На этом берегу Невы было тихо и сонно, словно никакого Дня Военно-морского флота и не существовало вовсе. Разве что солнце под конец недели расправилось с циклонами и антициклонами.
По истечении шестой минуты молчания Марина в третий раз хрустнула суставами пальцев. Неосознанно. Нервно.
И шалея от собственной смелости, Петя полуобернулся и взял ее руки в свои. Успокоить. Защитить. Пригреть, отведя глаза.
Взгляд девушки заскользил по безжизненным шеренгам окон. Дальше, дальше, туда, где под крышей второго параллельного корпуса возвышался современный серый пенал гостиницы «Санкт-Петербург».
Ее ладошки были влажными и не по-летнему холодными. Мелко подрагивающими. Марина не обратила внимания на Петин поступок. Как зачарованная, она смотрела на черный провал входа в приемный покой; по причине запоздалой июльской жары дверь была открыта настежь и походила на распахнутую в агонии пасть мифического чудовища. Не нравилось Марине и само длинное, как перрон, здание Военно-медицинской академии. Сонное, точно укушенное мухой цеце. Гнетущее впечатление — впрочем, как и все прочие лечебные заведения — производило оно на девушку.
Из-за капризов природы лишь недавно отцветшая сирень и таинственно шуршащие на легком ветерке кроны тополей расточали вокруг неуемный, дикий аромат зрелой листвы, восторг перед скоротечным питерским летом, скрадывали доносящиеся с проспекта ворчанье и бензинно-солярную вонь транспорта... А посреди этого буйства жизни, безучастные ко всему, мертво застыли желтовато-серые, холодные . больничные корпуса. От асфальтированных подъездов и невысоких эстакад поднималось колеблющееся марево.
Стиснув зубы, Марина поежилась, хотя они с Петей стояли, почитай, на самом солнцепеке.
Может, стоило прислушаться к совету белобрысого хама и бросить затею с поисками дневников Вавилова? Но ведь талантливый Петя сказал, что в них, в дневниках этих, скрыта тайна «дела врачей», а без разгадки Марине не жить...
Нет, надо быть сильной и довести расследование до конца. Где же Артем, чего он медлит?
Неожиданно девушка задумалась: почему, она выбрала эту стезю если с таким отвращением относится к храмам, так сказать, здравоохранения? Хотя, отучись она в Институте торговли, наверное, не смогла бы без неприязни смотреть на универмаги. Мир ухитрялся поворачиваться к киевлянке худшей своей стороной, что бы она ни затевала...
Петя почувствовал, как девушка вздрогнула, и мягко сжал ее пальцы. Даже хотел было предложить подруге свою куртку — все равно ему в ней жарко, — но джинсуха была далеко не первой свежести... да и слишком это нагло — на второй день знакомства. Поэтому Петюня застеснялся. Поэтому, не отпуская девичьих ладошек, немного наклонился к Марине, вдохнул сладковатый запах ее волос, внутренне содрогнулся от выползших на поверхность неуместных фантазий и тихо,
но по возможности твердо сказал — первое, что в голову пришло:
— Не бойся. Думаешь, ты одна больниц боишься? Федоров однажды тоже испугался — Первому секретарю комсомола Кубы Луису Ибарули операцию на глазной нерв делать отказался наотрез. Ему и министр здравоохранения звонил, и чуть ли не сам премьер упрашивал — ни в какую.
Петиному голосу не хватало вескости. Той вескости, что сквозила, например, в голосе Анатолия Валентиновича.
В глубине души Петя восхищался стремительно ворвавшимся в его жизнь новым знакомым. Да и Артем, если вдуматься, тоже выглядит солиднее Пети. Хотя кто он есть — цепной пес без высшего образования. Сомнительно, чтобы он хотя бы в девяносто третьих «виндах» кумекал.
— И что? — машинально спросила Марина, думая совсем о другом.
