Впереди рассыпчато зацокали копыта, закричали. Князев и Клешков подняли глаза, прямо на них скакал всадник, по голосу они узнали Охрима.
— Вот ты где, старая калоша! Иди до батьки! Убежал твой брандахлыст, Фитиль этот, шо у карты резався.
Было хмурое утро. Гуляев поднялся на крыльцо исполкома, вошел в коридор, и первым, кого он увидел, был Яковлев. В стройном бритом военном, закрывавшем дверь какого-то кабинета, его нельзя было узнать — недавнего интеллигента с чеховской бородкой.
— О! — сказал, оглядываясь на шум его шагов, Яковлев. — Вот так встреча!
— Не пойму, что же было маскарадом, — шутливо, но с тайным смыслом сказал Гуляев, пожимая руку, — и в той и в другой одежде вы равно естественны!
— Потому что естественна ситуация, — сказал Яковлев. — Я получил новый пост. Вы не зайдете?
Они зашли в длинную пустую комнату с одиноким столом и ящиком телефона, привешенного к стене.
— Вот моя обитель, — Яковлев обвел рукой четыре стены и засмеялся, — военрук гарнизона Яковлев готов принять товарища Гуляева.
Гуляев тоже сделал вид, что ему весело. Какое-то внутреннее беспокойство не покидало его. И причиной тому был ненатуральный тон Яковлева. Он еще несколько минут поболтал с ним и помчался по исполкому, ища Бубнича. Ему сказали, что Бубнич на митинге на маслозаводе. Он попросил у Куценко его фаэтон и поехал на маслозавод.
На маслозаводе тесно стояли человек двести мужчин и женщин. Говорила Верка Костышева, секретарь комсомольской ячейки. За ней, неподалеку от стола, за которым сидели трое — президиум, горбился на табурете Бубнич, что-то записывая себе в книжечку.
— Товарищ Ленин, — четко отделяя слова, чеканила Верка, глядя в толпу, — говорит нам прямо: революция в опасности! Белые паны, барон Врангель и всякая нечисть — все лезут на нас! Наши ребята умирают в Таврии, и, может, оттого умирают, что мы им, тифозным и голодным, не можем прислать хлеба! А почему мы не можем его прислать, почему мы сами голодуем? Потому что некоторые завалились на лежанки и не видят, что бандюки под самым носом! Мы в ячейке все признали себя мобилизованными! Вчера мне Машка Панфилова чуть глаза не выцарапала, что я ее Ваньку по ночам домой не отпускаю...
В толпе захохотали. Стоящий рядом с Гуляевым парень с винтовкой за плечом сплюнул и пробормотал:
— Опозорила, дура горластая!
Гуляев тронул его за плечо:
— Здорово, Иван!
— Здорово, Гуляев! — радостно обернулся парень. — Как живешь-можешь?
— Потом поговорим, — остановил его Гуляев и стал пробираться к Бубничу. Верка заканчивала.
— Вам, товарищи, глаза себе тряпочкой повязывать незачем и плакаться друг другу в жилетку, что хлеба нет, и сахарина нет, и детишки раздеты-разуты — как тут Грищенко плакался, — ни к чему. Ежели допустим, что придет Клещ, он вам такую малиновую жизнь устроит, что, кто сегодня не очень красный был, весь покраснеет. От крови все покраснеют! Они, бандюки, миловать не умеют, а рабочего — с чего им миловать?
— А ты ихнюю программу читала? — крикнул кто-то из-за угла. Толпа задвигалась, заговорила.
— Ихняя программа — бей коммунистов, режь рабочего! — кричала своим громким голосом Верка. — И ты это не хуже других знаешь, Грищенко! А на твои предательские возгласы отвечу только одно: я бы таких, как ты, тут же к стенке ставила.
Теперь все вокруг загомонили, и Гуляев, пробившийся в первые ряды, увидел, как Бубнич что-то сказал Верке и она, вся багровая, распаренная от ярости и усилия, которое вызвала у нее речь, отошла в сторону, а сам Бубнич стал на ее место.
