А вот как актриса вспоминает о том, как она непосредственно работала над ролью Ани Морозовой:
«Многое я почерпнула в беседах с врачом Анной Пшестеленец, той самой, которая в юности была еврейской девушкой „Женькой“ и пряталась в комнате Ани под кроватью, а через шесть месяцев была выведена в лес к партизанам. Пшестеленец рассказывала мне, что Аня смертельно боялась за судьбу своей семьи — родителей и трех сестер. Если бы Женю обнаружили, это повлекло бы за собой расстрел всех, включая Аню.
Интересны для меня были мелкие детали быта. Например, стирая белье немецким солдатам, героиня бережно сохраняла обмылки и благодаря этому обстирывала семью из шести человек. Окна в доме целый день были закрыты от посторонних глаз маскировочной шторой, чтобы не выдать присутствие Женьки. Она сумела, не вызвав подозрения немецев, вернуть в Сещу всю семью из деревни. Объясняла это необходимостью зарабатывать на пропитание, что соответствовало действительности, поскольку работа была только в зоне базы. На самом деле переезд был необходим для наблюдения за базой и организации группы антифашистского сопротивления, что и было ею полностью выполнено.
Аня предупреждала соратников: если при выполнении задания придется ночевать в лесу, не спать у костра. Немцы контролируют все выходы из леса и… обнюхивают выходящих, стараясь уловить запах дыма, и осматривают одежду — нет ли на ней хвойных иголок. Если „результат положительный“, — партизан!
Соль. Ане соль доставалась так же тяжело, как и всем другим жителям Сещи. Это был самый дефицитный товар. Соль люди выменивали на любые ценности, но у Аниной семьи их не было, поэтому она меняла в ближних деревнях одежду (отец ее был портным) и всякие вещи на соль, а также на молоко и мясо.
Вот из таких невыдуманных подробностей плелась ткань ее жизни. Почти каждый день мой муж приносил мне только что полученную информацию, какие-то новые сведения об Ане, подробности, детали…».
А вот что вспоминает о тех съемках С. Колосов:
«Хочу рассказать о контактах с поляками, то есть с актерами, игравшими поляков-подпольщиков. Их было двое (еще двоих играли учившиеся в Москве польские студенты). Старший из них — Марьян Кочиняк из варшавского театра „Атенеум“ сыграл немало и в театре, и в кино, был ловок, подвижен, был внимательным и наблюдательным партнером, играть с ним было легко. Младший — Юзеф Дурьяш — человек не очень удачной театральной судьбы, но интеллектуал, это накладывало определенную краску на образ его героя Яна Маньковского. Его отец погиб в фашистском концлагере, и материал для его роли ему был тоже по-своему близок, но он, как и многие молодые поляки тех лет, не любил советские порядки, наш быт, нашу политическую жизнь. Однако это не мешало нам работать, и мы расстались друзьями…».
Премьера фильма по ЦТ состоялась в период с 18 по 23 февраля 1965 года. Вспоминает С. Колосов:
«В день показа московские зрители отчаянно торопились домой, чтобы успеть к началу. В городском транспорте, честно скажу, была настоящая давка. Людям хотелось успеть послушать и анонсированное выступление перед началом показа легендарного партизанского вожака, дважды Героя Советского Союза генерала А. Ф. Федорова.
Огромный интерес был к фильму! Ведь тогда сколько было еще молодых, но уже отвоевавших свое солдат и партизан. А у них семьи, разве могут они пропустить первый советский многосерийный телефильм, посвященный подвигу простых советских людей в Великой Отечественной войне?!
Начался фильм… Мы — основные создатели — сидели в одном из служебных помещений нового здания на Шаболовке. Смотрим, волнуемся невероятно. В это время кто-то приоткрывает дверь, что-то говорит, но мы машем руками, — не мешайте, мол. Человек переходит на шепот:
— Сергей Николаевич, можно вас на минуточку?
Поворачиваюсь. Выхожу. Это председатель Государственного комитета по радиовещанию и телевидению при Совете Министров СССР Николай Николаевич Месяцев.
— С премьерой вас, Сергей Николаевич, — в глазах смешинка, — вот приехал поздравить… Пожелать успеха. — Стал серьезным. — А как у вас премьерная передача после четвертой серии готовится? Продумали, кто за кем? Сколько говорят? И кто будет?
— Во-первых, Николай Николевич, огромное спасибо за приезд, поздравление. Передачу продумали. Ведущим будет Игорь Кириллов… Все будет хорошо.
— Я с вами, если что, звоните, — опять глаза Месяцева весело смеются, — вместе победим!
— Вы побудете еще? Может, еще раз посмотрите с нами?
