяжелее всего для нее было именно это унижение. Мысль о том, что люди ее жалеют. Это ее деморализовало.
Джерард: Значит, отец был неверным, а мать – деморализована. А на тебе это как сказывалось?
Джоди: Забавно, я вот только что вспомнила. Однажды я пошла за ним, к ней домой.
Джерард: Расскажи поподробнее.
Джоди: Это была посетительница. Она приходила в аптеку. Я всегда обращала внимание на то, как она одета, как себя ведет, что покупает. Обычно это были леденцы от кашля. И валиум. Она всегда выглядела нарядно – помада, юбка, каблуки – все так очевидно. И она совершенно не стыдилась, меня это в некоторой мере шокировало.
Джерард: Продолжай.
Джоди: Однажды эта женщина зашла в субботу, а я была там, помогала, и как только она что-то купила и вышла, отец снял халат и попросил меня постоять за прилавком, но я закрыла аптеку и пошла за ним. Думаю, до того момента у меня оставались хоть какие-то сомнения. Но все оказалось крайне выразительно и безапелляционно – он взошел по ее ступенькам, позвонил, она открыла дверь и впустила его.
Джерард: А матери ты что-нибудь сказала?
Джоди: А какой смысл?
Джерард: А с ним поговорила?
Джоди: Нет. Я думаю, что уже тогда я понимала. Эта женщина, она была вдовой. Стандартная история про жертву войны во Вьетнаме: муж возвращается домой в инвалидном кресле, а через несколько месяцев умирает от передозировки. Отец ввязался в историю, о которой мог впоследствии пожалеть, но бросить ее просто так он не мог.
Джерард: И твоя мать от него не уходила.
Джоди: Тогда семья бы развалилась.
Джерард: А как бы ты поступила на ее месте?
Джоди: Если бы у меня было трое детей? Наверное, точно так же. Терпела бы. Но ведь мы учимся на ошибках родителей, да? Я на ее место не попаду.
Джерард: В смысле?
Джоди: Не пойду замуж. Не буду рожать детей.
Джерард: Ты так решительно заявляешь.
Джоди: Я так настроена.
Джерард: Получается, что в некоторой мере ты как будто расплачиваешься за их ошибки.
Джоди: Я хочу управлять своей жизнью. Хочу быть счастлива.
Джерард: Счастье не выпишешь по рецепту.
Джоди: Если я в итоге окажусь в таком же положении, как мать, мне будет некого винить, кроме себя.
Но проблемы родителей были трудностями взрослых и на ее детскую жизнь особо не повлияли. На самом деле, жилось Джоди лучше некуда: процветающая семья среднего класса с хорошими базовыми ценностями – трудолюбие, достойный заработок, патриотизм, образование. И детство, отличающееся сбалансированностью и устойчивостью, летний отдых, уроки фортепьяно, плаванье, воскресные походы в церковь, семейные ужины за одним столом. Ее любили, хвалили, воспитывали, поддерживали. Училась она хорошо, умела заводить друзей и поддерживать эти отношения, ходила на свидания с мальчиками, никакого трудного возраста у нее не наблюдалось. Джоди была единственной девочкой среди троих детей, родившейся между братьями, и в беседах с Джерардом стало ясно, что и это обернулось для нее преимуществом. Ее баловали, но не больше и не меньше чем самого младшенького, любимца Райена. А разница в возрасте с Даррелом, старшим братом, была достаточно большой, чтобы она воспринимала его скорее как наставника, чем как конкурента.
Иногда в ходе разговоров с Джерардом она начинала несколько смущаться этих своих явных жизненных преимуществ, чуть не извиняясь. То, как он на нее смотрел (вопросительно, с надеждой), как выдерживал паузу, чтобы она могла сказать больше, что-нибудь добавить, все это могло заставить ее усомниться в себе. Бывало, что Джоди считала себя фальшивкой – ну, или что терапевт должен бы считать ее таковой. Она начала беспокоиться, что он может думать, будто она лицемерит, скрывая в глубине какую-то страшную правду, не рассказывая о более мрачных моментах своей жизни, что сопротивляется ему и терапии в целом. Но Джерард, вообще-то, никогда ничего подобного не говорил, так что Джоди оставалось лишь заключить, что она все это выдумала, что это лишь легкая паранойя, некоторый дискомфорт, связанный со психотерапевтическим процессом.
8. Он
На ближайшее время Тодда прибирает к рукам Наташа, настаивая, чтобы он всюду ее сопровождал, и по делам, и на экскурсии. Ежедневно он то и дело уходит с работы. Они посещают гинеколога, ищут квартиру для съема, покупают что-нибудь для малыша – игрушки, коляску, колыбельку, стол для пеленания в тон, и Тодду приходится хранить все это в сыром подвале офисного здания, поскольку больше негде. По словам Наташи – еще одна причина поторопиться и снять отдельное жилье.