— Товарищи! — он поднял руку. — Попрошу тишины.
Толпа, разбившись на кучки, горячо обсуждала свое.
— Хлеб! Сахар! Мануфактура! — громко сказал Бубнич, и все сразу смолкли и подались вперед. — Все это революция и наша партия гарантируют вам, товарищи! Но разве нам до этого сейчас? Если бандиты захватят город, то не будет пощады ни старому, ни малому! У нас есть силы, и мы выстоим! Надо отмобилизовать все силы — Клещ будет разгромлен, и в город снова доставят хлеб и другие продукты! Только рвач и обыватель, — повысил голос Бубнич, — в такие дни думает о своей шкуре! А вы рабочий класс! Пролетарий! Я призываю вас под ружье!.. — Он замолчал и оглядел серые суровые лица вокруг. — Революция в опасности! В опасности наш город, важен каждый штык! Все, кто понимает это, должны записаться в отряд! Запись объявляю немедленно. Сознательные, вноси свои фамилии.
Толпа задвигалась. Вперед вышел худенький парнишка и подошел к столу. В общей тишине он прозвенел простуженным дискантом:
— Пиши. Фамилие мое Корнев.
И сразу за ним начала выстраиваться очередь.
А тем временем Бубнич подозвал Гуляева к столу президиума:
— Вот что, Гуляев. Информирую. Поскольку вестей никаких нет, наши товарищи, засланные к Клещу, наверное, провалились. Судя по всему, Клещ знает о нас многое. В городе действует контрреволюционное подполье, готовое в любую минуту помогать Клещу атаковать город. Надо быть готовыми к обороне. Собрать силы. Все коммунисты, чоновцы, уже на казарменном положений. На заводе пятьдесят человек получат оружие и будут пока оставаться в цехах. У нас шесть пулеметов, караульная рота, эскадрон Сякина. Сякин, к сожалению, дисциплины не признает. Нападение на город произойдет вот-вот. У монастыря наши обстреляли клещевский разъезд. Один из раненых сообщил, что со дня на день Клещ пойдет на город. Я сейчас организую все силы наших работников на проникновение в контрреволюционное подполье. Милиция в последнее время опередила нас и шла по следу, теперь след прервался. Надо его отыскать, Гуляев. — Бубнич жестко взглянул на Гуляева и опустил глаза. — Не знаю, как это сделать, знаю одно: дьякон нам нужен и нужен в ближайшие часы. Тут тоже очень многое скрыто... Сейчас судьба Советской власти в городе зависит от того, насколько у нас будет крепок тыл. Надо не дать вражеским элементам поддержать Клеща.
Иншаков встал.
— Слыхал? — спросил он Гуляева. — Хоть из-под земли, но добудь дьякона. Это тебе приказ. Не найдешь, пеняй на себя.
Гуляев вошел в пролом забора и зашагал между плодовых деревьев. У самого дома какой-то скрип насторожил его. По приставленной к дому лестнице карабкался Полуэктов.
Гуляев смотрел с любопытством. Что это задумал его хозяин? Откуда вдруг такая активность: подновленная дверь, посещение чердака?
Через несколько минут голова Полуэктова в картузе показалась в чердачной двери, он окинул сад взглядом и вдруг увидел Гуляева. С минуту они не отрывали глаз друг от друга.
— Смотрю, Онуфрий Никитич, ожили вы, — сказал Гуляев, — делом занялись.
Купец трудно протиснул в дверцу свое тело, повернулся задом к Гуляеву, медленно спустился.
Гуляев подошел. Полуэктов, далеко запрятав медвежьи узкие глаза, поздоровался, затоптался на месте.
— Скажите, Онуфрий Никитич, — вдруг вспомнил Гуляев, — вы в свою лавку, что напротив нынешней кооперации, кого-нибудь пускали?
У Полуэктова глаза полезли на лоб:
— Какая лавка, кого пускал? Избави господи от напастей!
