По-прежнему он ничего не делал без Костиного решения.
– А с этим что? – кивнул Костя на пленного.
– Да пусть сидит, что ему сделается? Свои освободят, – ответил Дима равнодушно.
Наверное, нормальный человек сейчас должен был содрогнуться, возмутиться – как-то отреагировать. Может быть, не столь бурно, но хоть как-то. Костя с удивлением отметил, что не испытывает по поводу пленного никаких особых эмоций. Оставить так оставить. Капитан катера, может, тоже жить хотел, но его убили. С волками жить…
Первым в лодку забрался стюард Вейз. Костя подал ему торбу со съестным, затем перелез сам. Уселся на банку, поправил сумку на коленях.
Их с Димой пребывание в Центруме выворачивало на новый виток.
С самого начала все пошло не так. Почти с самого начала. Если до прибытия в Харитму события еще более-менее держались в пределах расчетов, то арест на финише все резко изменил. Арест, внезапное освобождение клондальцами, вербовка, новая миссия, прервавшаяся столь же внезапно, и вот теперь поход в неизвестность с предварительным гребным этапом. Разве такое можно предвидеть?
Серас установил весла в уключины и сбросил швартов с кормовой утки катера. Перед тем как оттолкнуться, матрос тихонько погладил выкрашенный в белое транец и что-то неслышно прошептал. Прощался, что ли?
– Я посплю, – сказал Дима и прилег в носовой части лодки. – Если что – сразу будите.
– Хорошо, – кивнул Костя, осторожно сдвигаясь к борту, так чтобы и лодку не слишком кренить, и освободить Диме места побольше.
Греб Серас. Хорошо греб, умело. На кормовой банке сидел Вейз и периодически сигналил Серасу направление к берегу, чтобы тому лишний раз не оборачиваться. Судя по всему, процедура была отработанной до мелочей. Серас за полтора часа так ни разу и не обернулся.
А Костю снова пробило на философские размышления, поскольку делать было нечего, а на волны он уже вдоволь насмотрелся – море тоже может надоесть, пусть это континентальным россиянам и кажется кощунством.
Костя вдруг стал препарировать собственное отношение к смерти. Не своей – к смерти окружающих. Сам он до сих пор жил в сравнительно благополучном мире, как выяснилось. На улицах никто друг друга систематически не резал, хотя, разумеется, как и все страны третьего мира, в смысле преступности Россия отнюдь не выглядела раем. Умирали от неестественных причин и люди из окружения самого Кости – чаще всего в автомобильных авариях. Но были и убитые в пьяных ссорах, и сгоревшие от многолетней водки или химии похуже. Один из одноклассников выпал из окна – этаж был всего-навсего третий, но все равно разбился насмерть. Однако все смертельные случаи происходили где-то далеко и всегда за кадром, отчего Костино отношение к ним было, по большому счету, показушно-эмоциональным: «Ох, надо же, никогда бы не подумал!» И забывал об умерших людях Костя очень быстро, главным образом потому, что все эти люди не относились к первому кругу его общения, к родным, близким и друзьям. В лучшем случае – ко второму (знакомые), а так – в основном к третьему и дальше (знакомые знакомых). При этом, разумеется, иногда умирали родственники в возрасте, но тут уж ничего не попишешь: люди не вечны. Всем когда-то придется. Так что пусть и не повидал Костя смертей рядом с собой, всегда чувствовал: и сам иногда ходит по краю. Кроме того, он не питал никаких напрасных иллюзий относительно российской законности, которая защищала только разнообразных депутатов-прокуроров с восьмизначными счетами в швейцарских банках да их быдловатых деток. Обычному россиянину попадание в жернова судебной системы обычно сулило неминуемую отсидку, причем независимо от вины ни в малейшей степени, а перспективы в тюрьме всегда небогатые – или сгинуть от чьей-нибудь заточки после череды унижений, или самому навсегда стать волком. Так что Костя прекрасно понимал: люди в его привычном мире не режут друг друга вовсе не из боязни наказания. Тот, кто все же режет, как раз наказания вообще не боится – либо наказания не будет вовсе, либо для него тюрьма не наказание, а дом родной. Обычные россияне просто предпочитают жить с соседями в мире, не важно, добром или худом, главное – в мире, таком, когда резать ближнего просто не возникает надобности.
Иное дело – Центрум. Молодой мир, где законность еще не устоялась, где прав тот, у кого ружье и кто первым выстрелит. Возможно, в городах еще можно надеяться на защиту закона – арестовали же, в конце концов, стражи порядка в Харитме их с Димой! Наверняка арестуют и того, кто откроет стрельбу на вокзале, если, конечно, окажутся рядом раньше, чем стрелок унесет ноги с места преступления. Скорее всего достаточно безопасно и на железной дороге, но там у пассажиров попросту отбирают оружие на входе, а на кулачках в вагонах с железными стенами и дюжими пулеметчиками вдоль бортов не больно-то побузишь.
