Но в конечном счете провести четкую границу между сельскими и городскими поселениями восточных славян в X в. все еще почти невозможно. Даже для русских людей следующего столетия «град» — это все еще попросту «огороженное место», безотносительно к тому, чем занимаются его жители — несением крепостной службы, земледелием или торгово-ремесленной деятельностью. Восточнославянские «грады» не противостояли селу в общественно-экономическом отношении, а, наоборот, являли собой высшую ступень в развитии сельской общины. В большинстве случаев город был порождением сельской стихии, хотя подчас, возникнув раньше окружавших его сельских поселков, он сам порождал и организовывал эту стихию. Говоря еще точнее, древнерусский город был порождением родоплеменного строя, бесклассовой цивилизации. Поэтому он органически вписывался в родоплеменной строй, нимало не разрушая его; разлагающее влияние города на родовой быт было делом весьма отдаленной перспективы[412]. Будучи неразрывно связанными экономически и политически с близлежащей округой и являясь в то же время средоточием высшей родоплеменной власти, крупнейшие города в ряде случаев представляли собой уже собственно государственные образования, а именно племенные города-государства, и в качестве таковых закрепляли политическую и племенную раздробленность восточных славян.
Киев, Чернигов, Переяславль
Средоточием Русской земли был Киев. При князе Игоре он еще только формировался как город, будучи по существу скоплением нескольких (не менее трех) поселений, объединенных общей линией укреплений. Городище, ставшее «ядром» будущего Киева, находилось на Андреевской горе, где, видимо, некогда разместился старейший славянский кон Киевской земли. Здешние места были обжиты людьми по крайней мере со времен античности. В «догородских» слоях Киева встречаются римские монеты I—II вв. Предшественниками славян на киевских землях было ираноязычное население, потомки скифо-сарматских племен Черняховской культуры. Однако превращение безвестного поселения на Днепре в один из важнейших городов Восточной Европы началось только с приходом сюда славян.
Археологические исследования города показали, что еще в конце IX в. население его было относительно немногочисленным и небогатым, среди хозяйственных занятий преобладали примитивное пахотное земледелие, охота, рыбная ловля. От этого времени остались земляные сооружения на Андреевской горе, в частности фрагмент глубокого рва, который, по-видимому, опоясывал древнейший Киев, несколько деревянных строений (полуземлянок), развалины языческого капища, сложенного из глыб неотесанного камня, погребения в курганных могильниках.
Перемены наступили на рубеже веков, когда, согласно письменным источникам, произошло заметное усиление военно-политического и торгового значения Киева в Среднем Поднепровье и Восточной Европе в целом. Древнейшие поселения на Андреевской горе и в ближайших окрестностях — на Щековице, Хоревице, Детинке, Лысой горе — стали активно заселяться, расти, в захоронениях появились великолепные украшения и дорогое оружие. К материальным памятникам первой половины X в. относятся некоторые уцелевшие срубы ремесленных мастерских, деревянных жилищ, иногда богатых, двухэтажных, но большей частью поскромнее, остатки гавани в устье реки Почайны. Жилые строения стояли во дворах, огражденных палисадами.
Самые решительные изменения претерпела днепровская низменность — будущий Подол. Старейшая из здешних полуземлянок датируется 887 г.[413] С началом X в. Подол прочно осваивает ремесленный и торговый люд. Включение «кыян» в международную торговлю подтверждается находками саманидского дирхема 892—907 гг.[414] и монеты Льва VI (886—912). Этот же император первым из средневековых писателей отметил регулярные плавания киевских русов вниз по Днепру — к Черному морю. Большинство строений на Подоле этого времени — однокомнатные наземные деревянные здания из сосновых бревен, сложенных горизонтально, одно на другое, и перекрещивающихся в углах «в обло». Часто это просто сараи для скота или склады, но встречаются и крупные жилые строения площадью до 60 м2. Есть признаки планировки улиц[415].
