— Да куда мы денемся! — заорал я, отмечая с удивлением, что движок еще горячий. Мне казалось, что я провел у Беды часа два, а в минус тридцать и за десять минут остынет все что угодно.
Мы классно ехали, уличные фонари и фары освещали зимние улицы. Кое-где уже установили новогодние елки, обвешали их гирляндами и это улучшало настроение, веселило, смешило, добавляло кайфа. Скоро Новый год, а в Сибири самый новогодний Новый год. Ну, какой может быть праздник в Марбелье? Там и так каждый день праздник.
Я догадался, почему Элка не рвалась за руль, она решила поиграть в водителя: крутила воображаемый руль, вжикала как пятилетний пацан, давила на несуществующие педали и переключала передачи.
— Слушай, — заорала она, — а где ручка скоростей?! Какого черта у тебя вдруг автомат? Ученики шутки шутят? — Она так заржала, что согнулась пополам и стукнулась головой о бардачок.
— Шутят, гады! — поддался я ее веселью, обгоняя «круизер» и подрезая «чероки».
— Вот сволочи, и руль слева направо переставили! Я думаю — где руль? А руль у тебя, блин!
Я вдруг заметил, что Элка на водительском сиденье, я — на пассажирском, но руль почему-то у меня. Я рассмеялся, ну и задам я завтра десятому «в»! Все вернут на свои места.
— А ничего твоя «селедка» бегает! С места сотню рвет. Давай, махнем не глядя! Ну, ни фига себе — кожаный салон!
— Кожаный? — удивился я.
— Ни одной дырочки! Обивка как с завода. Давай, я твоим охламонам свою тачку подгоню, пусть тюнингуют!
— Это все Вован, пакостник, из моего десятого «в»…
Молоденький, игрушечный гаишник прыгнул на дорогу и взмахнул своей смешной, фаллической штучкой в черно-белую полоску. Меня задушил приступ хохота. Ну, чего он прыгает и машет маленьким таким и полосатым? Дать ему в рыло, нет, на лапу — сотню, две; пусть не бегает, не машет, а сидит в тепле и из горла хлебает пиво.
— Тпр-рр! — скомандовала Элка, натянув какие-то поводья. — Командир голосует.
Я тормознул, поймав обочину. Включил «аварийку», но заработали почему-то дворники. Они плавно и мягко поехали по стеклу, будто им не двадцать лет и у них не старая резина. Нащупав документы в кармане, я удивился: и зачем они мне? Я здоровый, сильный, веселый пес. А зачем собаке паспорт? Тем более права.
— Гав, — сказал я.
— Мяу, — ответила Элка и, согнувшись от хохота, с треском вписалась головой в бардачок.
Я взял документы в зубы и, виляя лохматым хвостом, на четвереньках выскочил навстречу смешному парню в погонах со шлагбаумом в руке. Я поскакал к нему как к верному хозяину, который дал мне команду «апорт».
— Езжайте, товарищ инвалид, езжайте! — заорал парень и замахал мне руками. — Это я не вас тормознул!
Я поскакал обратно, отметив, что четыре лапы удобнее, чем две.
Выключив дворники, я тронулся с места.
— Нет, ну ты какой инвалид? — привязалась Беда.
— У меня блохи, — пожаловался я.
— Черт, значит и у меня тоже, — погрустнела она и левой ногой попыталась почесать за ухом.
Здорово, что охламоны переставили руль. Он не достался Элке.
* * *Дверь сарая была открыта. Ее трепал холодный ветер, и я почувствовал, как сердце провалилось в желудок, потом ниже, ниже, и, наконец, оно запульсировало в пятках.
— Дверь открыта, — сказала Беда, будто я был инвалид по зрению.
Я вдруг остро осознал, что за меня не вступятся добрые тети из Общества защиты животных, что я не пес, а тип с подмоченной репутацией, двумя именами и чужим пистолетом под своей кроватью.
Я помчался в сарай.