— Да вот лавка у вас была... Напротив склада кооператоров.
— Так тот... склад, он опять же моей лавкой был. Так я что... Я не в претензиях... Новая власть, новые порядки.
— И Фитиля не пускали? Ключи-то от этой лавки у вас есть?
Полуэктов уставился в землю.
— Какой Фитиль? Какие ключи? — заморгал он. — Конфисковали у меня лавки-то эти, какие ключи тут?
— Значит, нет ключей?
— Нету, нету, — пробормотал Полуэктов и, вдруг повернувшись, резво ударился рысцой к дверям дома.
Гуляев поднялся к себе. «Странно, — думал он. — От одного вопроса пришел в неистовство».
И вдруг он понял: паника! Полуэктов был охвачен паникой, и причиной тому был он, Гуляев!
Пробраться в город оказалось легко. Лазутчики Клеща давно освоили один путь, который красные патрули не могли перекрыть. Это был путь через лабиринт оврагов.
На рассвете, прячась в садах, они нашли адрес, данный Клешкову Князевым. Несколько раз Клешков под разными предлогами пробовал оставить Семку в каком-нибудь саду, удрать от него, но у Семки, видно, были свои причины не покидать Клешкова, и он на все предложения разделиться безоговорочно отказывал.
Они постучались условным стуком в ставню. В домике началось движение, потом дверь приоткрылась на ширину цепочки.
— Кто такие? — спросил старушечий голос.
— От Герасима вам привет и пожеланье здоровья, — зашептал Клешков.
— Спаси Христос, давно весточки ждем! — голос у старухи дрожал. Пристально вглядевшись в Клешкова, она отворила дверь. — Проходите.
Через узкие сенцы они прошли в комнату. Там было жарко натоплено.
— Вы, соколики, тут пока погрейтесь, — говорила старуха, поспешно накидывая потертую плюшевую кацавейку и платок, — а я побегла за самим.
Она исчезла. Семка сидел на скамье, вытянув длинные ноги, и скучливо оглядывал комнату. Клешков тоже сел, прижавшись спиной к печке. Его темное пальто почти не грело, и он изрядно намерзся.
— Интересно поглядеть, что это за братия? — сказал Семка и стал свертывать самокрутку.
— А чего смотреть-то? — отозвался Клешков.
— Куркули! — презрительно сплюнул Семка. — Я вашего лысого козла, Князева этого, враз раскусил. Он с батькой только для виду.
Послышался скрежет замка, и в комнату вошел невысокий стройный человек в военной форме, в красноармейской фуражке, в шинели, перетянутой ремнями. Шашка билась у него на одном боку, кобура хлопала по другому.
— Здравствуйте, — сказал он, оглядывая их темными зоркими глазами. — От Князева?
— От него, — встал Клешков. Семка не двигался. — Это адъютант Клеща.
Военный пожал обоим руку, сел.
— Я руководитель суховского отделения «Союза спасения родины», — он еще зорче всмотрелся в посланцев батьки. — Какие задачи ставит перед нами атаман Клещ и какими силами он располагает?
— У батьки пятьсот сабель, — сказал Семка, сплюнув, — и хлопцы за батьку хошь в воду, хошь в огонь.
— Ясно, — оглядев его, перебил военный. — А каким образом атаман хочет действовать против суховского гарнизона?
— Через два дня по получении от вас ответа, — лениво заговорил Семка, — мы вдарим с двух сторон. Большая часть войска со степи, остальные обойдут город и кинутся от монастыря.
— Со стороны Палахинских болот? — недоверчиво сощурился военный. Там же места непроходимые, тем более для конницы.
— Ежели батько прикажет, — ощерился Семка, — так воны будуть проходимые.
Военный с сомнением покачал головой. Потом повернулся к Саньке:
— Что скажете вы?
— Где Василь Петрович? — спросил Санька.
— Жив, здоров.
— Пусть придет сюда.
— Это потом. Что передал Князев?
— Приведите Василь Петровича, тогда скажу.
Военный улыбнулся:
— Ну что ж! Пафнутьевна!