Переход из сравнительно безопасного мира, где убийства и смерти есть, но рассматриваются все же как отклонение, как ЧП, в мир, где убийства – обыденность, неизбежно должен вызывать психологический шок, и хорошо еще, если только шок, а не надлом.
Костя помнил собственный ужас, когда в них с Виорелом стреляли в «Зеленом причале». Так что насчет шока все было в порядке. Беспокоило его то, насколько быстро он смирился с обыденностью смертей. Ближайшей ночью Дима расправился с пятерыми злодеями из шести. Да и шестого еще неизвестно какая судьба в итоге ждет – может утонуть вместе с катером или умереть от жажды и истощения. Чуть раньше погибли капитан и по меньшей мере один из клондальских атлетов из посольства – люди, между прочим, местные и прекрасно осведомленные о здешних реалиях. В отношении всех погибших Костя не чувствовал почти ничего – ну, было немного жалко капитана и охранника, чисто по-человечески. Бандитов не было жалко вовсе. Нутром Костя чувствовал, что это неправильно. Хороший человек должен всеми силами препятствовать убиению ближних. Однако Костя сознавал: когда припрет, он сам убиению каких-нибудь очередных бандитов охотно поспособствует. Получается, он плохой человек? Да, он борется за сохранение собственной жизни, но это присуще скорее зверям, чем людям. Люди просто не должны посягать на жизни других людей. Так, по крайней мере, должно все обстоять в некоем идеальном мире. И тот факт, что даже непутевая Россия все же дошла до состояния, когда убийство – это ЧП, в первейшей степени следствие именно такой жизненной философии.
Вниз катиться куда легче, в этом вся и причина, размышлял Костя. Озвереть можно за день, за час, даже за минуту. А подняться к высотам гуманизма и человеколюбия – тут и веков мало.
Несомненно, вся эта любительская философия, внезапно занявшая мысли Кости, не являлась откровением – если уж его так проперло, чего говорить о настоящих мыслителях и философах. Однако лично для него, для Константина Степанова, русского, вологжанина, тридцати двух лет от роду, все это и есть персональное откровение, поскольку он дошел до него сам, без посторонней помощи. Личная философская доктрина ничем не примечательного человека. Если он задумывается над «почему», у него появляется первый инструмент для изменения себя, собственной сущности и собственного взгляда на мир. С подобного всегда и начинается неприятие насилия и убийств, с того, что один, второй, третий, сотый, тысячный вдруг задумается и поймет, что убивать неправильно. По большому счету, любая религия мира стремится разрешить подобные же вопросы. Только тут важно не путать религию, а еще точнее – веру с церковью, совершенно бездушной организацией по отъему жизненных благ у населения путем беззастенчивой эксплуатации людской веры в добро и справедливость.
Неизвестно, сколько бы еще Костя размышлял над подобными вопросами, но тут он заметил у самых ног спящего Димы, под банкой, на которой сидел гребец, полукруглое пятно, чуть более темное, чем все остальное в жидкой тени. Сквозь него был виден знакомый коричневый линолеум и кусочек беленой стены.
Костя встрепенулся и немедленно толкнул спящего напарника. Тот мгновенно открыл глаза.
– Дима, – свистящим шепотом сообщил Костя, – ход!
Дима глянул под банку и скомандовал:
– Вперед!
В распоряжении у них имелось секунд десять-пятнадцать, вряд ли больше. Поэтому Косте следовало падать и со всей возможной скоростью ползти в ход. Но вместо этого он спросил:
– А как они?
И указал взглядом на Вейза и не прекращающего грести Сераса.
Прежде чем Дима ответил, ход истаял.
К чести Димы, орать и негодовать он не стал. Не в его это было правилах, Костя это давно осознал.
– Запоминай любые ориентиры, – велел он.
До берега было метров, наверное, триста. Чуть левее с обрыва к морю сбегала приметная косая темно-рыжая осыпь, похожая не то на тень от пролетающей гигантской птицы, не то на пятно низкорослой, неразличимой с такого расстояния растительности.
– Пробуй открыть еще раз, – продолжал тихо командовать Дима, но Костя и без этого уже сосредоточился и попытался открыть ход.
Ход открылся.
– Гуд, – кивнул Дима. – Забираем их с собой?
– Ну а что, бросить тут? На съедение всяким башибузукам, родственникам кочегара?
– Учти, это крайне не приветствуется, – предупредил Дима.