Я не думал, что мое нехитрое хозяйство можно так разгромить. Самодельный шкаф был открыт и болтался на одном гвозде. Пустые банки из-под кофе, стаканы, вилки, ложки, пара тарелок валялись на полу, газета, выполнявшая роль занавески, содрана, таз почему-то на столе, умывальник сорван с крючка, ведро перевернуто и даже пианино отодвинуто от стенки. Одеяло я нашел под столом.
Я кинулся к лежаку. Доска в полу, служившая крышкой для тайника, была отодрана. Пистолета не было. «Макаров» исчез, и не было смысла искать, не завалялся ли он где-нибудь среди тарелок. Я окончательно понял, что я не собака и ближайшие лет десять буду кормить не блох, а тюремных вшей.
— Вот это шмон! — удивилась Беда. — А ты говоришь — не он. Хорошо твой бомж повеселился. Отрыл «Макаров», грохнул этого Грибанова и смылся. Черт бы побрал твое человеколюбие!
Дверь заскрипела, мы вздрогнули, но это был порыв ветра. Ветром в сарай намело снега, и это добило меня окончательно — мне показалось, что жизнь моя разгромлена, как и мое жилище.
— Телефон, — еле слышно попросил я.
— Те-ле-фон! — громко позвала Беда, и ее вопль полетел в школьный двор.
Я испугался и плотно закрыл дверь.
— Обкурилась, — цыкнул я на нее, залез к ней в карман и вытащил мобильный.
Честно говоря, я не очень хорошо понимал, что собирался сделать. Звонить в милицию и сообщать, что меня обокрал бомж, которого я поселил у себя? Причем, единственное, что он взял — это мой любимый, заряженный тремя боевыми патронами пистолет Макарова, который я незаконно храню под кроватью?
Беда смотрела на меня с любопытством.
— Ты куда? — спросила она, глядя, как я тыкаю кнопки.
— В милицию.
— Обкурился! — она попыталась вырвать телефон, но силенок у нее не хватило.
— Грачевскую! — крикнул я в трубку.
— Слушаю.
Я не ожидал, что Ритка так быстро ответит, и растерялся.
— У меня проблемы, — выпалил я.
— Знаю, вся уголовка на ушах, — ответила Ритка. — Твой Возлюбленный уже во всем признался.
— В чем он признался? — заорал я, теряя над собой контроль.
— В убийстве Игоря Грибанова. Оружие у него нашли. Экспертизу уже сделали — отпечатки, все такое… Грибанов убит из его оружия.
— Какого оружия? — прошептал я.
— Пистолет Макарова. Глеб, какого черта ты впустил этого бандита в свой сарай?!
Черт, когда дело плохо, они никогда не путают мои имена.
— Где он сейчас?
— В «нолевке» сидит, — вздохнула Ритка. — Его привезли пару часов назад. Пока экпертиза, то, се… Минут через двадцать поведут на допрос. Глеб…
Я нажал отбой. И как послушный мальчик рассказал Беде все, что сказала мне Ритка.
— Ну, и как поживает твое человеколюбие? — ехидно спросила Беда, застилая одеялом лежак и усаживаясь на него с ногами. — Кошки на душе не скребут? Мяу?
— Гав! — рявкнул я, и она заткнулась.
Я со всего размаха плюхнулся рядом с ней, лежак качнулся, и она клацнула зубами.
— Хорошо, что мы в центре тектонической плиты, — тихонько сказала она, не в силах держать долгую паузу.
— Женька не мог убить, — я руками потер голову. Мне не хотелось выглядеть идиотом, который пригрел возле школы убийцу и я стал искать аргументы.
— Если даже он и нашел оружие, он почти ничего не видит. Один глаз заплыл, другой — щелочка. Шансов прицелиться — ноль. Как он прошел в школу? Баба Капа — цербер! Мимо гардероба незамеченным не пройдешь. В отличие от других бабушек-вахтерш она не дремлет, а бдит. При виде этого чучела Возлюбленного она подняла бы такой ор, что всем чертям тошно стало.
— Черный ход! — заумничала Беда.