— Я пройдусь тут немного, посмотрю, что и как, а потом, возможно, посмотрю… Коллективу — привет, „Ане Морозовой“ — особый. (В роли подпольщицы Анны Морозовой снялась супруга Колосова актриса Людмила Касаткина. — Ф. Р.)
Улыбается, исчезает. Я бегу к коллективу, надо передать привет. Все приятно удивлены. Так не бывает. И больше не будет…»
Ажиотаж, который сопутствовал фильму по всей стране, был поистине небывалым. В результате было решено повторить сериал 9 мая, в дни празднования Дня Победы. В те же дни вышел указ Президимума Верховного Совета СССР о награждении Анны Морозовой званием Героя Советского Союза (посмертно). Партизанка погибла при выполнении очередного задания. В составе диверсионной группы «Джек» в 1944 году ее забросили в район ставки Гитлера «Волчье логово» в Восточной Пруссии. Но выполнить задание диверсантам не удалось. Когда группа находилась на одном из хуторов в Польше, она была выдана немцам хозяином хутора, окружена и уничтожена. Из одиннадцати человек в живых остались двое. Один из них — минчанин Наполеон Ридевский — и описал эти события в книге «Парашюты на деревьях». По его сведениям, Анна Морозова, окруженная фашистами, взорвала себя гранатой.
Столь бурная реакция на сериал «Вызываем огонь на себя» не была случайной. Во-первых, это было высокоталантливое произведение искусства. Во-вторых, это был первый советский многосерийный телефильм. Чуть позже сходные ажиотажи будут сопровождать и другие советские телефильмы, такие, как «Майор Вихрь» (1967), «Операция „Трест“», «Угрюм-река» (оба — 1968), «Адъютант его превосходительства» (1970), «Тени исчезают в полдень» (1972), «Семнадцать мгновений весны» (1973), «Вечный зов» (1976–1983) и многие другие. На сегодняшнем российском ТВ о подобном можно лишь мечтать — на нем сериалы пекутся как блины, но почти все они (за редким исключением) мало волнуют зрителя и забываются после первого же показа. С советскими сериалами все было иначе.
Вспоминает Л. Касаткина: «Наступили счастливые дни, которые уже никогда не повторятся. Интерес зрителей к „Вызываем огонь на себя“ нарастал с каждым днем. Десятки телефонных звонков, сотни телеграмм, писем, телефонограмм из городов и сел, живое человеческое волнение… Звонят ко мне в театр (Касаткина всю жизнь играла и играет до сих пор, в Театре Советской Армии. — Ф. Р.). Приходят на мои спектакли с огромными букетами, охапками цветов и маленькими букетиками. Оставляют на служебном подъезде письма, открытки для меня. Просят выступить на заводе, в школе, в Доме пионеров, в воинской части… Руководство телевидения извещает нас, что фильм будет повторен в дни празднования 20-летия Победы, снова в хорошее время по первой программе. Предлагают продумать встречу не только с создателями фильма, но и с участниками исторических событий и готовы по окончании четвертой серии предоставить столько времени, сколько потребуется…»
После успеха сериала «Вызываем огонь на себя» Колосов был назначен председателем Всесоюзной комиссии телевидения в Союзе кинематографистов СССР.
Но вернемся к героине нашего рассказа.
В первой половине 60-х Касаткина сыграла несколько интересных ролей на сцене ЦТСА. Среди них были: Нила Снижко в «Барабанщице» (1962), Люба Василькова в «Объяснении в ненависти» (1964), судовая кухарка Мань в «Диком капитане» (1965).
В том же 1965 году последовал новый неожиданный поворот в судьбе героини нашего рассказа. Сергей Колосов предложил ей роль Ольги Семеновны в телевизионной экранизации «Душечки» А. П. Чехова. Традиционный образ этой героини никак не вязался с образом актрисы Касаткиной, с ранее сыгранными ею ролями. Однако и на этот раз наша героиня не побоялась бросить вызов устоявшимся стереотипам и вписала эту роль в список своих побед.
В 1966 году последовала еще одна неожиданность. Актриса согласилась сыграть роль террористки Марии Захарченко-Шульц в новом 4-серийном телесериале своего мужа «Операция „Трест“» по роману Л. Никулина. Это была первая отрицательная роль в актерской карьере нашей героини. Но она согласилась на нее сразу — настолько была увлечена судьбой этой неординарной женщины, не пожалевшей своей жизни за идею.
