Те из читателей, кого убаюкала обманчивая неспешность летнего полудня, наверное, удивятся тому, что произошло потом. Более внимательные, возможно, заметили, что один персонаж все это время блистал своим отсутствием – пока.
Позднее много спорили, отчего терьер Бартоломью невзлюбил Венаблза-младшего. Одни говорили, что ему не понравилась белая панама с обвислыми полями, другие – что Венаблз еще перед обедом не проявил к песику достаточного уважения. Бартоломью обычно требовал, чтобы все не ленились и постоянно его чесали. Стиффи утверждала, что Бартоломью «всего лишь хотел помочь, он же видел, что без него этот бестолковый тип никогда в жизни не поймает мяч».
Короче говоря, Бартоломью сорвался с колен своей хозяйки, словно ему сообщили, что в Дорсете вот-вот закроют последнюю кроличью нору. Годы тренировок развили его легкие до немалого объема, так что лаять и бежать одновременно для него не составляло никакого труда. Темным пятном промчавшись по траве, Бартоломью прыгнул навстречу снижающемуся мячу и в кульминационный момент, если я правильно вспомнил общепринятый термин, сомкнул челюсти на филейной части Руперта Венаблза.
Публикой при этом случае овладели противоречивые чувства. Некоторые злились из-за потерянного мяча и тревожились за игрока, другие предлагали весьма разухабистые советы по поводу лечения.
Бэтсмены сохраняли полное спокойствие. Матч продолжался, уже без Руперта Венаблза. Теперь события на поле развивались стремительно. «Дорсетские джентльмены», потеряв восемь калиток, набрали двести очков. После того как на подаче Дживса девятому бэтсмену засчитали нарушение «нога перед воротцами», а счет достиг двухсот двадцати, сэр Генри собрал вокруг себя всю команду.
– Времени осталось еще на один овер, – сказал он. – Бичинг, будете на подаче. Им для победы нужно шесть очков, нам – одни воротца. Ничья меня не устроит.
– По-моему, ничья была бы прекрасным завершением матча, – заметил Вуди.
Лицо сэра Генри приобрело странный синюшный оттенок.
– А я говорю, молодой человек, что ничья нам без надобности! Это понятно? Мы выиграем матч! Мы возьмем еще одни воротца! Никакой другой результат я не принимаю! Усвоили наконец?
– Да, сэр Генри.
– По местам!
Я отступил на прежнюю позицию перед павильоном, молясь, чтобы чертов мяч и близко ко мне не пролетал. Вуди расставил по-новому полевых игроков.
Против него выставили не номер одиннадцатый по списку, а бэтсмена, который уже несколько часов пробыл на поле. Казалось, Вуди подает ему простенькие мячи, давая шанс под конец игры набрать очков, но «джентльмен» попался хитрый и не поддавался. Пять мячей – и ни перебежки, ни взятых воротцев. К счастью, это означало, что до меня дело вряд ли уже дойдет. Казалось, ничья неминуема. Даже Честный Сид Леви закрыл бы уже свою записную книжку.
Вуди в отчаянии так швырнул последний на сегодня мяч, что тот стукнулся о землю примерно на середине площадки. Бэтсмен не удержался и мощно шарахнул битой. Мяч алой птицей взмыл ввысь. Казалось, на нем уже заранее написано имя кого-то из игроков, но только лишь когда мяч по спирали пошел вниз, до меня дошло, что имя это – мое.
Попятиться я не мог, поскольку стоял вплотную к канату, ограждающему поле. Я вскинул руки – со стороны, наверное, было похоже, что в молитве.
Удивительное дело – судьба всего матча решалась, а многие зрители даже не смотрели на площадку.
Как раз в тот миг, когда мяч летел на меня с небес, леди Хаквуд сказала:
– Мне скучно, я замерзла и пить хочу!
В ответ раздался мелодичный плеск ручейка по струнам сладкозвучной арфы.
Сэр Генри заорал во всю силу легких:
– Ловите, дурень!
