Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Келли Линк 15 стр.

Мелисса Харди

Акеро

Пер. Н. Вашкевич

Мелисса Харди является на сегодняшний день одним из лучших мастеров рассказа. Она одинаково свободно работает в жанрах современного реализма, магического реализма и чистого фэнтези. Рассказы Харди публиковались во многих журналах, у нее есть несколько авторских сборников («A Cry of Bees», «Constant Fire», «The Uncharted Heart»). Писательница живет в Лондоне, штат Онтарио.

«Акеро» — это прекрасно написанный увлекательный рассказ, который представляет собой нечто среднее между историческим фэнтези и магическим реализмом. Впервые опубликован в декабрьском выпуске «The Atlantic Monthly».

Мать Мария-Тереза Возу, некогда начальница послушниц в монастыре Сен-Жильдар, а ныне настоятельница ордена, осторожно опустилась в то самое кресло, в котором много лет назад скончалась ее прежняя подопечная Бернадетта Субиру. Монах-бенедиктинец, приехавший записать свидетельство матери Марии, наблюдал за тем, как монашки устраивали в кресле тучное тело старой абатиссы, защищенное, словно носорог броней, многочисленными одеждами. Наконец, приняв удобное положение и сложив на коленях покрытые темными пятнами руки, настоятельница приготовилась слушать посетителя. Лицо пожилой женщины было неподвижно. Правая щека ее изредка подергивалась.

— Стало быть, папа собирается канонизировать эту девчонку Субиру? — в вопросе матери-настоятельницы звучала явная неприязнь.

— Совершенно верно, — подтвердил бенедиктинец. Настоятельница повернула голову и взглянула на монаха. Ее большое лицо в накрахмаленных складках апостольника парило над черной рясой, словно полная луна. Длинный острый нос нависал надо ртом, подобно клюву хищной птицы, круглые, выцветшие глаза казались стеклянными.

— Не вижу к тому никаких оснований, — процедила она сквозь зубы.

Тридцать лет прошло с погребения Бернадетты Субиру, лурдской пастушки, которой в гроте Масабьелль восемнадцать раз являлась Богородица, когда епископ Неверский монсиньор Гот-ти направил доктору Давиду и доктору Журдану письмо с просьбой присутствовать при эксгумации тела в монастыре Сен-Жильдар.

«Многолетняя работа епископальной комиссии по каноническому дознанию подошла к завершению, и святость Бернадетты Субиру не подлежит сомнению, — писал монсиньор Готти. — Теперь комиссия должна идентифицировать тело и оценить состояние святых мощей. На мою канцелярию возложено обязательство проследить за соблюдением законов гражданского и церковного права. Посему я нуждаюсь в вашем содействии и прошу вас присутствовать при эксгумации тела».

В соответствии с договоренностью оба врача и монсиньор Готти встретились в половине девятого означенного дня в часовне Святого Иосифа монастыря Сен-Жильдар, где покоилось тело Бернадетты Субиру. Вскоре к ним присоединились еще пятеро: аббат Перро, мать-настоятельница Мари-Жозефина Форестье с помощницей, сестра Александрина, а также мэр и вице-мэр Невера. Тут же присутствовали два каменщика и два плотника, которые и должны были провести извлечение тела.

Следуя инструкциям епископа, каменщики сняли плиту с гробницы и извлекли на поверхность деревянный гроб.

— Увесистая монашка, — пробормотал один из каменщиков, берясь за гроб.

— Внутри деревянного гроба еще один, цинковый, — пояснил другой. — Обычное дело. Зачем, думаешь, я взял с собой консервный нож? Эй, вы! — крикнул он плотникам. — Помогите, что ли!

Четверо мужчин с трудом перенесли гроб в смежное помещение, где предполагалось проводить освидетельствование. Рабочие поставили гроб на скамью, сняли доски и стали вскрывать цинковую крышку. Пока каменщики орудовали резцами, присутствующие замерли, ожидая, что вот-вот раздастся ужасное зловоние: монашки потихоньку поднесли к носам платки и слегка отвернулись, лица джентльменов напряглись так, что от губ и ноздрей остались лишь тонкие щелки.

Первым заговорил доктор Давид.

— Только посмотрите, Журдан! — воскликнул он. — На трупный запах и намека нет.

Монашки опустили платки и опасливо потянули воздух.

— И правда! — подтвердила мать-настоятельница. — Удивительно!