На съемках этой картины с Касаткиной едва не случилась трагедия. Послушаем ее собственный рассказ:
На съемках этой картины с Касаткиной едва не случилась трагедия. Послушаем ее собственный рассказ:
«На „Операции“ моя лошадь перепрыгнула через барьер и неожиданно сделала „свечку“, потому что шел грузовик. Я не удержалась, упала спиной об землю. У меня — трещина в позвонке. „Скорая“. Больница. Два месяца лежу на доске. А спустя какое-то время приходит ассистентка и говорит: „Вы не можете нас выручить: листья опадают, а осень в фильме должна быть“. Я говорю: „Есть же дублерша“. — „Нет, важно ваше лицо, три камеры и галоп“. Она пошла уговаривать врача, но он сказал: „Как вы безжалостны, какая будет боль у нее, когда она сядет на лошадь, а тем более помчит галопом“. Короче, муж приезжает: „Может, не надо?“ — спрашивает он. „Конечно, надо. Осень кончается“. И вот на носилках меня в „рафик“ засовывают, на площадке лежа одевают, помогают забраться на лошадь. Я только успела оператору сказать: „Проверьте все стеклышки, я думаю, что второго дубля не будет“. В общем, когда я сползла с лошади после полуторакилометрового галопа, я выла так на земле, как воют звери от боли».
Сериал «Операция „Трест“» вышел на телевизионные экраны страны в мае 1968 года. Откликов в СМИ было много. Приведу два из них, которые касаются нашей героини. Критик Р. Соболев в журнале «Советское радио и телевидение» (№ 9, 1968) написал следующее:
«Среди многих актерских удач фильма особого внимания заслуживает роль Марии Захарченко в исполнении Людмилы Касаткиной. Казалось, что роль никак не подходит Касаткиной — актрисе лирических и душевно тонких переживаний, обладающей не искоренимым никакой ролью обаянием, умеющей с редкостной естественностью раскрывать внутреннюю жизнь и духовное богатство своих героинь. Касаткина не стала ломать свою индивидуальность, она нашла неожиданное решение. Ее Захарченко и женственна, и по-своему обаятельна, что не мешает видеть в ней опасную террористку, доверенное лицо самого генерала Кутепова».
А вот что написала другой критик — Т. Чеботаревская: «Захарченко в исполнении Касаткиной — сильная натура, и она любит Россию. Касаткина серьезно и глубоко вживается в роль, находит мотивы поступков, чувств, отношений героини, складывает одну к другой живые черточки. И, соприкоснувшись с новым для себя материалом, возможность творческой реализации которого таилась в ней давно, Касаткина не отступила от своих принципов в искусстве… Касаткина задалась целью не оправдать Захарченко, но обнаружить, показать и объяснить нам отправную точку поступков героини, как верных, так и ошибочных, всех отношений — вообще с людьми, с друзьями, с врагами…»
Тем временем в апреле 1970 года поменялось руководство Гостелерадио СССР: вместо Николая Месяцева в кресло председателя сел Сергей Лапин. И тут же заметно осложнилось положение Колосова — у него начались трения с новым руководителем. Послушаем самого С. Колосова:
«В 1970 году, к моему огорчению, руководитель отечественного телевидения Н. Месяцев был освобожден от работы. Телевидение и радио в стране возглавил член ЦК КПСС С. Г. Лапин (кстати, Месяцев тоже был членом ЦК КПСС. — Ф. Р.).
Я попал под его „цензурную тележку“ буквально в первые дни его руководящей деятельности, и мои отношения с ним были испорчены на все последующие шестнадцать лет, причем взаимную неприязнь подпитывали новые столкновения…»
Первое такое столкновение произошло в том же 1970-м, когда Колосов работал над телефильмом «Свеаборг». Эта лента создавалась в содружестве с финскими кинематографистами, что сразу не понравилось Лапину — он обвинил режиссера в том, что тот снимает фильм в соавторстве с капиталистами. В итоге работа была приостановлена. Однако в дело вмешался политический советник посольства СССР в Финляндии В. Федоров. Он подключил свои связи, и эта история стала известна финскому президенту Кекконену, а через него — самому Леониду Брежневу. И последний дал указание: фильм снимать!
Но вернемся к Людмиле Касаткиной.
К началу 70-х она была уже одной из самых популярных актрис советского кино, ведущей примой своего театра — ЦАТСа. Ей недоставало только одного — звания народной артистки СССР. И она его вскоре получила.
