Читая эти строки, которые выражают глубочайшую суть Йоги Гиты и подводят нас к ее высочайшему опыту, мы должны уловить их глубочайший дух и расширить свое видение до пределов этого высочайшего опыта. Не может быть более всеобъемлющих, живых и теплых отношений между Богом и человеком, чем те, о которых говорится в этих строках; они проникнуты пылким религиозным чувством, источником которого является безраздельная любовь человеческого существа, его устремленная ввысь и абсолютная самоотдача, искреннее и всецелое предание себя в руки трансцендентного и вселенского Божества, из которого он изошел и в котором он пребывает. Этот акцент на чувстве в полной мере соответствует той высокой и неизменной роли, которую Гита отводит бхакти, любви к Богу, обожанию Высочайшего, видя в ней глубочайший мотив и дух божественной работы, суть и вершину божественного знания. Используемые обороты речи и духовный пыл, с которым они произносятся, кажется, с невероятной проникновенностью говорят об этом личностном аспекте Божественного, давая понять, что нет ничего более значимого и истинного. Это не абстрактный Абсолют философов, не бесстрастное и безличное Присутствие или невыразимое Безмолвие, которое исключает всякие отношения, которому невозможно препоручить все наши труды или достичь с ним близости и единства на всех уровнях нашего сознательного существования, сделав это условием и законом нашего совершенства, и которое неспособно пообещать свое вмешательство, защиту и освобождение. Это Владыка наших трудов, Друг и Возлюбленный нашей души, Дух, наполняющий нашу жизнь, Господь нашего личного и безличного «я» и природы, пребывающий над нами и внутри нас, который один только и может обратиться к нам с этими теплыми и волнующими словами. И все же это не обычные религиозные отношения между человеком, живущим в своем саттвическом или каком-то ином индивидуальном уме, и некой личностной формой или аспектом Божества, iṣṭa-deva, созданными этим умом или предложенными ему, чтобы удовлетворить его ограниченные идеалы, стремления или желания. Именно таков смысл и реальный характер обычного религиозного поклонения обычного ментального существа; в Гите же речь идет о чем-то более высоком, превосходящем ум, его ограничения и дхармы. Самоотдачу совершает не ум, а нечто более глубокое, и принимает это подношение не Ишта-дэва, а нечто более великое.
В данном случае самоотдачу совершает Джива, глубочайшая душа, центральное и духовное существо человека, дающее ему начало, индивидуальный Пуруша. Именно Джива, освобожденный от ограничивающего и невежественного эго-чувства, осознает, что он не отдельная личность, а вечная частица, сила и душа, в которой происходит становление Божественного, aṁśa sanātana, – Джива, превзошедший неведение, освобожденный и пребывающий в свете и свободе своей подлинной высшей природы, которая едина с природой Вечного. Именно это центральное духовное существо в нас, таким образом, входит в совершенные и по-настоящему близкие отношения, исполненные восторга и единства, с высшим «Я» и Силой, которые дают начало, поддерживают и управляют нашим существованием. Тот же, кому мы отдаем себя, является не ограниченным божеством, а Пурушоттамой, единым вечным Богом, одной высшей Душой всего сущего и всей Природы, изначальным трансцендентным Духом существования. Выйдя за пределы ума, мы сначала познаем его как дух, как неизменное, безличное и ни от чего не зависящее существование – это первый признак его присутствия, первый контакт и первое впечатление от соприкосновения с его субстанцией. Универсальная и трансцендентная бесконечная Личность или Пуруша – это глубочайшая и сокровеннейшая тайна подлинного бытия этого Бога, непостижимая для ума, acintya-rūpa, но которая становится очень близкой и ощутимой для энергий нашего сознания, эмоций, воли и знания, когда они, превосходя себя, свою слепоту и узость, поднимаются в сияние духовной, неизмеримой, супраментальной Ананды, силы и гнозиса. Это Он, невыразимый Абсолют, а также Друг, Господь, Источник Света и Возлюбленный, является объектом и целью этого наиболее совершенного поклонения и приближения, этого самого сокровенного внутреннего становления и самопосвящения. Это единство, эти отношения превосходят все формы и законы ограниченного ума и, являясь истиной нашего «я» и духа, намного превышают все низшие дхармы. Тем не менее, или скорее, именно по этой причине – поскольку такова истина нашего «я» и духа, истина их единства с тем Духом, в котором все берет свое начало и благодаря которому все, будучи его производным и воплощением его замысла, живет и трудится, – это не отрицание, а осуществление всего, к чему стремятся ум и жизнь, что они несут в себе как свой скрытый смысл и пока еще не реализованное предназначение. Так что не через Нирвану, которая предполагает исключение и полное отрицание всего, чем мы являемся на земле, приходит это высочайшее совершенство и освобождение в духе, а через Нирвану, которая устраняет и полностью уничтожает неведение и эго и дает нам невыразимую реализацию знания, воли и стремления сердца, возвышает их, погружает в Божественное, Вечное, избавляя от всех ограничений, nivasiṣyasi mayyeva, преображает все наше сознание и переводит его в более великое внутреннее состояние.