Где-то рядом залаяла собака.
Не знаю, какой именно из этих звуков заставил меня дернуть головой, словно нервная лошадь. Поставил бы на арфу, потому что именно лицо Джорджианы стояло у меня перед глазами, когда мяч ударился о мои поднятые кверху ладони. Ладно бы еще я просто его уронил, но из-за моего неожиданного движения получилось, что я невольно его отбил вверх, добавив тот крошечный импульс, которого ему не хватало, чтобы перелететь через ограждение и принести команде противника выигрышные шесть очков.
В тот вечер за ужином в Мелбери-холле было весело и оживленно, как на похоронах сэра Джона Мура в Корунье[37], причем роль трупа – «не с ружейным прощальным огнем», если я верно запомнил поэтические строки, – досталась Б. Вустеру.
Хоуд после своих подвигов на крикетном поле опять «прихворнул», и вновь понадобились услуги временного лакея Уилберфорса. С тяжелым сердцем, ополоснувшись ледяной водой, я сменил кремовую фланель на фрак и спустился в кухню, к славной миссис Педжетт.
– Слушайте, мистер Уилберфорс, я уже все слыхала про этот матч. Сэр Генри как пришел домой, заперся в библиотеке и носу оттуда не кажет. Мистер Бикнелл с ног сбился, наверное, пятый раз уже понес ему туда виски с содовой.
– Завидую ему, миссис Педжетт. Бывают минуты, когда спасает только забвение.
– Ну не убивайтесь вы так, мистер У.! Это же просто игра.
– Если бы, миссис П.! Так, что надо делать?
– Несите мне вон те горшочки, там, на буфете. Я на закуску приготовила суфле. Сэр Генри так любит сырное суфле – я и подумала, может, оно его подбодрит.
– Боюсь, чтобы его подбодрить, сырного суфле не хватит.
– Ну хоть для начала.
Что самое удивительное, суфле я доставил в столовую без происшествий. Пинкеры уехали к себе в Тотли-ин-Уолд, потому что воскресенье у Растяпы занятой день. А Эсмонда Хаддока срочно призвали к себе покинутые в Гемпшире тетушки. А жаль, мне бы не помешала парочка союзников.
Сэр Генри сидел во главе стола, сгорбившись и подпирая голову рукой, как на этих мрачных голландских автопортретах. Вуди, должно быть, откуда-то прослышал о ставках, иначе с чего бы ему смотреть с таким упреком?
– Вам соуса? – спросил я, склоняясь над ним с соусником.
– Да, – отвечал он. – Шмякните чуть-чуть, как вы это умеете.
Отец и сын Венаблзы покатились со смеху. Молчали бы лучше, подумал я, у них у самих-то заслуг – на двоих одна перебежка. Только благодаря подаче старины Вишну у «Джентльменов» вообще появился шанс на победу.
– Видели там, среди зрителей, малышку Тертон? – спросил Вуди. – Она всюду таскает с собой игрушечного паяца. Давно не видали паяца, Уилберфорс?
Тут и старина Венаблз решил внести свою лепту.
– В бытность мою окружным судьей в Чанамасале, – начал он, – я однажды придумал замечательный способ орошения чайных плантаций. К сожалению, способ оказался неэффективным – удержать воду не удавалось.
Шуточкам не было конца. На меня буквально открыли сезон охоты.
– Мы тут на днях играли в «Змеи и лестницы», – рассказывала Амелия. – Я уже вышла на верхнюю линию. Бросила кубик, выпала четверка, но мне-то была нужна шестерка!
– Пошлите за Уилберфорсом! – воскликнул Руперт Венаблз. – Он знает, как превратить четыре в шесть!
Я удрал на кухню, чтобы не слушать больше издевок. А когда принес жаркое, разговор, к счастью, шел уже о серьезном.
Леди Хаквуд рассказывала леди Джудит и миссис Венаблз о своих планах насчет сада.