В 1973 году Колосов приступил к съемкам полнометражного (а не телевизионного) совместного советско-польского фильма «Помни имя свое». Касаткиной в нем досталась главная роль — Зины Воробьевой. Если коротко, сюжет фильма таков: во время войны Зина теряет своего сына, затем все послевоенные годы ищет его и, наконец, находит. Финальная сцена — встреча постаревшей матери и повзрослевшего сына — эмоционально самая сильная. Многие зрители во время нее плакали. О том, как актриса снималась в этом фильме, ее же рассказ:
«Я сказала Сереже, что не готова сниматься в сцене, когда у меня отнимают сына, и я не могла это пережить. (Отмечу, что у самих Л. Касаткиной и С. Колосова есть сын Алексей. — Ф. Р.) И тогда я нашла сторожа в концлагере, где мы снимали, и он мне открыл какой-то барак, где были свалены горы детских башмачков. И всю ночь… всю ночь я рассматривала детскую обувь: стоптанную, с запекшейся кровью, новенькую. Башмачки из всех стран. Я старалась угадать, кому принадлежали ботиночки — мальчику, девочке, сколько им было лет и сколько он пробыл в концлагере до своей гибели… Наутро, когда я услышала по мегафону: „В барак, на съемку“, я сказала: „Сегодня я могу сниматься, я сыграю, как у меня отнимали сына…“»
А вот что вспоминает о тех съемках С. Колосов: «Особенно трудными были съемки, связанные с проходом узниц по центральной лагерной дорожке по колено в грязи (фильм снимали на территории печально знаменитого концлагеря Освенцим в Польше. — Ф. Р.). Моим помощникам стоило немалого труда уговорить женщин — жительниц города Освенцим сниматься в таком эпизоде. Тадеуш Шиманский, бывший узник, основатель и первый директор музея, считал, что именно эта деталь — непролазная грязь лагерных дорожек — в наибольшей степени приблизит снятые кадры к реальности. В свое время убедить в этом польских кинорежиссеров, снимавших в Освенциме, ему не удалось. Да и технически это было сложно, поскольку миллионами ног посетителей земля была утоптана до крепости асфальта. Чтобы достичь нужной кондиции, городская пожарная команда по нашей просьбе размывала съемочную площадку в течение нескольких дней…
Съемки… У нас есть длинная панорама, когда во время возвращения узниц с работы Зинаида, то есть Касаткина, бежит в сторону бараков, чтобы успеть до отбоя взять у Надежды лекарство, которое та достала для больного Гены. Строй охраняется эсэсовцами с овчарками. Вдруг одна из собак вырывается и с лаем бежит за Касаткиной, пытается укусить ее за ногу и в конце концов прижимает к барачной стене и всей пастью впивается ей в ногу. Никогда не забуду отчаянный вскрик Люды!
Полное оцепенение съемочной группы. Никого нет рядом с тобой, так как все пространство было очищено от людей. Один из ассистентов пытается пройти через грязь и застревает в ней. И только тогда группа оживает. Одни бегут за врачом, другие к телефонам, третьи делают круг, чтобы добраться до тебя и оказать какую-то помощь. Пока я на своей хромой ноге добирался до тебя, вдали раздались и стали приближаться звуки сирен „Скорой помощи“, а потом и полиции. Люда, бледная, лежала на земле и пыталась не кричать… Сделав какие-то уколы, прибывшие медики уложили ее в машину и в сопровождении полиции, пронзительно сигналящей, помчались в больницу. Для меня в машине места не нашлось. Приехал представитель польской администрации фильма…
Спасибо врачам городской больницы, быстро и качественно сделавшим операцию. Сколько часов я провел там! Но Люда выгоняла меня в гостиницу, мотивируя тем, что я не только прихрамывающий, но еще и не выспавшийся не смогу работать. На что, естественно, я отвечал, что без нее мне снимать нечего.
Утром съемочная группа собиралась довольно вяло. Все знали, что плановой съемки не будет. Приехав в Бжезинку, мы с оператором и художником ходили по лагерю в поисках каких-нибудь деталей, которые можно снять без Касаткиной как монтажный материал, который часто бывает необходим. Но все как-то не клеилось. Вдруг слышим полицейскую сирену. Вопит, хоть уши затыкай. Машины полиции и „Скорой помощи“ вкатываются на территорию и останавливаются возле меня. Мы в недоумении. Распахивается дверь „Скорой“, и перед нами является опирающаяся на палку Людмила Касаткина в игровом костюме и с обмотанной бинтами и пленкой ногой.
— День добрый, паньство! Почему не снимаем?
— У нас пани артистка заболела, — в тон Людмиле отвечает оператор Богуслав Лямбах.
— Они выздоровели, — парирует пани Касаткина. — Давайте снимать!
Мы тут же соображаем, что именно может снимать хромой режиссер с хромающей героиней. И… начинаем работать. Наши польские коллеги в конце дня устроили Людмиле овацию, а вечером в гостинице и поляки, и русские выпили по рюмке-другой за ее здоровье. Но утром к работе были готовы все!..»