Однако дальнейшее развитие Подола было надолго задержано стихией. По словам летописца, в середине X в. Днепр подступал к самым «горам Киевским», из-за чего «на Подоле не сидели люди, но на горе», а к Боричеву взвозу можно было пристать на ладье, как это и сделали «древлянские» послы: «И послаша древляне лучший свои мужи... в лодии ко Олзе, и присташа под Боричев. Бе бо тогда вода текущий подле горы Киевския...» Разыскания археологов полностью подтвердили летописное сообщение. Оказалось, что Днепр часто затоплял Подол во время весеннего разлива. Особенно высокое стояние весенних паводков пришлось на 913—972 гг.[416] Поэтому фундаменты жилищ на Подоле укрепляли крестообразно положенными балками и землей, а для стока воды на территории дворов и между ними рыли сточные канавы и протоки. Но эти предосторожности зачастую не спасали. Обнаруженные постройки X в. — дома, хозяйственные помещения, мастерские и заборы вокруг них — были занесены толстым слоем ила. Наводнения заставляли людей покидать жилища в страшной спешке, бросив домашнюю утварь, украшения, монеты, сосуды и прочее имущество. По-видимому, изображая Подол необжитым местом, Нестор опирался на достоверные воспоминания современных ему «кыян» о сложной гидрологической ситуации возле Киева в середине X в.
К сожалению, археологические исследования не дают цельного представления об архитектуре раннего Киева. Тем не менее ясно, что городской облик «матери городов русских» формировался в традициях славянских городских поселений[417]. Преемственность традиций оборонительного зодчества восточных славян хорошо прослеживается на примере срубов-опор, летописного «столпия», которым в XI в. в Киеве были ограждены посад и Печерский монастырь. Этот вид укреплений известен в Киеве с IX в., то есть почти с того самого времени, когда в Среднем Поднепровье появились славяне.
Вторым по значению городом Русской земли был Чернигов. Вследствие более плотной заселенности плодородных долин Нижней Десны сравнительно с берегами Днепра в районе Киева, Чернигов даже превосходил «матерь русских городов» размерами и, вероятно, численностью населения[418]. В остальных отношениях оба города развивались синхронно и по схожей схеме. К началу IX в. на месте будущего Чернигова образовалось характерное гнездо из нескольких родовых городищ. Со второй половины столетия эти поселения начали расширяться; неподалеку от них возникли новые, как, например, в Гульбище. По прошествии еще нескольких десятилетий одно городище, стоявшее при впадении в Десну реки Стрижня, превратилось в укрепленный детинец, другие составили посад — Окольный град, чья площадь превышала площадь детинца почти вдвое. Тогда же вокруг города появились многочисленные могильники. Выход черниговских купцов на международные рынки датируется саманидским дирхемом 895/896 г. и двумя монетами Льва VI. Примерно в это же время или немного раньше Чернигов прочно вошел в политическую систему Русской земли, и в стенах его детинца разместился гарнизон из русских дружинников.
Третьим крупным русским городом в договоре 944 г. значится Переяславль. Занесенное в летопись народное предание приписывает его основание князю Владимиру. Однако в городской черте есть культурные отложения более раннего времени[419]. По-видимому, во второй четверти X в. Переяславль был родовым городищем южной группировки славян Среднего Поднепровья.
Княжий двор и «двор теремный»
Игорю в Киеве принадлежал «двор княж». Но здесь он, видимо, останавливался только во время наездов в город. Княжеский замок («двор теремный») находился за пределами Киева, «вне града». Эта постройка была необычным явлением для Восточной Европы того времени, так как «бе бо тот терем камен». Его обособленное положение обусловливалось двумя причинами. Во-первых, оно было вызвано особым отношением людей архаических обществ к личности вождя. Сакральная сила последнего представляла нешуточную угрозу для простых смертных и требовала некоторой его изоляции. Святость княжеского «терема», его недоступность для прочих «кыян» была подчеркнута еще и тем обстоятельством, что здесь находились те самые идолы руси, которых несколько десятилетий спустя князь Владимир вынесет за крепостную черту и поставит «на холме вне двора теремного»[420].
Но существовала также причина иного порядка. Киевские «внуци Всеславли», ведущие свое происхождение «от рода русского», то есть от владетельных князей поморских русов, изначально противопоставляли себя культурно-этнически, и даже самим своим титулом «великий князь русский», не только остальному населению Русской земли, в массе своей восточнославянскому, которое, по их понятиям, «живяху звериньским образом, живуще скотски», но и киевским «полянам». Со временем, к середине X в., они сделались для «кыян» своими, «природными» князьями, но сохранили чувство расового превосходства над своими подданными[421].