— Ну, тогда позвонил я. Говорю: «Славка, что ж ты, черт старый, людей подводишь? Езжай немедленно в больницу и делай операцию!»
Тут вроде бы самое время настало девушке грустно улыбнуться, а парню девушку обнять утешительно за плечи, притянуть к себе, погрузить лицо в рассыпавшиеся, пахнущие «Тимотеем» волосы... Даже предваряющую это действие дрожь в менисках Петя почувствовал, но объятия не случилось: из входа в приемный покой выглянул Артем, уже почему-то в белом халате и в белой шапочке, и, не стесняясь окружающей тишины, гаркнул:
— Ну? Где вы там? Шевелитесь, шевелитесь! — И, словно даже не допуская мысли, что девушка может его не послушаться, исчез.
Марине было очень неприятно, что Артем позволил себе такую интонацию. Когда-нибудь она все выскажет Артему. Тоже мне, дурочку нашел. Помыкает, как женой... Или во всем виновато новое платье?
Пока соратники спешили на зов, Артем повернулся к милиционеру в серой форме, сгреб со стойки прозрачную полиэтиленовую папку с документами и, сунув ее обратно в пластиковый дипломат, сообщил:
— Идут уже. А халатики у вас, между прочим, неглаженые. Нарушаете?
Роль давалась ему легко. Без лишних выкрутасов Артем решил подражать манере поведения ротного старшины Геворкяна, которого, кстати, люто ненавидел за бульдожью хватку. А Маринка... Маринка потерпит. Должна.
— Дык не я ж халаты глажу, — равнодушно пожал плечами служивый и повесил трубку внутреннего телефона.
Он только что заступил на пост и, по большому счету, плевать хотел, кого принесло в выходной: всего лишь нового завхирургией или аж целую инспекцию из Здравотдела. Он Минобороны не подчинялся. Мол, наше дело маленькое: не допускать побегов из и проникновении в, а об остальном пусть военные эскулапы-эскалопы заботятся.
Скучающий взгляд милиционера елозил по пропахшим дезинфекцией рядам вешалок в расформированном на лето, неосвещенном гардеробе, по запертому оконцу регистрации, по бетонному полу, но никак не по посетителю.
Артем моментально просек, о чем думает ставленник от МВД. Когда на крыльце показались «помощники вновь назначенного главхирурга» — худощавый длинноволосый парнишка и девушка со струящимися по плечам волосами, — он сухо бросил:
— Халаты не гладите, но и мышей не ловите. Майор Черкасов из двадцать пятого отделения мне тут между делом рассказал, что у вас «синяки» из травмы частенько за пойлом к метро бегают. Причем в больничных пижамах. Патрули замаялись их вылавливать и обратно препровождать.
«Помощники» уже подходили к своему «командиру»; Артем поспешил стукнуть пальцем по стойке и пригрозить:
— Хоть я и буду заведовать только хирургическим, но разгильдяйства не потерплю. Ни в каких подразделениях. Так и передайте.
Эти веские слова бросили стража в краску. Но сказанные негромко, остались здесь, не потревожив тишину пахнущего антибактерицидным пластырем здания.
Тишина на первом, тишина на втором и сонная тишина на третьем этаже.
Наконец они перестали целоваться, и Верочка, томно вздохнув, положила голову Павлу на плечо. Павел Быстров, дежурный хирург, по возможности незаметно для девушки поерзал на подоконнике: крашенный белым подоконник в аппендиксе между этажами — высокий и неудобный — жестким краем больно впивался ему в ягодицу. В правую.
— После смены поедем ко мне? — прошептала Верочка. Обязательная для младшего обслуживающего медперсонала накрахмаленная шапочка съехала на ухо, и из-под нее выбилась прядка светлых волос.
Павел задумчиво, накрутил прядку на палец.
— Не знаю, малыш. Мать просила заехать, с ремонтом помочь...