Суть этой духовной проблемы и характер этого перехода, о котором обычному человеческому уму так трудно составить верное представление, напрямую связаны с кардинальным различием между невежественной жизнью эго в низшей природе и сияющим и безграничным существованием освобожденного Дживы в его собственной истинной духовной природе. Отказ от невежественной жизни должен быть полным, а переход к беспредельному существованию абсолютным. Рассматривая эту проблему, Гита подчеркивает разницу между двумя этими состояниями. С одной стороны, есть это жалкое, боязливое, хвастливое, эгоистическое состояние сознания, ahaṇkṛta bhāva, парализующая узость этой маленькой, беспомощной отдельной личности, в соответствии с взглядами которой мы обычно думаем и действуем, чувствуем и реагируем на воздействия внешнего мира. С другой – есть обширные духовные миры бесконечной полноты, блаженства и знания, к которым мы получаем доступ, когда достигаем единства с божественным Существом и становимся его проявлением и образом в сиянии вечного света, вместо того чтобы быть искажающей его маской в сумраке эгоцентрической природы. Выражение satataṁ mac-cittaḥ[28] указывает на полноту этого единства. Жизнь эго основана на комплексе очевидных ментальных, витальных и физических истин существования, на системе прагматических отношений между индивидуальной душой и Природой, на интеллектуальной, эмоциональной и чувственной интерпретации вещей, используемых маленьким и ограниченным «я» в нас, с тем чтобы среди неизмеримости вселенских процессов отстаивать идеи и удовлетворять желания нашей изолированной и связанной личности. Все наши дхармы, все обычные системы ценностей и нормы поведения, определяющие наши взгляды, наше знание и наши поступки, зиждутся на этом узком и ограниченном фундаменте, и следование им даже в пределах самого обширного круга, центром которого является эго, не позволяет нам вырваться из этого ограниченного круга. Это тот круг, в котором душа, подчиненная противоречивым побуждениям Природы, чувствует себя либо довольным, либо бунтующим пленником.
Ибо в этом круге Пуруша скрывает себя, скрывает за покровом невежества свое бессмертное и божественное бытие, подчиняясь закону настойчивой и ограничивающей Пракрити. Это тот самый непреодолимый закон трех гун. Это шаткая трехступенчатая лестница, ведущая к божественному свету, но не достигающая его. На первой ступени царит закон или дхарма инерции: тамасический человек пассивно подчиняется внушениям, импульсам и волевым побуждениям своей материальной, полусознательной витальной и чувственной природы, действуя по привычке и механически. При подъеме на вторую ступень в силу вступает закон или дхарма действия; раджасический, витальный, динамический, активный человек пытается навязать свою волю миру и своему окружению, но тем самым он лишь усиливает иго своей раджасической натуры, отягощает ярмо своих бушующих страстей, желаний и эгоистических притязаний, увеличивает груз своего беспокойного своеволия, делает свою тяжкую ношу еще тяжелее. На верхней ступени жизнь подчиняется гармоничному, сбалансированному закону или дхарме; саттвический человек пытается установить свои ограниченные нормы, основанные на рассудочном мышлении, понятиях целесообразности или добропорядочности, и следовать им, он стремится жить согласно своим религиям и философиям, этическим формулам, ментальным системам и конструкциям, четко очерченным представлениям и принципам поведения, входящим в противоречие с жизнью во всей ее целостности и всеохватности и постоянно нарушаемым в процессе осуществления более широкого вселенского замысла. В иерархии гун дхарма саттвического человека является высочайшей, но и она представляет собой ограниченное видение и нормы «карликов». Ее несовершенные указания ведут к мелкому и относительному совершенству, которое на какое-то время удовлетворяет просветленное эго такого человека, но не основывается ни на всей истине души, ни на всей истине Природы.