Но существовала также причина иного порядка. Киевские «внуци Всеславли», ведущие свое происхождение «от рода русского», то есть от владетельных князей поморских русов, изначально противопоставляли себя культурно-этнически, и даже самим своим титулом «великий князь русский», не только остальному населению Русской земли, в массе своей восточнославянскому, которое, по их понятиям, «живяху звериньским образом, живуще скотски», но и киевским «полянам». Со временем, к середине X в., они сделались для «кыян» своими, «природными» князьями, но сохранили чувство расового превосходства над своими подданными[421].
Пришельцы чужой крови, потомки завоевателей, все больше вовлекавшиеся в неизбежный процесс ассимиляции с местным населением, князья «от рода русского» в первой половине X в. продолжали жить в одиноко стоящем каменном замке, оберегаемом их племенными богами. Здесь прошлое все еще брало верх над настоящим и отрицало неотвратимое будущее — полное культурно-языковое слияние с восточнославянским этносом.
Власть
Этническое и территориальное обособление князя от «людей земли Русской» не имело ничего общего с «отчужденностью» публичной власти от народа. Политические отношения князя с «кыянами» осуществлялись в тех же самых формах, которые были присущи славянам на родоплеменной стадии развития. Властная структура Киевского княжества включала в себя князя (княжеский род), городское вече и городских старейшин. Все члены этой властной триады чувствовали необходимость друг в друге и находились между собой в тесном сотрудничестве.
Несмотря на то что князь «сидел» на киевском столе, Киев отнюдь не был «княжеским» городом. «Кыяне» подчинялись не княжеской администрации, а органам городского самоуправления. Политическая самостоятельность Киева простиралась даже в область межгосударственных отношений. Городские представители («гости») участвовали в заключении договора с Византией и выступали поручителями его соблюдения, наряду с послами князя[422].
Киеву принадлежала чрезвычайно важная роль в военной организации Русской земли. В случае надобности горожане выставляли в поле земское ополчение — тысячу, или полк, укомплектованный воями, городскими и сельскими ратниками из неслужилого (не находившегося на службе у князя) населения, людия. Ополченцы сражались пешими, обыкновенным их вооружением были копья, дротики, луки, широколезвийные ножи, щиты; знатные люди опоясывались мечами. Предводительствовал полком тысяцкий, имевший под началом городскую аристократию — сотских, десятских и нарочитых мужей или, как их еще называли, лучших людей. То были потомки родоплеменной знати, старейшины, или старцы градские (людские), которые в мирное время образовывали нечто вроде городской думы, ведавшей всеми делами в Киеве и распоряжавшейся городской казной. Участвуя в военных предприятиях князя, «кыяне» получали львиную долю захваченной добычи. Так, после усмирения «древлян» Ольга передала Киеву две трети «деревской» дани.
Древнерусские источники не позволяют составить сколько-нибудь цельного представления об общественном статусе старцев градских. По счастью, в нашем распоряжении есть довольно подробные описания общественной организации поморских славян, принадлежащие перу германских миссионеров XII в. И поскольку славянская часть киевских «полян», согласно данным летописи, происходила из «ляхов», то есть с соседней территории, мы можем использовать сведения германских памятников о поморской знати в качестве методически оправданной и исторически точной аналогии с положением старцев градских в Русской/Киевской земле, тем более что уровень развития общественных институтов в обеих странах был примерно одинаков.
Знатные роды поморских славян пользовались у простого народа особенным уважением и почтением. Благодаря этому обстоятельству влияние знатных людей имело вполне самостоятельный источник, независимый ни от князя, ни от веча. Родовая аристократия не состояла на службе у князя и не входила в его дружину. Князь не имел над ней прямой власти, не мог приказывать ей. В тех случаях, когда ему необходимо было заручиться содействием городских старшин, он слал им свои предложения, с поклоном от своего имени, а те, обсудив, принимали их к сведению или отвергали. Точно так же из нашей летописи известно, что в 1147 г. великий князь Изяслав Мстиславич отправил послов в Киев к «брату своему Володимеру... и к Лазарю тысячьскому».