Тем временем каменщики сняли металлическую крышку, и все осторожно приблизились к гробу и заглянули вовнутрь.

— Только взгляните, монсиньор! — шепнул епископу вице-мэр. — Тело необыкновенно хорошо сохранилось! И если бы не бледность…

— Не удивительно, раз речь идет о нашей лурдской святой! — прокомментировал мэр, склонившись к настоятельнице.

— Мне кажется, пахнет… — сестра Александрина сделала глубокий вдох, — лилиями!

— Вот именно, кажется, сестра Александрина! — мать Форестье строго отдернула монахиню. — Вы слишком возбуждены.

Рабочие, застыв в изумлении, не отрывали взгляда от прекрасной Бернадетты. Один перекрестился, и остальные тотчас последовали его примеру.

— Я действую на основании решения епископальной комиссии, госпожа настоятельница, — сухо проинформировал мать Марию бенедиктинец. — Ваше мнение, бесспорно, очень ценно, однако, уверяю вас, чудесные и, кстати сказать, прекрасно задокументированные исцеления не оставляют сомнений в святости сестры Мари-Бернарды. Мы не можем игнорировать столь явные проявления благодати Пресвятой Девы.

— Проявления благодати! — презрительно фыркнула мать-настоятельница. — Стало быть, из всего, что я сделала за свою жизнь, из всех моих трудов и достижений, внимания епископальной комиссии удостоилась лишь жалкая крестьянская девчонка. Что ж, очень жаль. Прошу вас, брат, продолжайте.

Монах заглянул в свои бумаги и задал первый вопрос:

— При каких обстоятельствах к вам попала Бернадетта Субиру?

— Сестра Мари-Бернарда поступила к нам в двадцать два года, спустя восемь лет после того, как ей впервые явилась Богородица, — отвечала абатисса. — Нам не говорили, почему ее поместили в Сен-Жильдар, так далеко от ее родного Бигора. Очевидно, церковь боялась скандала. Ее склонности действительно внушали опасения.

— Что вы имеете в виду? — спросил бенедиктинец.

— Она была по-женски тщеславна, — холодно отвечала мать Возу. — Можете представить себе отчаяние бедной сестры, обнаружившей, что Мари-Бернарда расставляла нижние юбки наподобие кринолина и набивала в корсет деревянные щепы для жесткости. Многие тогда сочли это происками дьявола.

— Понимаю. — Монах занес слова игуменьи в протокол.

— Однажды, — продолжала мать Мария, — Мари-Бернарда призналась другой послушнице, что выбрала наш орден сестер милосердия, потому что у нас красивые апостольники и рясы, тогда как головные уборы сестер Креста Господня, по ее словам, больше похожи на дымоход, а рясы сестер святого Венсана де Поля слишком простоваты! В этом, конечно, я с ней полностью согласна, но все-таки нельзя не порицать подобное легкомыслие! И это еще не все!

— Прошу вас, продолжайте.

— Представьте себе, что в нее влюбился студент-медик из Нанта. Он написал епископу Тарбскому письмо, в котором просил ее руки! — с возмущением повествовала настоятельница. — «Если мне не разрешат жениться на Мари-Бернарде, — писал несчастный помутившийся разумом юноша, — я покину этот мир», что, вероятно, он и сделал. Трудно себе вообразить, чтобы избраннице Пресвятой Девы, пусть даже и низкого происхождения, позволили плодиться и размножаться.

— Об этом не может быть и речи, — убежденно кивнул монах.

Тринадцатого августа тысяча девятьсот тринадцатого года, тридцать четыре года спустя смерти лурдской пастушки, папа Пий X подписал Декрет о кодификации канонического права, в соответствии с которым Бернадетта Субиру могла быть причислена к лику блаженных, а затем, в случае признания ее добродетелей, канонизирована Святой римской католической церковью. Мировая война приостановила дело Бернадетты Субиру. И лишь по окончании войны, третьего апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года, тело ее было эксгумировано повторно. На этот раз эксгумацию проводили доктор Талон и доктор Конт. В качестве свидетелей при процедуре присутствовали приемник монсиньора Готти монсиньор Шателу, мать-настоятельница Форестье и ее помощница сестра Александрина, а также комиссар полиции, представители муниципалитета и члены церковного суда.

По завершении эксгумации врачи удалились для составления отчета. Их разместили в разных комнатах, чтобы заключения одного ни в коей мере не повлияли на заключения другого.