Появилась старушка, военный шепнул ей что-то, она исчезла. Подождали. Потом опять заскреб замок, и в комнату вошел обросший, исхудалый Степан.
— Так, — сказал военный, — ваше заточение кончилось, Головня, и прошу нас не винить. Времена трудные, а мы вас знали плохо. Это было вроде испытания.
Степан ничего не ответил.
— Так вот, — продолжал военный, — план ваш сам по себе довольно хорош. Напасть от монастыря удобно. Во-первых, потому что не ждут, во-вторых, потому что там много укрытий от пулеметного огня: сады, дома, лесопилка. Меня здесь одно только смутило: болота считаются непроходимыми.
— Считаются! — фыркнул Семка. — Наши те болота два раза проходили по батькиному приказу.
— Отлично, — сказал военный, — это уже солиднее. Чего требует от нас батько?
— Штобы вы уничтожили красные пулеметы, — ответил Семка.
— Ну что ж, беремся. У красных шесть пулеметов: два шоша, гочкис и три «максима». Один «максим» — на колокольне соборной церкви. Это самая опасная точка.
— Батько про это знает. Нападать будем с обеих сторон тильки по сигналу. Сигнал даете вы. Шесть вспышек фонаря с соборной колокольни. В ночь на третий день, як мы дойдем до батьки. Будет сигнал — зараз пускаем червонным юшку, и город наш.
— Хорошо, — сказал военный. — Мы берем на себя пулеметы. У нас есть возможность их обезопасить. Когда выступит обходный отряд?
— Сразу, як батько получит от нас вести.
— Когда он будет у монастыря?
— К вечеру другого дня.
— Обсудим детали, — военный развернул карту. — Прошу вас сюда.
Степан и Клешков, стараясь не проявлять особенного любопытства, сидели на скамье и тихо переговаривались.
— Впрочем, вот что, — сказал военный, — пожалуй, я напишу атаману письмо.
Он сел и в несколько минут исписал большой лист бумаги.
— Понесете вы, — обернулся он к Клешкову, — а вас, — это относилось к Семке, — я принужден оставить. — Он подошел к форточке и позвал: — Дормидонт!
— Как оставить? — спросил Семка, поднимаясь и засовывая руку за пазуху.
— Так, как оставили нашего Князева у батьки.
Подошел и стал около Семки огромный бородатый дьякон. За ним скользнул в комнату молодчик в жилетке. Семка посмотрел на них и вынул руку из-за пазухи:
— Заложником, что ли?
— Пока мы с атаманом не познакомились как следует, я буду вынужден поступать таким же образом, как и он.
Клешков думал только об одном: надо посоветоваться со Степаном. Надо успеть передать ему все, что он видел у батьки Клеща. Но Степана зачем-то повели во двор.
— Вы двинетесь в путь немедленно, — повернулся к Клешкову военный. Я пошлю с вами человека. Очень важно, чтоб перед началом выступления атаман отпустил к нам Князева, — внушал военный. — Вы поняли?
— Понял.
В ту же минуту с улицы раздался крик. Все застыли на своих местах.
— Стой! — кричал осипший голос, показавшийся Клешкову знакомым. Стой, говорят!
Послышался топот. Несколько раз выстрелили. И тотчас грохнуло, как из пушки. «Обрез», — подумал Клешков. Он вскочил на ноги. Его тут же насильно усадили на корточки, но главное он уже видел. Степан лежал почти у самого плетня, молодчик в жилете, придерживая у бока обрез, огромными прыжками мчался к калитке, за ним бежал человек в шинели и папахе. Еще раз оглушительно грохнуло, и, перескочив через калитку, ворвался давешний спутник Степана.
— Засада! — орал он, вытаращив глаза.
— Уйми его, — приказал военный Дормидонту. Тот хлопнул ладонью по голове кричавшего, и парень сел на пол.
На улице затопали, раздались выстрелы. Военный, раздвинув ветви дерева, смотрел.