– Можно их сразу же отправить к девятой заставе, – внезапно нашелся Костя. – Припасов как раз хватит, а там на поезд сядут – и в Харитме.
– Хм… – оценил Дима. – Вполне вариант!
И громче, обращаясь к морякам-джавальерам:
– Эй, парни! У вас какие-нибудь деньги при себе имеются?
Стюард нехорошо насторожился.
– А что? – спросил он тоном, от которого рассеялись всякие сомнения.
– Отлично. – Дима даже улыбнулся, значит, был доволен.
Он повернулся к Косте и снова понизил голос:
– Из шлюпки уходить неудобно, давай уж до берега доберемся. Ход у тебя, надо сказать… Более дурацкого не встречал, на карачках и то не вползешь.
– Ну, извини, – вздохнул Костя.
Пока Серас греб к берегу, Костя примерно раз в три-четыре минуты проверял – открывал ход снова и снова. Вроде бы это давалось без усилий, а значит, способность открывать ходы никуда не делась, просто до сих пор они путешествовали вдали от подвластных Косте локаций.
Через полчаса Серас веслом зацепил дно, хотя от полосы прибоя их отделяло расстояние в добрую половину футбольного поля. Серас впервые оглянулся, привстал, вынул весло из уключины и измерил глубину.
Чуть выше колен.
Тогда он положил снятое весло куда пришлось (второе он еще раньше умостил лопастью на кормовую банку), выпрыгнул за борт, от чего лодку опасно качнуло, прошел, хлюпая, к носу и взялся за швартов, явно намереваясь слегка поработать бурлаком.
– Ну не елки-палки? – сказал вдруг Дима тихо. – Серас, стой!
Тот встал и недоуменно обернулся.
– Ход открывается? – справился Дима секундой позже.
– Да, – подтвердил Костя свистящим шепотом.
Что-то подсказывало ему: не стоит шуметь и делать резких движений.
Он оказался прав: Дима велел всем потихоньку вылезать и сделать вид, будто они собирают из лодки поклажу. На самом деле Дима негромко командовал:
– Сейчас будем уходить, потому что на берегу комитет по встрече. Хорошо прячутся, гады. Работаем так: Костя – открываешь ход около шлюпки и сразу же, без задержки, головой вперед туда, будто ныряешь. На месте постарайся выдергивать любого, кто покажется с нашей стороны, для скорости. Ход держи сколько сможешь. Второй – Вейз. Третий – Серас. Замыкаю я. Должны успеть, как скомандую – отпускай ход. Понял?
– Понял, – выдохнул Костя и сосредоточился.
В груди возник неприятный холодок. Но колени, как это точно случилось бы еще с месяц назад, не задрожали.
– Давай, – все так же тихо скомандовал Дима.
Ход возник над водой, отчетливо видимый в ярком солнечном свете. Не теряя ни секунды, Костя сиганул туда, как пловец с тумбы на свою дорожку в плавательном бассейне. Сначала его встретила вода, совершенно так же, как во время любого купания, но в какой-то момент плавание вдруг обернулось падением, и Костя смачно шмякнулся на линолеум в квартире Виорела, а из висящего в полуметре над полом круглого хода мощным потоком хлынула вода. Затем в этом потоке внезапно обнаружились сразу два джавальера, практически в обнимку – как Дима умудрился обоих запихнуть в ход настолько ловко и быстро, просто уму непостижимо. А еще мгновением позже водяной поток внес и самого Диму, орущего: «Закрыва-а-ай!»
Костя расслабился. Ход закрылся. Поток иссяк, но в комнату все равно натекло воды чуть ли не по щиколотку. В дверях возник с круглыми глазами Виорел, матюкнулся и опрометью бросился прочь, чтобы через несколько секунд возникнуть вновь с ведром и тряпками:
– Помогайте, мать вашу!
Минут десять они сосредоточенно вычерпывали и вымакивали воду, в дело пошло все – ведро, таз из ванной, тряпки, собственные футболки и даже совок для мусора. Когда квартира была спасена, а Виорел еще не успел высказать все, что по этому поводу думает, Дима снова обратился к Косте:
– Теперь открой ход к девятой заставе, будь любезен.
Косте пришлось напрячься еще разок – со второй попытки он навел лаз в Центрум, за которым действительно открывался знакомый пейзаж приморской степи, откуда они с Димой несколько дней назад стартовали. И застава вдали виднелась.