Однако, на самом деле, реальная жизнь человека ни в одно мгновение не бывает подчинена только какому-то одному из этих трех законов – она не является ни механически монотонным исполнением первого примитивного закона Природы, ни борьбой деятельной и энергичной души, ни торжеством света сознания и рассудка, доброй воли и знания. Имеет место смешение всех этих дхарм, и из этой смеси наши ум и воля создают более или менее произвольные конструкции, пытаются следовать их духу и букве, максимально подчинить им жизнь, но в реальности этого удается достичь лишь за счет компромисса с другими побуждающими факторами универсальной Пракрити. Саттвические идеалы нашей просветленной воли и рассудка сами по себе – либо компромиссы (в лучшем случае, гибкие и прогрессивные), вечно несовершенные и подверженные постоянным переменам, либо, если они приобретают абсолютный характер, законы, не выполнимые для простого смертного и по большей части игнорируемые или же исполняемые лишь частично. И если нам иногда кажется, что мы полностью соблюдаем их, то только потому, что игнорируем имеющуюся в нас смесь подсознательных или полусознательных сил и мотивов, которые настолько же сильно или даже сильнее, чем наши идеалы, влияют на наши поступки. Это недостаточное знание себя порождает тщеславие человеческого ума и его самодовольство; это тайная и темная изнанка белоснежных одежд человеческой святости, и именно это неведение лежит в основе показного эгоизма знания и добродетели. Лучшее человеческое знание – это наполовину неведение, а высочайшая человеческая добродетель грешит изъянами, и даже будучи абсолютной в теории, она становится довольно относительной на практике. Абсолютные саттвические идеалы не могут преобладать, как общий закон жизни, и определять поведение людей; необходимые для возвышения и облагораживания индивидуальных помыслов и поступков, они, оказывая на жизнь настойчивое влияние, улучшают ее, но не могут радикально изменить, и только в мечтах о будущем мире, небесная природа которого свободна от искажений нашего земного существования, они представляются полностью реализованными. А иначе и быть не может, потому что ни природа этого мира, ни природа человека не являются и не могут быть монолитом, сделанным из одной лишь саттвы.
И мы видим, что, чтобы вырваться из этого круга, ограничивающего наши возможности, из этого противоречивого смешения дхарм, нам прежде всего нужно устремиться к чему-то безличному, отступить внутрь и погрузиться в нечто беспредельное и универсальное, спокойное и свободное, истинное и чистое, скрытое ныне узким умом эго. Проблема заключается в том, что мы относительно легко погружаемся в эту безличность и ощущаем эту свободу в минуты тишины и покоя, но нам не так-то легко научиться действовать, находясь в этом безличном состоянии. Мы не сможем следовать безличной истине или безличной воле в своих поступках до тех пор, пока хотя бы частично живем в нашем обычном уме, живем тем, что свойственно и присуще этому уму, следуя закону нашей личности, подспудно подчиняясь побуждениям нашей витальной природы, находясь в тени эго. Из-за этих влияний наше следование безличной истине незаметно становится прикрытием системы интеллектуальных предпочтений, которая настойчиво поддерживается ограниченными воззрениями нашего ума, а стремление действовать безлично и бескорыстно оборачивается еще большей предвзятостью и упрямым отстаиванием произвольных и необоснованных решений, якобы санкционированных свыше. С другой стороны, создается впечатление, что абсолютная безличность предполагает столь же абсолютный покой, что все действия связаны с механической активностью эго и трех гун и, чтобы выйти из этого узкого круга, нужно оставить жизнь и всякую деятельность. Впрочем, эта безличная тишина не является в данном случае высшим словом мудрости, поскольку мы можем попытаться достичь самореализации, не прибегая к ней и минуя ее или же рассматривая ее как промежуточный этап и временное достижение на нашем пути. Есть более полное, более мощное и более позитивное духовное переживание, в котором границы нашей эгоистической личности и узкий круг ума исчезают в неизмеримой бесконечности некоего величайшего «я» и духа, а жизнь и деятельность остаются не только возможными и желательными, но и достигают своей беспредельной духовной полноты и становятся величественным средством восхождения.