Не принадлежа к княжеской администрации и служилым людям, городские старшины не были, однако же, и выборными людьми. Их ведущая роль в управлении городом определялась не решением веча, а исключительно обычаем, предписывавшим чтить благородное происхождение.
Каждый знатный род имел своего главу. Между этими старейшинами обыкновенно выделялся один, славившийся наибольшей древностью рода, богатством, личными достоинствами. Как правило, такой человек пользовался в городе почти неограниченным влиянием. В этом отношении любопытен пример Щетина, который слыл в Поморье «матерью городов», подобно древнерусскому Киеву. В Житии святого Отгона Бамбергского (начало XII в.) сообщается, что «некто Домослав, первенствовавший между жителями Щетина качествами тела и души и множеством богатства, а равно знатностью рода, пользовался от всех такою честью и таким уважением, что и сам князь поморский Вратислав без его совета и согласия ничего не делал, и от его слова зависели как общественные, так и частные дела. Ибо Щетин, сей отличный город, который, заключая в своей окружности три холма, первенствует между всеми городами Поморья, был наполнен его родственниками, рабами и друзьями. А также в других окрестных странах было у него такое множество родни, что не легко бы стало кому-либо ему противиться...».
Выдающееся положение глав родов было подчеркнуто наличием у них дружины (в XII в. до трех десятков воинов) и их участием в богослужении наравне со жрецами. В том же Щетине, в главном языческом храме, хранились золотые и серебряные кубки и сосуды, из которых по праздникам «делали гадательные возлияния, ели и пили знатные и могущественные люди страны». Здесь же, на священной храмовой земле, городские старейшины держали совет. Для этой цели были выстроены три кутаны. Внутри них находились скамьи и столы, «потому что здесь бывали их [знатных щетинцев] совещания и собрания, и сюда они приходили, пить ли, или серьезно толковать о своих делах, в положенные дни и часы».
Но если предварительное обсуждение дела было прерогативой знати, то окончательное решение по нему выносило вече. Вече было архаическим институтом, существовавшим у славян с незапамятных времен. Известный фрагмент Лаврентьевской летописи свидетельствует, что веча на Руси искони были обычным делом: «Новгородци бо изначала, и смолняне, и кыяне, и полочане, и вся власти [волостные, «старшие» города], якож на думу, на веча сходятся...» (летописец Переславско-Суздальский дает чтение: «...вся власти на думу на веча сходятся»).
В X в. древнерусское вече находилось накануне политического и социального перерождения. В Русской земле начался процесс становления крупных городских центров, перехода от общинных городищ к городам в собственном смысле слова. Неуклонное ослабление родоплеменных связей приводило к тому, что «поляне» все больше ощущали себя «кыянами» — обывателями Киевской земли, а не соплеменниками, спаянными кровнородственными узами (племенной этноним «поляне» исчезает из летописи после похода 944 г. на Царьград, отныне и навсегда уступив место земскому термину «кыяне»). Веча из племенных собраний превращались в собрания земские, выступавшие от имени «всех людей земли Русской». Земское вече, однако же, не было полной противоположностью вечу племенному, между ними сохранялись многие родственные черты. Одной из таких черт было чувство социально-политической солидарности, пришедшее на смену чувству племенного единства. Рядовые «кыяне», еще не разделенные с городскими властями четкими сословно-имущественными перегородками, видели в старцах градских выразителей своей воли и своих интересов. Поэтому киевское вече в X в. не «шумело» против них, «глаголюще» им свои требования, а «молчало», пребывая с ними в полном согласии, — чем и вызвано отсутствие в летописи прямых упоминаний деятельности веча в X в.
Порядок проведения веча в X в., вероятно, мало чем отличался от того, который известен по поздним источникам. В летописной статье под 1147 г. рассказано о приеме киевлянами послов великого князя Изяслава Мстиславича. Тогда по зову князя, тысяцкого и митрополита возле церкви Святой Софии собралось «множество народа», «от мала до велика». Князь Владимир Мстиславич во вступительной речи пояснил суть дела и представил властям и народу послов брата. Послы приветствовали князя, митрополита, тысяцкого и «киян», после чего вече согласилось выслушать их: «Молвита, с чим князь прислал».