— Вот те раз! Кто же еще?
— Подумать надо…
— Ну, хватит, — прервал его Тимонин. — Болтаем впустую.
— Впустую ли? Нельзя отождествлять население Германии с преступной фашистской кликой.
Тимонин промолчал. Знал он эти слова, да только думал: пускай словами воюют такие, как этот старший лейтенант, а его дело стрелять, убивать, и чем больше, тем лучше. Убивать, не задумываясь, кто перед ним — отпетый фашист или равнодушный немецкий обыватель. Нельзя на фронте жалеть врага, нельзя думать, что он, дескать, тоже человек и у него есть мать, детки малые…
Закончив перевязку, Катюша погладила Карманова по плечу и, ни слова не говоря, выскользнула из машины. Курт тоже собрался было выйти, но старший лейтенант удержал его, сказав что-то по-немецки.
— Дайте нам возможность поговорить с этим мальчишкой наедине, — попросил он Тимонина.
— Допросить? Почему наедине?
— Побеседовать. Попробуем его распропагандировать.
— Этого сопляка? Что он поймет?
Старший лейтенант пожал плечами и не ответил.
— Пропагандируйте, чего меня-то спрашивать?
— Нужно, чтобы вы подождали с наступлением.
— Как это? — изумился Тимонин. — Вы что, рассчитываете уговорить немцев сдаться?. — Он засмеялся и оглянулся на Соснина, молча стоявшего у двери.
— Всякое бывало.
Тимонин в упор посмотрел на него. В тусклом свете автомобильной лампочки бледное лицо старшего лейтенанта казалось белым пятном. Подумал: подержать бы окружение недельку—другую, чтобы завыли в замке от голода или еще от чего, тогда можно бы и поверить в добровольную сдачу. Но чтобы сразу?..
Он открыл дверь и спрыгнул на землю
— Пойду сам посмотрю, как там подходы от реки, — сказал он спрыгнувшему следом Соснину. — Оставайся тут, вытяни из этою немчонка все, что можно, а я в первую роту.
Городок кончился сразу. Ни огородов, ни сараюшек на отшибе, как в наших городках и поселках. Только что был плитняк тротуаров и брусчатая дорога. За последним домом дорога раздвоилась, отсекая окраину от широкого поля, на котором все было как на ладони. Тимонин и сопровождавший его связной сначала передвигались по полю перебежками. От замка не стреляли. Тогда они пошли в рост. Торопливо пошли, согнувшись по привычке, не сводя глаз с темных стен, каждую секунду ожидая мельтешащих вспышек пулеметных очередей. Потом спустились в овражек, облегченно выпрямились, удивляясь беспечности немцев.
«Дрыхнут небось, — подумал Тимонин. — Пацаны, что с них взять. Поиграли и баиньки…»
Овражек вывел к реке, где, рассыпанная по редким кустам, окопалась первая рота. Окопались, правда, для отвода глаз, не окопались — обозначились.
— Где командир роты? — спросил у первого же встреченного им часового. Конечно, следовало бы поднять и отделенного и взводного, но он этого не сделал, пускай поспят.
— В будке, пожалуй, — ответил часовой, махнув рукой в сторону реки, незамерзшей, лежавшей черной бездной меж забеленных снегом берегов.
Будка была неподалеку, стояла у самой воды, должно быть, предназначенная для водозабора. Тимонин направился к ней и увидел бегущего навстречу лейтенанта Кондратьева.
— Спите?
— Никак нет. Греемся пока. — Он подождал и, видя, что комбат молчит, ждет еще каких-то слов, добавил. — Вы же сами велели оборудовать обогревалку.
Лейтенант был молод, совсем молод и неопытен для ротного. Но кого было еще назначать, если за последние две недели батальон потерял столько офицеров и в ротах никого не осталось старше лейтенанта.
— А замок? — спросил сдержанно.
— Что замок? Стоит.
— А вы, значит, греетесь?
— Не совсем так, товарищ капитан, — заторопился ротный, уловив недобрую иронию в словах начальника. — Стережем как надо.
— Нам не стеречь, а штурмовать предстоит. К стенам придется прорываться. От вас до стен ближе всего, вам и первое слово.
— А чего к ним прорываться, подползем потихоньку.
— Подползете? Пробовали? — живо заинтересовался Тимонин.
— Лейтенант Матарыкин только что оттуда. Да вон он бежит.
От будки, застегиваясь на бегу, спешил командир взвода разведки.
— Спал? — спросил Тимонин.
— Никак нет. Подсушиться пришлось. Канава там у стены. С водой.
— Ну и что стены?
— Стены как стены, каченные, холодные. Понизу сплошь валуны, а повыше кирпич.