— К тиру не пройти, минуя гардероб, даже через черный ход. Да пойми ты, такое сумасшедшее число совпадений не могло случиться! И пистолет-то он отыскал, и Грибанова-то рассмотрел и опознал, и в школу-то проник незамеченным — это с его-то рожей и габаритами! — и попал-то во время уроков, когда коридоры пусты, и самое главное, повстречал Грибанова одного! Грибанов отпросился с урока в туалет на минуту! Кто об этом мог знать? И потом — выстрела никто не слышал. Значит, стреляли, когда все выбежали из школы? И потом, — у меня оставался последний аргумент, — я сказал Женьке, что закрою его на замок снаружи. Не закрыл, конечно, просто пристроил замок, чтобы от меня все отстали, но он-то думал, что он закрыт! И потом, — оставался еще один маленький, никчемный аргументик, я не должен был его говорить, но я все-таки сказал, — он добрый.
Беда захохотала, как сумасшедшая, повалилась на спину, задрыгала ногами. Я разозлился на себя — ведь знал же, что нельзя этого говорить.
— Вот за что я тебя люблю, песик, так это за то, что ты веришь в добро и зло, малюя мир черно-белыми красками! А когда ты последний раз проверял оружие?
Лучше бы она книжки писала, чем травила меня своими вопросами.
— Когда? Ну, когда?
— Да не проверял я оружие! Как положил тогда при тебе, так и не проверял!
— Браво.
Я посмотрел на часы и вскочил.
— Поехали!
— Куда?
— Только Женька сможет все объяснить!
— Уж не свидание ли тебе с ним пообещали?
— Не свидание. Быстрее, времени мало!
Я за руку сдернул ее с красного одеяла. Беда упиралась своими длинными конечностями и даже попыталась меня укусить.
— Но он же признался! — заорала она.
— Будто ты не знаешь, как признаются в ментовке. Он отброс, на него навесят все, что не раскрыто за последний квартал!
— Ладно, — она перестала выкручиваться. — Только за руль сяду я.
— Валяй! — крикнул я и помчался к машине.
* * *Движок молотил на морозе, я его не выключил, не было времени возиться с отверткой. Я заскочил слева, и все-таки сделал попытку поискать руль, но Беда уже рванула с места, в миллиметре пролетев мимо школьных ворот.
— Колхиани, шестнадцать! — крикнул я. — Женька сейчас в «нолевке» сидит. Это такой «аквариум» на первом этаже, там всех задержанных перед допросом маринуют! Потом ведут на второй этаж, там уголовный розыск. Пока Женька внизу, попытаюсь с ним поговорить. Меня вся ментовка знает, я каждую неделю туда мотаюсь по делам школы. Быстрее, пока его на допрос не увели!
Моя «селедка» понеслась как реактивный самолет. Беда была неплохим пилотом — педаль в пол, руль на себя. За окном мелькали смешные улицы, плохие фонари, дурацкие дома, прикольные машины…
Нет ничего страшнее обкуренных мозгов. Но понял это я только на следующий день.
— Приехали! — крикнула Беда у металлических ворот.
Я выскочил и помчался в здание РОВД. Дежурный мент, стоявший на входе, кивнул, узнав меня.
— Грачевская у себя, — сказал он и отвел отсутствующий взгляд.
Наверняка, все знают, что убийцу задержали в моем сарае. Стараясь не бежать, я прошел мимо стеллы в честь погибших в Чечне милиционеров, и увидел, что Женьки в «нолевке» нет. Вместо него в прозрачной будке сидел омерзительный тип с глазами, как колючая проволока. Я развернулся и рванул обратно, пробормотав на выходе: «Черт, забыл в машине…», чтобы дежурный не удивлялся, что до Грачевской я так и не дошел.
Я вышел на крыльцо. Вот, собственно, и все. Что наплетет на допросе Женька? Что нашел оружие в моем сарае? Почему тогда сразу об этом не сказал?
Я не пошел к машине. Я обогнул здание, зайдя с неосвещенной стороны. Где-то здесь был черный вход и черная лестница на второй этаж. Мы с Риткой часто выходили туда поболтать о школьных делах; она курила, а я нюхал дым, слушая ее рассуждения о детской преступности и о том, как с нею бороться.