Монах заглянул в свои бумаги и задал первый вопрос:

— При каких обстоятельствах к вам попала Бернадетта Субиру?

— Сестра Мари-Бернарда поступила к нам в двадцать два года, спустя восемь лет после того, как ей впервые явилась Богородица, — отвечала абатисса. — Нам не говорили, почему ее поместили в Сен-Жильдар, так далеко от ее родного Бигора. Очевидно, церковь боялась скандала. Ее склонности действительно внушали опасения.

— Что вы имеете в виду? — спросил бенедиктинец.

— Она была по-женски тщеславна, — холодно отвечала мать Возу. — Можете представить себе отчаяние бедной сестры, обнаружившей, что Мари-Бернарда расставляла нижние юбки наподобие кринолина и набивала в корсет деревянные щепы для жесткости. Многие тогда сочли это происками дьявола.

— Понимаю. — Монах занес слова игуменьи в протокол.

— Однажды, — продолжала мать Мария, — Мари-Бернарда призналась другой послушнице, что выбрала наш орден сестер милосердия, потому что у нас красивые апостольники и рясы, тогда как головные уборы сестер Креста Господня, по ее словам, больше похожи на дымоход, а рясы сестер святого Венсана де Поля слишком простоваты! В этом, конечно, я с ней полностью согласна, но все-таки нельзя не порицать подобное легкомыслие! И это еще не все!

— Прошу вас, продолжайте.

— Представьте себе, что в нее влюбился студент-медик из Нанта. Он написал епископу Тарбскому письмо, в котором просил ее руки! — с возмущением повествовала настоятельница. — «Если мне не разрешат жениться на Мари-Бернарде, — писал несчастный помутившийся разумом юноша, — я покину этот мир», что, вероятно, он и сделал. Трудно себе вообразить, чтобы избраннице Пресвятой Девы, пусть даже и низкого происхождения, позволили плодиться и размножаться.

— Об этом не может быть и речи, — убежденно кивнул монах.

Тринадцатого августа тысяча девятьсот тринадцатого года, тридцать четыре года спустя смерти лурдской пастушки, папа Пий X подписал Декрет о кодификации канонического права, в соответствии с которым Бернадетта Субиру могла быть причислена к лику блаженных, а затем, в случае признания ее добродетелей, канонизирована Святой римской католической церковью. Мировая война приостановила дело Бернадетты Субиру. И лишь по окончании войны, третьего апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года, тело ее было эксгумировано повторно. На этот раз эксгумацию проводили доктор Талон и доктор Конт. В качестве свидетелей при процедуре присутствовали приемник монсиньора Готти монсиньор Шателу, мать-настоятельница Форестье и ее помощница сестра Александрина, а также комиссар полиции, представители муниципалитета и члены церковного суда.

По завершении эксгумации врачи удалились для составления отчета. Их разместили в разных комнатах, чтобы заключения одного ни в коей мере не повлияли на заключения другого.

Тело Бернадетты поместили в новый гроб и перезахоронили в часовне Святого Иосифа. На следующий день епископ пригласил обоих врачей в кабинет матери-настоятельницы, чтобы за чаем обсудить их заключения.

— Должен сказать, что ваши отчеты не только полностью совпадают между собой, но и ничем не отличаются от заключений доктора Журдана и доктора Давида, проводивших первое освидетельствование двадцать второго сентября тысяча девятьсот девятого года, — начал монсиньор Шателу. — За исключением, разумеется, тех незначительных изменений, о которых вы упоминали. Сестра Александрина, не принесете ли вы нам еще немного этого восхитительного печенья?

— Конечно, монсиньор!

— Вы правы, — подтвердил доктор Конт, — тело претерпело совсем незначительные изменения. Мы констатировали появление пятен плесени и солей на кожных покровах.

— Солей кальция, как мы полагаем, — пояснил доктор Талон.

— Возможно, кальций стал выделяться после обмывания, произведенного при первой эксгумации, — продолжал свои размышления господин Конт. — В этот раз, госпожа Форестье, я посоветовал бы воздержаться от проведения подобной процедуры.

— Разумеется, доктор Конт, — настоятельницу несколько смутило замечание врача. — Должно быть, в прошлый раз мы переусердствовали.

— Помню; как мы были обрадованы, — подхватила сестра Александрина, — когда увидели нашу дорогую сестру в таком хорошем состоянии! Подлить вам чаю, доктор?