— Это и так видно. А вот как в замок попасть?
— Там калиточка есть, железная. Подорвем гранатами.
Они стояли у самой воды, словно на краю черной пропасти, и то и дело взглядывали вверх, где за крутым склоном, поросшим кустарником, был невидимый отсюда замок. Луна тихо плыла в белесой пустоте неба, и было непонятно, почему при такой луне из замка не увидели подползавших разведчиков. Может, и в самом деле спят? Мальчишки, какой солдатский опыт? Но тот, кто руководит ими, должен же знать, что не оставят их тут в покое, и ему-то спать никак не подобает.
А может, нарочно не стреляют по одиночкам?
Ему нестерпимо захотелось обратно в городок, чтобы самому расспросить немчонка, вытрясти из него душу, но вызнать все.
— Покажи, — сказал он Матарыкину.
Кто-то сзади накинул на плечи Тимонина невесомое полотно маскхалата. Он продел руки в услужливо оттянутые рукава, запахнул пестрые, в пятнах грязи полы, стянул шнуром на поясе. Белый капюшон сваливался на глаза, и Тимонин подогнул его, аккуратно завязал тесемки под подбородком.
— За мной, товарищ капитан. Делайте как я.
Матарыкин чувствовал себя уверенно, видно, исползал тут все вдоль и поперек. Он перебегал от куста к кусту, приседал, замирал на открытых местах, и Тимонин послушно проделывал то же самое. Следом таким же образом передвигался лейтенант Кондратьев. По мере того как они шли, замок словно вырастал перед ними из земли, громоздил высокие стены, казалось, к самому небу, и лишь там, в вышине, пестрел рядами решетчатых окон.
— Где калиточка?
— Слева, в темноте не видать.
Отсюда до замка было метров двести пятьдесят — пустяковое расстояние, можно броском преодолеть. А дальше? Вся надежда на калиточку?
И снова все свелось к немчонку, который только и мог знать, как организована оборона.
Тимонин посмотрел на часы — было без четверти четыре, — покосился на Матарыкина, на Кондратьева, лежавших слева и справа. Оба неотрывно смотрели на замок, то ли наблюдали за чем, то ли делали вид, что наблюдают, чтобы не мешать начальству думать.
— Н-да, на ура тут не взять, — сказал Тимонин.
— На ура не взять, — как эхо повторил Матарыкин.
— Не взять, — подтвердил Кондратьев, и в голосе его послышалась неуверенность, безысходность.
Тимонину стало окончательно ясно: атаковать надо отсюда, и для начала не более чем одной ротой Другие пусть прикрывают.
Время от времени от замка доносились короткие пулеметные или автоматные очереди — осажденные бодрили себя стрельбой, — но стук очередей словно бы не нарушал тишины, не заглушал неясный звон, доносившийся неведомо откуда.
Городок замер в оцепенении, все эти перечеркнутые тенями улицы, крыши, стены, окна, заборчики походили на нагромождение черно-белых квадратов, прямоугольников, параллелепипедов гигантской картины то ли гениального, то ли сумасшедшего художника. Городок был тих, но едва Тимонин приблизился к крайнему дому, как оттуда, из глубокой тени, послышалось неожиданно громкое:
— Стой, кто идет!
Связной, бесшумно двигавшийся следом, скользнул вперед, в тень, послышалось тихое переругивание: «Своих не узнаешь?» — «Так темно же…»
Тимонин пошел по затененной стороне улицы и вдруг увидел вдалеке приближающиеся фигуры. Они все четче вырисовывались из дымки, приобретали знакомые очертания. Он узнал Соснина, и старшего лейтенанта Карманова, и немца в куцей шинелишке. К удивлению Тимонина, был с ними и немчонок, шел не впереди, а рядом, как равный. Было во всем этом что-то новое, непонятное, а потому тревожное.
— Франц согласился вернуться к своим, — сказал Карманов, увидев комбата.
— Что значит согласился? Он ведь за тем и выходил оттуда, чтобы вернуться. Почему это вы вдруг решили помочь ему?
Фраза звучала двусмысленно, но старший лейтенант, казалось, не обратил на это никакого внимания.
— Так лучше для дела.
— Это вы считаете?
— Я и начальник нашего отдела майор Дмитренков. Мы связывались по радио. На эту операцию получено разрешение.
Тимонин посмотрел на своего начальника штаба. Соснин молча кивнул: да, мол, такое разрешение получено.
— Но этот мальчишка нужен мне как «язык».
— Все, что знает, он рассказал.
Соснин снова кивнул.
— Чего киваешь? — взорвался Тимонин. — Говори толком.
— Рассказал, — опять кивнул Соснин.
— План этого проклятого замка? Входы-выходы? Калитка, что за ней?..