– Правда, неизвестно, смогу ли я все это осуществить. Наше будущее висит на волоске.
Как видно, она еще не знала, что сэр Генри поставил последнюю рубашку на исход сегодняшнего матча, и отныне ее сад, скорее всего, будет ограничиваться парой горшков герани на подоконнике в скромном бунгало где-нибудь в Бексхилл-он-Си. Не хотелось даже думать о том, насколько холоднее она станет, когда узнает.
Закончив убирать со стола, я отправился к себе в комнатушку – задержался только опрокинуть стаканчик бикнелловского кларета. По дороге я услышал в коридоре тактичное покашливание. Оглянулся – из-за приоткрытой двери выглядывал лорд Этрингем. Я рысью подбежал к нему.
– Дживс, ну и дела! Прямо-таки сплошное «Хикори». Попробуй – пар из ушей! И почему все винят меня одного? Я думал, старина Хаквуд игру знает вдоль и поперек.
– В самом деле, сэр. Невольно подумаешь – capax imperii nisi imperasset[38].
– Что-что?
– Историк Тацит, сэр, так отозвался об императоре Гальбе.
– И что это значит?
– Трудно перевести в точности. Я думаю, приблизительно смысл такой: «Человек, которого считали бы способным править, если бы он своими действиями, будучи правителем, не доказал обратного».
– Ладно, Дживс, ну его. Суть в том, что если бы Хаквуд не оставил на поле старикана Венаблза с его кошмарными подачами, «Джентльменам» в жизни бы нас не догнать по очкам.
Дальнейшему разбору полетов, как назвал бы это историк Тацит, помешал Бикнелл.
– Мистер Уилберфорс, мисс Мидоус поручила мне узнать, не могли бы вы сейчас подойти в библиотеку?
– Что? Я? Сейчас?
– Как только будет возможность.
– Сэр Генри?.. Что с ним?..
– Сэр Генри лег спать пораньше. У него разыгралась невралгия.
– Сэр Генри лег спать пораньше. У него разыгралась невралгия.
– Неудивительно – после такого… Значит, она?..
– Мисс Мидоус в данное время одна.
– Ясно, – сказал я.
И, не ведая, что меня ждет, бросился бегом через необозримый холл.
Глава 8
– Берти, спасибо, что ты пришел! – сказала Джорджиана. – Надеюсь, это было не очень неудобно?
– Не волнуйся, я просто местный мальчик для битья.
– Хочешь капельку дядиного бренди? Верх у этого пуфика снимается, а внутри графин и стаканы.
Пока я выуживал все необходимое, Джорджиана заперла дверь.
Сегодня на ней было зеленое платье в цветочек. Улыбаясь, она снова села на бархатный диван, небрежно скрестив щиколотки. Я предложил ей стаканчик и сел на стул у камина. Мы дружески чокнулись.
– Куда ты смотришь?
– Если честно – на твое платье.
– А что с ним?
– Не знаю. Просто у тебя платья какие-то не такие, как у других девушек.
В моде были бесформенные мешки, а платья Джорджианы скорее напоминали наряд танцовщицы фламенко. Я не мог придумать, как это выразить светским образом. И волосы тоже. Амелия, как и большинство других девушек, носила такую стрижку, словно ей на голову нахлобучили совок для угля и отстригли все, что осталось снаружи. А у Джорджианы волосы были довольно длинные и волнистые.
– Заниженная талия мне не идет, – вздохнула она.
– А стрижка, которую все носят?
– Берти, это называется прическа «паж». Очень модная. Можно сказать, преобладающая.
– Правда можно?
– Конечно. Не знала, что ты интересуешься нарядами.
– А как же. Я однажды написал статью для журнала тети Далии, «Будуар миледи». На тему: «Что носит хорошо одетый мужчина».
– Напишешь такую же про хорошо одетую женщину?
– Надо собрать побольше материала.
– Только лучше бери за образец Амби, она по-настоящему модная девушка.