— Дормидонт, веди их на пункт три, — приказал он, — там без меня никому не выходить.
Дьякон, кивком позвав за собой Клешкова, парня в жилетке и Семку, кинулся в сад. Они мчались за ним, отбрасывая с пути ветки, царапаясь о них, перепрыгивая через ржавые осенние кусты. Сады в Сухове были, как леса. Только купол собора сиял потускневшей позолотой справа от них, и Клешков благодаря этому знал общее направление. Они выбрались через поваленную изгородь еще в один сад.
— Сюда! — позвал дьякон. Они бегом добрались до небольшого домика.
— Тут досидим до темноты, — сказал дьякон. — Ты, Матюха, беги к начальству, сообчи: мы на месте, ждем приказу.
Парень в жилетке выскочил за дверь.
— Отдыхайте, — сказал дьякон. — Сейчас жратвы добуду.
Клешков посмотрел на Семку. В неясном свете свечи тот чему-то усмехался.
— Чего это ты? — спросил Клешков.
— Веселая жизнь.
— А у батьки разве не веселая?
— Тут все же у красных под боком. Аж щекотит!
Клешков замолчал. Семка был искатель приключений, его радовала любая заваруха. А у Клешкова погиб друг. «Может, он только ранен или прикинулся? — мечтал Клешков. — Тогда он все расскажет в штабе...» А если убили? Клешков мотнул головой, сел от внезапной боли в сердце. Степан!.. Ну, а если убит, чего прятаться? Надо глядеть в глаза фактам. Значит, надо думать, как сообщить своим. Сообщить все, что он знает, а от этого теперь зависит жизнь всех: Бубнича, Иншакова, Гуляева... Нужен план.
Вернулся дьякон с какой-то крышкой вместо подноса, на ней лежала разная снедь.
— Это ты хорошо придумал, — сказал Семка, потирая руки.
У Гуляева не было точных доказательств того, что Полуэктов замешан в ограблении потребкооперации, но само волнение хозяина, а главное, тот факт, чуть не выпавший у него из памяти, что награбленные продукты прятали в его бывшем складе, — все это заставляло торопиться с выяснением. В сумерках он поднялся, положил книгу, натянул сапоги и хотел было уже спускаться вниз, когда услышал, как задребезжали ступеньки под чьими-то шагами. Он быстро застелил шинелью свое ложе, присел на него. В дверь постучали.
Вошла Нина.
— Владимир Дмитриевич, по-моему, вы очень хороший и добрый человек.
В зыбком свете свечи лицо ее потемнело, и он понял, что это краска стыда.
— С чего бы такие сантименты? — спросил он резче, чем думал.
Нина вскинула голову:
— Вы правы. Самой смешно... Какие сейчас могут быть сантименты?
Он остановился над ней и взглянул сверху вниз ей в лицо. Глаза черно блистали на белом лице, щеки горели.
— Нина Александровна, с вами что-то случилось? Не таитесь!
— Ничего не случилось! — крикнула она. — Вы произвели впечатление воспитанного и гуманного человека, спасли нас во время обыска от голодной смерти. Я поверила вам, а оказалось, все это лишь затем, чтобы шпионить за нами!
— За кем — за вами?
— За мной и дядей!
— Откуда вы это взяли?
— Он сидит там внизу и ежеминутно ждет ареста. Говорит, что вы приписываете ему соучастие в каком-то грабеже!
— Одну минуту! — сказал Гуляев. — Где ваш дядя?
— У себя. Он уже готов, собрал вещи. Можете брать!
— Пойдемте-ка потолкуем, — Гуляев потянул ее за руку и повлек за собой.
Они спустились в комнаты. Посреди освещенного трехсвечником стола хозяин, грузный, с нечесаной бородой, пил чай.
— Так вот, Онуфрий Никитич, вы сочли, что я вас заподозрил? — спросил Гуляев. — А почему все-таки это пришло вам в голову? И потом... Если бы вы даже и бывали в лавке, если даже и ключи у вас от нее на самом деле имеются...