— План этого проклятого замка? Входы-выходы? Калитка, что за ней?..
— Калитка — единственный оставленный выход. Подорвать дверь можно, но за ней — каменный мешок. Многих положим.
«Людей жалеет, не в пример некоторым», — вспомнил Тимонин слова командира полка. Он-то всегда думал о себе как раз обратное. Война, ужалеешь ли всех? Бывало, и на верную смерть посылал людей. Где он углядел жалость, командир полка? И теперь, как он думал, не было в нем жалости. Просто не видел он возможности пробиться в замок, а то уж давно бы приказал атаковать. Но ведь прикажет…
— Я бы сам с ним пошел, да не разрешили, — сказал Карманов.
— Куда? — не понял Тимонин.
— Туда, в замок.
— Как это пошел бы?
Курт, все время стоявший поодаль, вдруг шагнул почти вплотную, так что Тимонин уловил чужой одеколонно-табачно-шинельный запах.
— Я иду. Это есть моя дело, — сказал он сбивающимся от волнения голосом.
— Тоже разрешение получено? — спросил Тимонин, отступая от немца.
— Так точно. Согласовано с политотделом армии. — Старший лейтенант привалился к стене дома, сказал торопливо и раздраженно, как всегда говорят раненые, которым боль не дает отвлечься: — Вам, видать, в новинку, товарищ капитан. А у нас, я говорил, это обычное дело. Многих пленных отпускаем обратно в свои части.
— То пленных. Если поверили им. А добровольно идут в плен знаешь кто?
— Он идет… вроде парламентера.
— Война капут, — снова вмешался немец. — Германия остается. Кто остается? Кто строит новая жизнь? Другой немцы нихт, нет. Дорт киндер, там дети — будущий Дойчланд. Я иду разъясняйт. Это есть моя дело…
— Они тебе разъяснят, — проворчал Тимонин. Он понял: говори не говори — ничего не изменить. Старший лейтенант Карманов ему не подчиняется. Так пускай уж побыстрей делает свое дело. — Все выспросил? — повернулся он к Соснину.
— Все.
— Делай как знаешь, старшой… Чем черт не шутит…
Ему вдруг остро захотелось поверить в успех этой, как он считал, авантюры. Не понадобилось бы штурмовать замок.
Снова вспомнились слова командира полка о жалостливости — вот ведь засели, не забиваются, — но теперь они показались ему упреком, и он, рассердившись на свою нелепую мечту, начал думать о том, о чем только и были его думы все это время, — как сделать, чтобы поменьше было потерь.
Соснин в сопровождении двух разведчиков увел Курта Штробеля и немчонка к реке, откуда они должны были проползти к замку, а Тимонин и старший лейтенант Карманов пошли по ночному городку к штабу. Сапоги сочно цокали на сухой вымороженной брусчатке, наполняя улицу перестуками, и Тимонину все казалось, что следом идет еще кто-то.
Молча они дошли до сарайчика, открыв дверь, окунулись в душное тепло хорошо протопленного помещения, и здесь, повалившись на перину в углу и отдышавшись, отойдя от своей боли, Карманов начал рассказывать, как удалось уломать Франца.
Вначале не верилось, что можно послать его назад, да Франц и сам не хотел возвращаться, боялся фельдфебеля Граберта. Бьет он их там чем ни попадя, совсем запугал. Дорвался до власти и своевольничает как хочет. Вначале хотел Карманов просто организовать агитпередачу, чтобы Франц этот или немка, у которой там сын. Алоиз, выступили по звуковке. Но немка наотрез отказалась, побоявшись за судьбу сына. Тогда-то у Карманова возникла мысль пойти вместе с Францем в замок, попытаться открыть глаза мальчишкам и, если понадобится, попросту застрелить Граберта. Рискованный шаг, да не рискованнее штурма. При штурме мальчишки начнут со страху отстреливаться. Скольких погубят! Сколько их самих погибнет!..
Карманов умолк и несколько минут лежал неподвижно, словно заснул.
— Не разрешили мне идти из-за руки, — задыхаясь, как после пробежки, вновь заговорил он. — Тогда Курт запросился. «Это моя дело…» Да и немка эта стала сговорчивей, когда узнала, что — Курт пойдет выручать ребят. Письмо передала.
— Какое письмо?
— Алоизу. Я же говорил: у нее там сын. Алоизом зовут.
— Затея, конечно, глупая, — сказал Тимонин. — Кокнут этого Курта, только и всего. Но если уж надо идти, то ясно, что ему. Тебе-то, старшой, чего голову в петлю совать? А он немец, ему о немцах и заботиться.