Я нашел эту дверь, подергал, она поддалась. Спроси меня сейчас, на что я тогда рассчитывал, поднимаясь по лестнице, скажу — не знаю. Спроси об этом тогда, сказал бы — всегда нужно пытаться что-то сделать, даже когда сделать ничего нельзя. Ничего нет страшнее обкуренных мозгов. Только халатность органов, чьи запасные двери не должны быть открыты для посторонних.
На лестнице было темно и накурено. Свет едва пробивался со второго этажа, и я шел к этому свету, плотно прижимаясь спиной к стене, чтобы не было предательской тени. Добравшись до темной площадки, я замер: по коридору на меня, высоко задирая длинные ноги, шел Женька Возлюбленный. Меня умилила милая, уютная и провинциально-добрая обстановка местной милиции — Женьку вела, пристроившись сзади, юная девочка с детской припухлостью щек. Может, она и лейтенант милиции, может, и с оружием, но ведь точно в обморок грохнется, если топнуть на нее ногой. Я подумал вдруг, черт с ним, с этим Возлюбленным, ведь признался же он, что убийца, и до сих пор не сказал, что пистолет взял под моей кроватью. Пусть посидит, будет хоть крыша над головой.
Я развернулся, чтобы уйти незамеченным, но лестница вдруг качнулась под моими ногами. Она брыкнулась так, что я едва не упал. Девчонка завизжала как резаная.
— Сюда! — крикнул я Женьке, и на секунду высунувшись из темного колодца черного хода, махнул ему рукой. Женька скакнул ко мне как неуклюжий молодой жеребец, с грохотом приземлившись рядом. Лестница снова качнулась, затряслась, послышался треск, звуки открываемых дверей, шаги, и крики: «Трясет!». Таких сильных толчков в городе еще не было. Я сильно дернул Возлюбленного за руку, и мы помчались вниз. Сзади слышался топот, но я голову мог дать на отсечение — это не погоня, это эвакуация. На выходе Женька, неуклюжий, как дровосек, но здоровый и сильный, как шальной снаряд, опрокинул мусорный контейнер, и тот грохнулся, звоном бутылок выдавая свое содержимое.
Мы помчались к воротам, и никто не обращал на нас никакого внимания, все тоже бежали подальше от трещавшего здания. Беда предусмотрительно открыла двери машины, и мы влетели в салон — я на переднее сиденье, Женька — на заднее.
— Педаль в пол, руль на себя! — приказал я бабе-пилоту, но она как всякая баба сделала все по-своему: дала задний ход и, исполнив полицейский разворот на месте, рванула не по дороге, а какими-то темными дворами, пугая людей и собак, рискуя пересчитать на пути все деревья. Жаль, что водитель не я, а то показал бы высший пилотаж. И все-таки, почему руль у «селедки» стал справа?
— Я не хотел, — тихо сказал Возлюбленный, и Беда покатилась со смеху, лбом уткнувшись в гудок. Я дернул ее назад, чтобы она вела машину, а не веселилась.
Мы неслись по дороге, машин было мало, и я понятия не имел, куда и зачем мы едем. Каким-то хитрым путем Беда выехала на пригородное шоссе.
— Что же будет-то? — снова подал голос Женька.
Словно в ответ на его вопрос на дорогу выскочил парень в форме с полосатым жезлом в руке. Он ткнул им в нашу машину, но Беда прибавила газу. Не прошло и пяти секунд, как на хвост нам села патрульная «Вольво».
— «Мицубиси Ланцер», госномер 031, прижмитесь к обочине! — заорал говорильник.
— Не прижимайся! — в отчаянье попросил я Беду.
— Да не имею такой привычки! — заорала она, неплохо справляясь с машиной на скорости. Жаль, не я за рулем.
— Слушай, — сказала Беда, — ты что, поменял машину?
— Я?!
— Твоя «селедка» была старой «Ауди». А эти орут про «Ланцер». И номер не тот.
— Ну, значит, не нам орут, — вздохнул с облегчением я.