Он внутренне поморщился: сейчас опять ныть начнет. Но тут в отделении зазвонил телефон — городской, судя по звуку; далекое Дребезжание разносилось по пустым белым коридорам, вызывая неуютное ощущение: всегда чувствуешь смутное беспокойство, когда слышишь, как в пустом помещении трезвонит телефон.
Дррринь... дррринь... дррринь...
Пять, шесть, семь раз. Никто не подходил.
Павел .опять поморщился — на этот раз в открытую:
— Да где ее носит? Трубку не снять, что ли?
— Может, она в туалете. Писает. Верочка несмело улыбнулась. Десять... Одиннадцать...
— Тогда надо подойти. — Павел мягко отстранил девушку и со вздохом облегчения соскользнул с подоконника. — Разорется ведь, грымза старая: почему на посту никого нет?
Вера нехотя кивнула. Поправила шапочку, одернула задравшийся халатик.
— Конечно, Паш. Иди.
Неужели нельзя поменьше трагизма в голосе?
— Не обижайся, ладно?
— Иди-иди.
— Иду. А ты — чуть погодя. Вдруг эта грымза засечет нас за неуставными отношениями.
Шутка не удалась. Верочка опять наклонила голову и на этот раз ее не подняла.
«Опять плакать будет», — решил Павел и торопливо вышел в длинный коридор хирургического отделения. Достала.
Семнадцать... Восемнадцать...
Миновав Верин столик и шагая по крытому линолеумом полу, он поглаживал затекшую ягодицу и невесело размышлял над тем, что, дескать, многие ведь врачи не прочь закрутить шуры-муры со смазливой сестричкой, тем более — студенточкой-третьекурсницей. Но почему-то именно ему, Павлу, досталась эта прилипала. Нет, мордашка у Верки симпатичная, базара нет, и фигурка что надо, не ломака девчонка и заводится с пол-оборота... Ну, переспал с ней разик-другой, ну, цветочки-конфетки дарил... Так теперь она каждое свое дежурство подстраивает так, чтоб вместе с ним оказаться — то напарниц подменить попросит («А я за тебя потом отдежурю!»), то грымзе в жилетку наплачет («Отпустите меня на сегодня, бабушку в Мариуполь провожать надо, а я послезавтра в ночную выйду...»). Влюбилась, коза, не иначе. И что теперь делать? Павел горестно вздохнул.
Столик старшей медсестры — в закутке между операционной и кабинетом дежурного хирурга — действительно пустовал. Нет на месте грымзы. Лежит лишь ее сиротливо брошенное вязание.
Про это вязание знала вся академия. Вот уже шестой месяц Алена Максимовна творила длинный свитер-реглан под горло на знакомую тему: учебное пособие строения человеческого организма. В продольном разрезе. В шесть цветов. Уже были готовы правый рукав и полоАина груди, на которой постепенно вырисовывались лицевые мышцы, гортань, трахея, бронхи и верхний краешек легких.
Сильнее перипетий очередного бразильского сериала весь обслуживающий персонал больницы беспокоило: для кого вяжется, кто будет носить это произведение анатомического искусства?..
Двадцать три... Двадцать четыре...
Настойчивый, однако, попался звонарь.
Грымза, значит, гуляет где хочет, а я, значит, на посту торчи, да?
Павел снял трубку, сказал недовольно:
— Але.
— Куда я попала? — осведомился напористый женский голос. Незнакомый.
— Смотря куда вы целились, — логично ответил Павел.
— Это «Союзконтракт»? — после паузы с надеждой предположил абонент.
— Нет, это его филиал, «Союзпушнина», — со злостью ответил Паша.
И брякнул трубкой о рычаг. Номер сначала научись набирать, потом звони.
Он выпрямился. Вернуться, что ли, к Верке? Не хочется. Пойду-ка лучше отолью.
И он направился в противоположный конец коридора, к дверце с буквой "М".