— Не-ет, комбат, и нам не все равно. Войне месяц—другой остался А что потом? Еще в сорок втором году товарищ Сталин говорил: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остается». От того, каким оно будет, германское государство, зависит послевоенный мир.
Он снова затих на своей перине, и Тимонин тоже молчал, может быть, впервые за всю войну так вот задумавшись о послевоенном. Много было разговоров о прекрасной жизни, которая наступит после войны. Своей А о том, какая жизнь наступит для немцев, дум не было. В любом немце виделся враг, фашист. А чего желать врагу — известное дело. И только теперь, когда до победы осталось всего ничего, на первый план выходит это: не всякий немец — фашист. А таким, как Карманов, все время приходилось помнить: фашист и немец — не одно и то же.
Тимонин посмотрел в угол, где навзничь, с руками на животе, как покойник, лежал старший лейтенант, и вдруг остро пожалел его. это как же воевать, если заранее любить немца? И снова вспомнил сорок первый год, когда при виде немцев было больше недоумения, чем злости. Все казалось: под этими рогатыми касками и мышиными мундирами — обычные рабочие да крестьянские парни, которых обманули, запугали, погнали воевать Не было нетерпеливой готовности убивать их, хотелось разъяснять, что они не туда стреляют. Не сразу поняли чтобы побеждать, надо научиться люто ненавидеть. Научились Сами же немцы своей бесчеловечностью и помогли избавиться от благодушия.
Но кому-то всю войну непозволительно было такое избавление. Кто-то и на самом лютом ветру должен был оставаться вроде как хранителем огня. И может быть, им-то и было труднее всего.
За стеной, где сидел радист, послышался приглушенный говорок и почти сразу же громкий требовательный голос:
— Товарищ капитан, первый вызывает.
В трубке хрипел, пробивался сквозь шорохи и свисты встревоженный голос майора Авотина:
— Поторопись. Утром дорога должна быть свободной, понял?
— Так точно!
— Что «так точно»? Я говорю: к утру все надо сделать. Из дома не должно быть ни одного выстрела.
— Задача ясна.
— Ни одного, понял? Дорога должна быть открыта. Нужна будет дорога. Понятно тебе?
Авотин отключился, а он все стоял над притихшим радистом, думал
Майор повторялся, и это ясней ясного говорило, что утром по дороге пойдут свежие войска. Всего скорей будут вводиться в прорыв новые части. И немалые, раз они заполнят все дороги. Ясно, что все, иначе бы обошли. Значит, и по тем, другим дорогам тоже пойдут войска…
— Слушай, старшой, поторопились мы с Куртом-то, — сказал он, выходя из закутка радиста.
Карманов не ответил, должно быть, спал. Постояв возле него, Тимонин махнул рукой: все равно теперь. И вышел во двор. Морозец к утру еще усилился, но где ему было до русских морозов — не хватал за лицо, только освежал. Луна переползла довольно далеко, и городок, как-то по-другому перекошенный тенями, выглядел совсем иным, незнакомым.
В глубине улицы послышался перестук сапог, — и к штабу вышел Соснин с двумя разведчиками.
— Прошли? — спросил Тимонин.
— Там уж они, все в порядке.
— Н-да, все в порядке…
От замка донесся короткий треск автоматной очереди. Стреляли внутри — так глухо, еле слышно, прозвучала эта очередь. Затем еще одна, такая же короткая, в три—четыре патрона. Тимонин и Соснин перебежали за соседний дом, откуда был виден замок. Темная громада его высилась за полем, и ни одна ракета не всплеснулась над ним. Ни одна.
— Ну, гады! — выругался Тимонин.
— Погоди, — попытался успокоить его Соснин. — Еще ничего не известно.
— Да все ясно: кокнули того немца и немчонка тоже.
Чуда не произошло, на войне чудес не бывает. Только кровью добывается победа, только кровью…
Справа от замка светлело небо, чистое, без облачка. День обещал быть солнечным и теплым. А это значит, что ледяная корка быстро просядет и славянам придется бежать через протаявшее поле. И ползти по снежной жиже. И сколько их не доползет, навсегда останется здесь?!
Он пнул ледышку, подвернувшуюся под ногу, и выругался.
— Не психуй, комбат, — сказал Соснин, — не все еще потеряно.
— Жалко, что не выгорело с немцем, — сказал Тимонин. — Приказ получен: к утру выбить их. К утру. А утро — вот оно.
Он посмотрел на черный куб замка, резко выделяющийся на фоне неба. Темно-серая муть насыщалась светом, и обледенелая гладь поля зловеще поблескивала.
— В общем так: собирай командиров рот, начальник штаба, будем ставить задачу.
Курт Штробель шагнул вслед за Францем в темную нишу, и железная дверца с грохотом захлопнулась за спиной.