– Ясно, – сказал я, чувствуя, что тема дамской моды исчерпана. – А как твоя редактура продвигается?
– Спасибо, неплохо. Наверное, завтра закончу с этой рукописью. В крайнем случае доделаю остаток в поезде. Наша контора во вторник переезжает на новое место.
Я опасался, что разговор опять начнет буксовать, как тогда в саду, но ошибся. Джорджиана перешла прямо к делу.
– Берти, насчет твоего плана – разыграть сценку, чтобы Амелия увидела. Ну где Вуди решительно отвергает домогательства коварной кузины и так далее.
– Да-да. Ну что, будешь участвовать?
– Нет. По-моему, глупости это все. Амелии просто нужно время. Она любит Вуди, точно. Хочет за него замуж.
– Но если она увидит, как Вуди, подобно сэру Галахаду…
– Я не удержусь и начну хихикать. А Вуди мне просто не поверит. Сразу почует, что дело нечисто.
– Может, поговоришь тогда с Амелией? Объясни, что если ее жених улыбался парочке местных девиц, это не значит, что ему нельзя доверять.
Джорджиана вздохнула.
– Берти, это сложно. Все равно, если я не выйду за Руперта, дядя Генри не позволит Амелии обвенчаться с Вуди.
– Что значит – если ты не выйдешь за Руперта? Вы с ним помолвлены! Я видел объявление в «Таймс».
– Ну да, но он как-то странно себя ведет. По-моему, он раздумал.
– Я заметил. Все юг Франции поминает…
– Вот-вот! Не знаю, к чему это.
– Попробуй встать на его точку зрения, – сказал я. – Он, конечно, замечательный, но не совсем, как это называется… В общем, он чуточку старше тебя, правда? Не чудо-спортсмен вроде Вуди. И не греческий бог вроде Эсмонда. Наверное, не может поверить своему счастью, что до него снизошла такая… такая…
– Не надо мне льстить, Берти. Подумаешь, счастье великое – Сонечка Ростова, бесприданница. Не такой уж невероятный улов… Ой, Берти, прости! Я не нарочно, честное слово…
Я прервал ее извинения жалостливым взглядом:
– Да я серьезно! Вполне понятно, что парниша ведет себя как рыбак, у которого клюнула щука в пять футов длиной. Он тебя вываживает. Испытывает для пущей верности, как сказал бы Дживс.
– Не верится что-то. Хотя спасибо за сравнение с гигантской щукой. Но вряд ли Руперт в самом деле…
– Джорджи, ты хоть представляешь, как действуешь на людей? Официанты на Лазурном берегу… Тот бедняга в отеле, за стойкой регистрации. Он не знал, куда смотреть, когда ты…
– Прекрати сейчас же!
– А ты еще и умница, в литературе разбираешься и…
– Из нас двоих Руперт – известный писатель. Редакторы – это так, посредники.
– Поверь мне, я знаю, что он думает. Я сам то же самое думал во Франции.
– И что же?
– Он думает: «Почему я участвую наравне с этой лошадкой в Гран-при, когда по-хорошему мне бы чапать трюх-трюх на деревенских скачках по случаю ярмарки в Кингстон-Парва»?
Джорджиана расхохоталась.
– Ты такой дурачок! Знаешь ты это?
– Если раньше и сомневался, то события последних двух дней…
– Нет-нет, я не в том смысле! Просто ты ужасно смешной. И слишком много думаешь.
– Слишком много думаю? Скажи это моей…
– Да, просто до нелепости.
– …моей тете Агате.
– Нет уж, спасибо!
– Вернемся к Руперту, – сказал я строго. – Ничего он не передумал, просто щиплет себя: проверяет, не сон ли это. Тебе с ним будет хорошо. Твоя работа, его путешествия… Потом маленькие Венаблзы пойдут. Миссис В. будет любящей бабушкой.
– Хочешь еще бренди? – Джорджиана вскочила и наполнила оба стакана до краев.