— Да, будьте любезны, — доктор Талон протянул сестре свою чашку.

— И скелет абсолютно цел, — сообщал свои наблюдения доктор Конт. — В противном случае мы не смогли бы перенести тело на стол. Оно распалось бы у нас в руках.

— И, простите мою неделикатность, обычный в таких случаях трупный запах совершенно отсутствует. — Доктор Талон обвел глазами собравшихся. — Надеюсь, ни в ком процедура не вызвала неприятных ощущений?

Все отрицательно замотали головами.

— Напротив, — с воодушевлением ответила сестра Александрина, — ощущения были исключительно приятные. Позвольте предложить вам птифуры? Сестра Казимир готовит восхитительные птифуры.

— Ее семья совершенно опустилась, — рассказывала игуменья бенедиктинцу. — Они жили, как в хлеву. Все вместе в одной комнатенке.

— Отцу, как я понимаю, не очень везло. Дважды попадал под арест. Один раз за кражу мешка муки, а второй раз за то, что выломал доску из мостовой. Они жили в крайней нищете. Приходилось ли вам слышать, что однажды крестьяне видели, как брат Бернадетты Жан-Мари ел свечной воск в приходской церкви?

— Они сами виноваты, — мрачно ответила настоятельница. — Отсутствие веры, характера, дисциплины. По-своему это были неплохие люди, но совершенно ни на что не годные! Знаете, что делала Мари-Бернарда, когда ей впервые явилась Богородица? Рылась в лавке старьевщика в поисках костей!

— Блаженны нищие… — начал было бенедиктинец, но абатисса оборвала его:

— Ах, не надо!

Восемнадцатого ноября тысяча девятьсот двадцать третьего года Его Святейшество признал подлинность добродетелей Бернадетты Субиру, и вскоре она должна была быть причислена к лику блаженных.

— Отныне мы сможем называть нашу возлюбленную сестру Блаженной Мари-Бернардой, — сообщила мать-настоятельница сестрам и тотчас занялась необходимыми приготовлениями к третьей идентификации тела.

«Монастырь снова прибегает к вашим услугам», — писала она доктору Талону. А в письме к хирургу доктору Конту добавила: «Мы хотим просить вас об извлечении нескольких реликвий для Ватикана, Лурда и, конечно, для Сен-Жильдара и других монастырей ордена».

«Ваше доверие делает мне честь», — отвечал в письме доктор

Конт.

Восемнадцатого апреля тысяча девятьсот двадцать пятого года епископ, старший викарий, члены церковного суда и монахини монастыря собрались в часовне Святого Иосифа, чтобы присутствовать при эксгумации. Здесь же были представители муниципалитета, комиссар полиции и некто мсье Брюнтон.

Пока каменщики и плотники приносили клятву: «Мы, ныне присутствующие, клянемся добросовестно выполнить возложенное на нас задание в меру наших сил и возможностей!», Брюнтон шепнул комиссару полиции:

— Третья эксгумация! Это не святая, а ванька-встанька какой-то!

— Тише! — недовольно одернул его комиссар, который, в отличие от вольнодумца Брюнтона, не был чужд религиозности. К тому же он не присутствовал на предыдущей эксгумации, поскольку получил назначение лишь накануне, и теперь ему не терпелось собственными глазами увидеть, во что превратилось тело монашки, столько лет пролежавшее в могиле.

— В своем письме вы выражали несогласие с решением комиссии, — продолжал бенедиктинец. — Не могли бы вы пояснить, с чем именно вы не согласны?

Мать Мария выпрямилась в кресле, на губах ее появилась презрительная усмешка.

— Церковные власти заставили Мари-Бернарду принять постриг, потому что не могли оставить ее в миру, не подвергая опасности авторитет церкви. И, надо сказать, опасения их не были необоснованными, учитывая характер и воспитание сестры Бернарды. Как правило, пройдя послушание и приняв постриг в Сен-Жильдаре, сестры милосердия получают направление в один из монастырей ордена. Но Бернадетту пришлось оставить в Сен-Жильдаре. Слухи о явлениях Богородицы сделали из нее местную достопримечательность, балаганную потеху, и куда бы она ни шла, вокруг нее собирались толпы зевак.

— В этом нет ее вины, — возразил монах. — Мари-Бернарда, как говорится, оказалась заложницей собственной славы.