Никого вокруг. Тишина царит в хирургическом отделении. Спокойная, домашняя тишина воскресного послеобеденного отдыха — никак не мертвое безмолвие.
А вот из-за чуть приоткрытой двери зава по хирургии доносится вкрадчивый шорох. Странно. Никого ведь тут не должно быть уже...
Скорее от безделья, чем из любопытства, Павел потянул на себя дверную ручку и заглянул внутрь.
Стоящая к нему спиной фигура в белом халате торопливо, но ловко перетряхивала ящики стола. И обернулась на краткий всхлип петель. Недовольно нахмурилась. Резко задвинула ящик.
— А, так вы здесь? — замявшись, дружелюбно спросил хирург Павел. И почувствовал себя крайне неловко. — А я думал, вы ушли...
— Нет, как видишь, — ответно улыбнулся человек в медицинском халате. — Пока я здесь... Кстати, ты не мог бы мне помочь? Никак одну бумажку не найду...
Обнадеженный (нагоняя не будет) Павел зашел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Почему эта особа ищет свою бумажку в чужом пока кабинете, в голову не пришло. Поэтому хирург Быстров приблизился к фигуре и спросил:
— А что вы ищете?
— А вот это.
Неуловимым движением фигура выхватила из кармана халата блестящий предмет и резким движением выбросила тонкую, изящную руку вперед и вверх. Павел увидел, как в лицо ему несется металлическое острие. Увидел быстро приближающиеся пальцы с аккуратно подстриженными ногтями. И успел только зажмуриться.
Удар был точен. Хирургические ножницы с едва слышным чмоком вонзились точно в зрачок левого глаза дежурного хирурга. Глазное яблоко лопнуло, алый сгусток вперемешку с тягучими волокнами выплеснулся на бритую щеку; ножницы, с усилием преодолевая сопротивление плоти, погружались глубже — в мозг.
Наконец фигура отпустила орудие убийства и отступила на шаг, чтобы кровавая слизь не запачкала халат. Чистенькой захотела остаться.
Павел еще был жив. Покачиваясь, он еще стоял на ногах. Однако не понимал, что с ним. Он услышал тихий хруст хрящей внутри головы — точно переломилась сухая веточка, увидел вспышку ослепительного света. А в остальном все, казалось бы, было без изменений. Разве что... Правым глазом он с тупым любопытством разглядывал знакомые по операциям никелированные колечки ножниц, отчего-то вдруг оказавшиеся непривычно близко от лица, аккурат на уровне переносицы.
Что-то теплое, вязкое потекло по щеке, солоновато коснулось губ, скользнуло на подбородок.
Не боль, но отголосок боли пришел позже — несильный, тупой, мурашками побежавший по внутренней стороне черепа. А еще Павел почувствовал холод стали, ни с того ни с сего оказавшейся у него внутри головы.
— Э-э-э-э... — само собой вырвалось из распахнутого рта.
Нижнечелюстная кость перестала держаться в поджатом положении, и вязкая слизь затекла между губ. Неприятно коснулась языка. Руки, конвульсивно скрючившись, безвольно упали. Нейроны перестали транслировать сигналы мозга.
Тело кулем повалилось вперед. Фигура в белом халате ловко подхватила падающего под мышки и оттащила в угол.
Хирург Павел Быстров перестал существовать. Два сведенных воедино стальных лезвия, царапнули по тонкой «носовой» перегородке черепа, расположенной над глазным нервом, пронзили лобные доли головного мозга. Не получив команды продолжать работать, сердце остановилось, для хирурга стали несущественны готовящиеся всколыхнуть академию грядущие события и прочая, связанная с прибытием нового начальника, суета.