— Открываем огнь на поражение! — нагнал нас истерический вопль, и я увидел, что «Вольво» заходит слева.
— Вы как хотите, ребята, а я тут прилягу, — вежливо предупредил нас Возлюбленный, и салон сильно качнуло — он плюхнулся на пол.
— Нет, это нам орут, — вздохнула Беда, налегая на газ.
— Ты намекаешь, что я угнал чужую машину? У инвалида?
— Это они намекают. По мне так ничего тачка. Твоя бы уже давно развалилась на таких скоростях. Опять же — кожаный салон. Ни пятнышка, ни дырочки… — Она захохотала.
Я тоже.
Женька внизу странно хрюкнул.
— Я думал, ты парень, учитель.
— Учитель! — подтвердила Беда, на скорости заходя в поворот.
Женька шумно вздохнул.
И тут грохнул выстрел. Почему-то он показался мне музыкой и не вызвал желания пригнуться. Беду, очевидно, посетили те же эмоции, и она с потрясающей для бабы ловкостью вывела машину из серьезного заноса. Грохнул второй выстрел. Женька громко икнул. Нам прострелили колесо, и машина завиляла задом как бульварная девка. Беда чертыхнулась, но скорость не сбросила. Жаль, не я за рулем, я и на ободе ушел бы от любого преследования. Я припомнил, что в данный момент на меня можно навесить: незаконное хранение оружия, угон транспортного средства, организация побега опасного преступника, и это — в состоянии наркотического опьянения. Да, и еще у меня есть сообщница. Значит — группировка! Такой наборчик привел меня в состояние веселого ужаса. Господин учитель чересчур увлекся драйвом, кайфом и любовью. Чересчур.
Машина ДПС почти цепляла нас бортом. Беда, вцепившись в руль, топила газ, но «Ланцер» и «Вольво» — почти равноценные машины.
— Отрывайся! — крикнул я Беде и автоматически сунул руку в карман. В кармане я нащупал… самсу. Жирненькие такие пирожочки. Эх, не успел попробовать. Я опустил боковое стекло и метнул самсу в лобовик патрульной «вольвухи». Водитель ДПС так резко дал по тормозам, что, чуть не перевернувшись, новенькая «Вольво» закрутилась на дороге, как юла. В нее чудом не влетели другие машины, и я, для закрепления успеха запульнул в нее еще две жирные самсы. Одну я все-таки запихнул в рот, не смог удержаться.
Беда успела хорошо оторваться, она вцепилась в руль так, что, кажется, с ней приключились судороги. С каждым мгновением гайцы все больше отдалялись от нас.
— Ну, ты даешь, учитель! — заорала она.
— Да это не я даю, это девственница твоя дает! Надо же испечь пирожки размером и формой с боевую гранату!
— Что дальше? — спросила Беда.
— Дальше нужно сменить маршрут. Иначе гайцы по рации передадут, в каком направлении мы несемся, и там что-нибудь для нас придумают.
Беда кивнула, но было уже поздно. Впереди, на кольцевой развязке, где она собиралась свернуть в сторону, путь нам преграждала высокая и плотная стена. Мы летели в нее с неизбежной стремительностью, и была одна возможность ее миновать — взлететь.
— Руль на себя! Приготовиться на взлет! — заорал я, но как всякая баба, Беда сделала все по-своему. Когда расстояние до нашей ловушки стало таким, что стало понятно — это выстроенные в ряд две огромные фуры, она, не сбавляя скорости, вылетела на разделительную полосу и, пропахав неглубокий сугроб, нырнула в узкую щель между двумя «Уралами», также стоявшими поперек дороги. Я поставил ей пять и даже добавил плюс, учитывая, что мы ехали на ободе, и что она точно вписалась в узкий проем. Я видел, как за нами рванул патрульный джип, он попытался повторить наш маневр, но с грохотом застрял между «Уралами» как пуля в стенке. Гайцы накупили толстомордых джипов, а водить их не научились — ездят как с габаритами «шестерки». Развернувшись назад, я смотрел, как мы уносимся прочь от ловушки.