Предпринимались более или менее успешные попытки соединить абсолютную безличность и динамические возможности человеческой природы. Теоретики и практики буддизма Махаяны считали, что решение этой сложной проблемы сводится, с одной стороны, к обретению глубокого бесстрастия и свободы от ментальных и витальных привязанностей и санскар, а с другой – к культивированию таких позитивных качеств, как универсальный альтруизм и безграничное сострадание к миру и его обитателям, что, как считалось, позволяло жить и действовать, находясь в высоком нирваническом состоянии. Даосские мудрецы пытались решить эту проблему по-другому – об этом прямо или косвенно говорится в их писаниях: они более отчетливо понимали смысл мирового существования, более целостно, глубоко, живо и полно ощущали его динамический аспект, делая шаг к тому, о чем говорится в Гите. Они, по-видимому, чувствовали присутствие безличного и непостижимого Вечного, являющегося духом и одновременно единой жизнью вселенной, равно поддерживающего и наполняющего собою все, samaṁ brahma; этот Единый есть небытие, Асат, так как отличается от всего, что доступно нашему пониманию, но при этом остается совокупностью всего существующего. По их мнению, слепое человеческое «я», подобно пене возникающее на поверхности этого Вечного океана, – изменчивое эго с его реакциями «нравится – не нравится», с его симпатиями и антипатиями, с его фиксированным ментальным взглядом на мир, прикованным к объектам окружающего мира, – является по сути образом, скрывающим от нас и искажающим единую реальность, Дао, высшее Все и Ничто. Прикоснуться к нему можно, лишь потеряв свою личность и ее ограниченные структурные формы в неуловимом универсальном и вечном Присутствии, и как только мы достигаем этого, мы начинаем жить в этой Вечности подлинной жизнью и обладать иным, более великим сознанием, которое позволяет нам пребывать во всём и делает нас доступными для проникновения всех вечных влияний. Здесь, как и в Гите, высочайший путь, по-видимому, сводится к полной открытости и самоотдаче этому Вечному. «У тебя нет ничего своего, – говорит даосский мудрец, – твое тело – это временный образ, полученный тобой от Бога, твоя жизнь – это временная гармония, которой Бог наделил тебя, твоя индивидуальность – это способность приспосабливаться, дарованная тебе Богом». Здесь всеобъемлющее совершенство и свободная деятельность тоже становятся динамическим результатом самоотдачи души. Действия эгоистической личности – это изолированное движение, противоречащее тенденциям вселенской природы. Эта ложная активность должна быть заменена мудрой и спокойной пассивностью, пребыванием в руках универсальной и вечной Силы, пассивностью, которая позволяет нам быть согласованными с ее бесконечной деятельностью, быть в гармонии с ее истиной, чутко воспринимать указания Духа. Человек, обладающий этой гармонией, может быть неподвижным внутри и погруженным в тишину, но его высшее «Я», освобожденное от всех внешних покровов, выйдет вперед, божественное Влияние будет работать в нем, и, даже пребывая в умиротворенности и внутренней пассивности, naiṣkarmya, он все же будет действовать с непреодолимой силой и мириады вещей и существ будут двигаться и объединяться под его влиянием. Безличная сила высшего «Я» возьмет на себя его труды, его действия, более не искажаемые эго и будет полновластно действовать через него ради сохранения единства мира, направляя его развитие и населяющих его народов, loka-saṇgrahārthāya.
Такого рода внутренняя реализация почти не отличается от той безличной деятельности, которая является первым этапом йоги Гиты. Гита тоже требует от нас отречения от желаний, привязанностей и эго, возвышения над нашей низшей природой, выхода за пределы нашей личности и ее ограничивающих формаций. Гита тоже требует, чтобы мы жили в высшем «Я» и Духе, видели это «Я» и Дух во всем и все в этом «Я» и Духе. Как и даосские мудрецы, она требует, чтобы мы отказались от своей природной личности и ее деятельности и погрузились в «Я», в Дух, в Вечного, в Брахмана, ātmani sannyasya, brahmaṇi. И это совпадение существует потому, что наиболее высокое и свободное переживание человеком спокойной внутренней безбрежности и тишины в сочетании с активной внешней деятельностью всегда одно и то же – эти два состояния сосуществуют или сливаются в бесконечной безличной реальности и безграничной деятельности одной бессмертной Силы и одного вечного Существования. Но Кришна добавляет одну очень важную фразу, ātmani atho mayi, которая меняет все. Он говорит о том, что нужно видеть все в безличном «я», а затем во «Мне», в Ишваре, отречься от всех личных мотивов и предоставить действовать через себя высшему «Я», Духу, Брахману, а затем – высочайшей Личности, Пурушоттаме. Здесь мы имеем дело с более великим, глубоким и многообразным духовным опытом, более широким пониманием смысла человеческой жизни, более мистичным переживанием потока, возвращающегося в океан, более искренней передачей личных трудов и всего происходящего в мире Вечному Труженику. Акцент, который делается на чистой безличности, не кажется нам вполне оправданным и охватывающим истину во всей ее полноте, потому что он сводит внутреннюю личность, духовную индивидуальность, непреходящее чудо нашего сокровенного существа к временной, изменчивой и непостоянной формации, затерянной в Бесконечном. Существует только Бесконечное, которое, за исключением кратковременной игры в проявленном мире, никак не связано с душой живого существа. И если душа человека, как и его постоянно меняющееся тело, является не более чем временным феноменом в Бесконечном, то между нею и Вечным никаких подлинных и устойчивых отношений быть не может.