Артем (он же, по липовым документам, подполковник медицины А. Шляпников) закончил отчитывать сникшего постового, приглашающе кивнул помощникам и строевым шагом прошествовал внутрь пустынного холла, где уже появилась встречающая их несимпатичная женщина в снежно-белом халате. Помощники нового зава поспешили следом — мимо милиционера, который даже не потребовал у них документы. Не до того было милиционеру: упоминание стационарных, однако рыскающих вокруг у Финбана в поисках спиртного «синяков», раз за разом попадающих в отделение, погрузило его в тяжкое уныние. Ведь пациенты-"алики" и ему самому, бывало, в тоскливые октябрьские вечера приносили в клювике бутылочку...
Тем временем Артем энергично пожал руку женщине. Несимпатичная женщина попыталась вырвать руку из рукопожатия.
— Здравия желаю. Подполковник Шляпников. Можно просто — Александр Леонидович. А это мои помощники — Марина Николаевна Голубикина, анестезиолог, и Петр Петрович Балаганов, хирург. Будут работать вместе со мной.
«Анестезиологом меня назвал, — раздраженно подумала Марина. — Проклятое успокоительное все забыть не может...»
После ослепительно солнечного дня снаружи ее глаза с трудом привыкали к сумраку помещения. Запахи внутри были знакомы по прежней работе, однако встреча с привычным не помогла избавиться от пробравшегося внутрь тела холода. Еще немного, и ее начнет колотить дрожь. Мариночка, может, еще не поздно уйти? Вернуться в Киев, где мама, где каштаны...
До сих пор она не могла простить верному рыцарю его неджентльменскую выходку — Артем выбросил в унитаз таблетки вернамозола, которые Марина купила вместо хлеба. И чего он этим добился? Ни хлеба, ни таблеток.
— Простите... — запнулась встречающая и нервно потерла руки, словно испачкавшись, — простите, это в каком смысле — работать?
— А, простите, с кем имею честь? — Гостю только и оставалось, что быть предельно энергичным и властным, как проклятый ротный старшина Геворкян.
— Я — старшая медсестра лейтенант Трофимова Алена Максимовна, — с достоинством ответила женщина, поджав тонкие блеклые губы.
На заднем плане Петя сделал невнятный шажок назад. Марина тоже.
— Тогда в обычном смысле будем работать! — весело воскликнул Артем, но, заметив недоумение на лице собеседницы, нахмурился: — А что, вы разве не получали приказ из министерства?
«Волосы она красит, — вдруг поняла Марина и ощутила к лейтенанту Трофимовой неприязнь с первого взгляда. — Седеет, наверное...» И машинально перевела взгляд на ноги медсестры. Широкие в голенях и чересчур тонкие в щиколотках. Марина одернула себя: не хватало еще, чтобы все заметили, как она таращится на старуху в ослепительно белом халате. Кстати, на лацкане халата какое-то пятнышко наблюдается, словно лак для ногтей пролили...
Сестра же смотрела на Артема не мигая. Милиционер с интересом прислушивался к разговору.
А Марина злилась. Умом поведение Артема понять можно, но сердцу не прикажешь. Ее разбирало зло на своего телохранителя. Иногда (как, например, сейчас) Артем становился совершенно чужим, незнакомым человеком. Всякий раз до ужаса противным.
— Нет, ну вот же волокита наша извечная, русская, а? — Артем повернулся к помощникам, однако, поскольку те хранили испуганное молчание, добавлять больше ничего не стал, а согнул левую ногу в колене, положил на колено дипломат, открыл и выудил из пластмассовых портфельных недр папку. — Вот. Смотрите. Хорошо, что я копию с собой захватил... Так... Где это... Ага, вот!
Он победоносно вынул из папки лист бумаги, папку спрятал в дипломат, дипломат закрыл, снял с колена, колено выпрямил, дипломат поставил между ног, тряхнул листком, распрямляя, и дальнозорко вытянул руку.
Артему хотелось провести мероприятие демонстрации документов как можно быстрее. Так впервые вышедшие на сцену актеры сминают роль, так начинающие романисты комкают финал. Пусть в ущерб достоверности, лишь бы поскорее отделаться. Только железная воля помогала ему не суетиться.