Ход открылся привычно, у самого пола, полукругом, но теперь Костя подозревал, что на самом деле он таки круглый, просто нижняя половина скрыта межэтажной плитой-перекрытием. Как бы канарейка у соседей снизу в Центрум не сбежала, если она у соседей есть…
Все-таки Дима был неординарным человеком. Он не стал никого упрашивать и что-либо объяснять. Он просто по очереди взял сначала Вейза, а потом и Сераса за шиворот одной рукой, второй за пояс и юзом по мокрому линолеуму воткнул в открытый ход. При этом он кратко, но очень доходчиво объяснил, что, встав на ноги, джавальеры увидят девятую заставу, а невдалеке от нее останавливается поезд Тангол – Харитма.
А потом ход закрылся, и Костя с Димой, мокрые и помятые, остались в остро пахнущей морем комнате перед сухим и офонаревшим Виорелом.
– Ну че, пошли на кухню, махнем за прибытие и рассказывайте, – хмуро сказал тот и первым вышел из комнаты.
– А можно переодеться? – жалобно спросил вслед ему Костя.
Дима посмотрел на Костю иронически.
– В ванной, – буркнул он. – Тут и без этого мокро.
И направился за хозяином.
Часть третья
– Машута? – сказал Костя, когда Машка сняла трубку. – Привет!
– Привет, пропажа! – отозвалась Машка.
Конечно, толика обиды в ее голосе сквозила. Но Костя безошибочно ощутил и Машкину радость – позвонил! Сам! Наконец-то!
– Я уезжал, извини. Новая работа. Командировки. Только-только вернулся.
– Да, я слышала, что ты своего шефа с месяц назад послал куда подальше. И где нынче трудишься?
– У Виорела, – вздохнул Костя. – Мне тут пара выходных выпала, я сразу и отзвонился. Приезжай, а?
– Это у тебя выходные. А нормальные люди по средам работают. Разве что вечером смогу.
– Давай вечером, – согласился Костя чуточку поспешнее, чем следовало бы. – Позвонишь?
– Позвоню, – вздохнула Машка. – Жди. А ты маму набери, она извелась вся.
– Я ей звонил в прошлые выходные!
– Так то в прошлые, – сказала Машка назидательно. – А вообще надавать бы тебе по шее…
– Надаешь. Я даже сопротивляться не буду, – смиренно пообещал Костя.
– Ладно, жди, чучело-мяучело.
– Жду.
Машка отключилась. Костя медленно опустил руку с трубкой вниз, к бедру, и только потом нажал на отбой.
«Ну что, – подумал он философски. – Могло быть и хуже. Вообще, конечно, по-свински я поступил, нужно было еще в прошлый раз позвонить. И не надо себя обманывать занятостью – минутку найти всегда можно».
Дома было душно и пыльно. Если мама заходила, вряд ли вид покинутой квартиры ее сколько-нибудь обрадовал. А она скорее всего заходила.
Потом Костя спохватился, что не о том думает, и привычно сосредоточился.
Безрезультатно. Из его квартиры ход не открывался. Стало быть, халява, которая привалила Виорелу, Косте не светила: ходить в Центрум прямо из собственного дома ему не суждено. Что ж, тогда стоит побродить по окрестным дворам – вдруг где-нибудь поблизости отыщется подвластная ему как проводнику локация?
До самого вечера он слонялся по району, то и дело пытаясь открыть ход. В самых разных местах: и просто на улице, и во дворах, на побитых вандалами-подростками детских площадках или в истоптанных множеством ног палисадниках. За гаражами, где нестерпимо воняло дерьмом и дохлятиной. Около разрисованной граффити-художниками трансформаторной будки (если, конечно, вся эта аэрозольная мазня как-нибудь относится к художникам и живописи, в чем Костя сильно сомневался).
Дважды во время блужданий Костя натыкался на знакомых, с которыми приходилось перебрасываться дежурными фразами. Столкнулся Костя и со Шпицем; с ним едва не заговорил по-джавальски, но вовремя прикусил язык и перешел на русский. Шпиц с ленцой поинтересовался, как новая работа. Костя ответил: «В процессе» – и двинул дальше, слегка ошеломленный тем, что думал он в последние минут десять, оказывается, по-джавальски!
Ничего он в итоге не нашел, но даже пожалеть об этом толком не успел, потому что позвонила Машка. Костя выскочил из очередного двора на улицу, поймал бомбилу и поехал за ней. Чего ей, в самом деле, по маршруткам тереться? Да и пойди еще объясни, как и зачем нужно ехать к Виорелу в Тепличный?
По дороге Костя заскочил в «Перекресток», купил бутылку чилийского вина, коробку конфет и цветы.
Виорел при виде Машки нефатально изменился в лице и, взглянув Косте в глаза, с легкой укоризной покачал головой.
– Вира, мы на самом деле на секунду, – сообщил Костя весело, и эта веселость компаньона, кажется, успокоила. – Проходи, Машут. Вот сюда, в комнату. Присаживайся. Я буквально минутку и тут же вернусь, ладно?