– Забавно, что ты вспомнил про Лазурный берег, – сказала она, снова усевшись. – У меня были разные сложности, как раз перед тем, как поехать. Я не знала, что делать. А там было чудесно. Я вернулась в Лондон такая счастливая. Думала, все прояснилось и я знаю, как поступить. А теперь…
– Что теперь?
Джорджиана уставилась на портрет над каминной полкой – мрачный сквайр восемнадцатого века в треуголке сидит рядом с женой под деревом.
– А теперь, – сказала Джорджиана, – я думаю, что должна отблагодарить дядю, если только смогу. Он хоть и вредный старикан, а все-таки они с тетей Джиневрой взяли меня к себе и заботились. Когда мои родители умерли, я была еще совсем маленькая. Мне было нелегко.
– Могу себе представить.
– Знаю, что можешь. Наверное, поэтому мы с тобой так хорошо общались во Франции. Мы пережили одно и то же.
На такое сказать было нечего. Но на этот раз молчание не было тягостным; просто молчание.
В конце концов я сказал:
– В общем, Венаблз понимает, как ему повезло. Значит, будет о тебе заботиться. Я заметил, как он на тебя посматривает, когда думает, что никто не видит. Он тебя ценит, а это самое главное. И Мелбери-холл можно будет сохранить…
– В сосисочной упаковке, ага. Но прежде чем идти к алтарю с Рупертом, я должна знать, что Вуди и Амелия сделают то же самое. Иначе получится, только полдела сделано.
– То есть если не будет уверенности насчет Вуди с Амелией, ты не выйдешь за Руперта?
– Не могу сказать наверняка.
Я предложил ей сигарету.
– Спасибо, не хочется. Кстати, Берти, на той неделе в Мелбери-Тэтчет будет большой праздник в честь летнего солнцестояния.
– Правда? Что за праздник? Древний культ плодородия? Или просто парочка шарад и любительское пение?
– Не знаю точно. Дядя Генри полон энтузиазма. Кажется, там хотят устроить спектакль масок на тему «Сна в летнюю ночь». Постановкой занимается какой-то местный тип.
– Спектакль масок?
– Да, что бы это ни значило. Никогда не могла толком выяснить, что это такое.
– Не ты одна. Зато пьесу я знаю. В школе в ней играл.
– Ты был Обероном?
– Нет, я был ткач Основа. И не надо так смеяться!
– Берти, не обижайся! Просто ты так уныло это сказал… А ведь Основа – одна из лучших ролей.
– Да знаю я… В нашей постановке афинские ремесленники говорили голосами преподавателей. Мне потом сказали, что мой голос был точь-в-точь как у Монти Бересфорда.
– Кто это – Монти Бересфорд?
– Преподавал античную литературу.
– А ты текст еще помнишь?
– Эти строки навсегда врезались мне в душу! Захочу – и то не забуду.
– Я всегда говорила, что ты умный.
– Ну больше-то я за всю учебу ничего не запомнил.
– Прочитай сейчас хоть кусочек!
– Ладно. Еще бренди?
– Совсем капельку. Я за ужином и так бокал вина выпила. А ты пей.
Я и выпил. О глоточке кларета упоминать не стал – я его про себя называл «порция Бикнелла». И о местном пиве, в котором утопил свои горести еще там, в павильоне. Бренди у сэра Генри был отменный, с богатым послевкусием, и воспоминания о моем ужасном промахе начали понемногу тускнеть.
– «О ночи тьма! – начал я с завыванием. – Ночь, что как мрак черна! Ночь, что везде, где дня уж больше нет»!
– Это голос Монти Бересфорда?
– Он самый.
– Похоже на миссис Педжетт.
– Истину глаголешь, Мидоус. Очень похоже. «О ночь, о ночь! Увы, увы, увы! Боюсь, забыла Фисба свой обет»!
– Давай дальше!
– Там какой-то знатный говорит. Не моя реплика.
– Постой, где-то тут у дяди Генри должен быть Шекспир!