А тут пришел как-то рано, а у меня этот гад Никишин, штоб ему! Помрачнел только, вижу, желваки на скулах так и ходют, так и ходют! Ничего не сказал. Только, когда мы были на дне рождения у его сослуживца, ты видишь, не все сволочами были! Так там он так веселился, так веселился! «За тебя, говорит, моя любимая Аннушка!» – поднял стакан водки, выпил и вышел в коридор. И выстрел, хлопок такой, а у меня прямо сердце оборвалось, и в глазах темно стало. Очнулась, врачи возле суетятся, а Коленьку уже унесли…. Это он пистолет своего сослуживца углядел да и … – она потерла сухие глаза кулаками и всхлипнула. – Родилось дитя, да видно и впрямь бог есть, за мои грехи и разум у моего Бореньки отнял! Хотела я сына назвать Николаем, так нет! Никишин прямо зверем кинулся: назови Борисом, в честь деда, известный революционер был! Вот он то и перевел меня в расстрельную команду. И оклад почти вдвое, и за каждого по пятнадцать рублей…. Тогда-то и стала я пить водку. А сорвалась знаешь как? – она коротко хохотнула, и мне вдруг стало холодно в этот теплый майский день.
– Повела я по коридору священника, много их тогда расстреливали. Поп как поп, и ряса, и крест, не отнимали у них их тогда, что толку, они все равно их себе из дерева мастерили. Веду, значит, только наизготовку взяла, а он возьми и обернись!
«Ты, – говорит, – мне в лицо стреляй, хочу видеть глаза того, кто меня жизни лишает! Только знай: «какой мерой меряете, такой и вам отмеряно будет!» Старуха снова вцепилась мне в руку: – Это значит, что он мне смерть от пули пророчил! – отшвырнула мою руку и откинулась к стене.
– Приходил он ко мне, вот недавно и приходил, – буднично поведала она мне. – Ничего не сказал, только улыбнулся и пальцем так легонько вроде как пригрозил.… А может, перекрестить хотел? – в её голосе появилась надежда.
– Ушел, ушел поп и больше не появлялся, не то, что эта, ходит и ходит! Нет от неё покоя! – ведьма вжалась в стену, посмотрела в угол.
– Вишь, нет её! Это тебя она боится! Ты знаешь, мне год как оставалось да пенсиона, он у нас ранний, военный, так повела я по коридору девушку, да что там, почти девчонку. Наши чекисты расстарались и выманили из-за границы эту княжну. Там она популярная была, все против советской власти зубки свои точила. Вот ей наши чекисты и вырвали их! – старуха захохотала злобным смехом.
– А княжна эта такая вся стройненькая, будто фарфоровая статуэтка, и в белом вся. Наши не били её и, вообще, никак не трогали. Надеялись, что она примет советскую сторону и можно её будет показать журналистам. Ан, нет, с характером княжна попалась! Так и приговорили к расстрелу…. Веду я её за угол, а она возьми да обернись, да как раз на полпути. Я только к кобуре потянулась. Тут она как глянула на меня своими глазищами! А они у неё синие – синие! И говорит мне: «Стреляй, стреляй здесь! Я умру, но меня будут помнить! А тебя кто вспомнит? Да и жить ты как будешь? Совесть, она ведь проснется!» И такая вдруг меня злоба взяла! Понимаешь – злюсь на свою испоганенную жизнь и на эту княжонку, беленькую да чистенькую…. Не помню, как наган выхватила и выстрелила в неё, попала прямо в её синий глаз…. Упала она и смотрит, смотрит на меня своим целым глазом.… В злобе я ещё четыре раза в неё стрельнула. Зря только пули извела!
Ведьма задохнулась, словно снова её накрыл приступ дикой злобы, поднесла ладони к лицу и закрыла ими глаза. Когда она опустила их, в её выцветших, словно ситец изношенного фартука, глазах было столько боли и отчаяния, что я вскочил с табуретки.
– Постой, постой, не уходи! Прошу тебя, умоляю, сходи в аптеку, принеси лекарство для Бореньки, хворый он. Я позвонила туда, – она ткнула пальцем вверх, – они его ко мне и отпустили, все какой – никакой догляд будет. Лекарство только вот как вчера кончилось, а без него ему худо.
– Вот, тут на бумажке, и написано, какой порошок надобно купить, – она совала мне в руки потрепанную бумажку – рецепт и десять рублей.
Таких денег я ещё не держал в руках. До сих пор не знаю, зачем я взял все это и, пятясь задом, выскользнул на улицу.
Аптека у нас располагалась в здании больницы. Суровая тётка в белом халате, повертев в руках рецепт, строго взглянула на меня:
– В городе выписывали? Для тебя что ли?
– Нет, для гостя, у нас гостит дальний родственник, – соврал я.
– Смотри, чтоб по одному порошку в день, и подальше от детей уберите,– она протянула мне бумажный кулек и стала отсчитывать сдачу.
Обратная дорога показалась мне короче. Ещё бы, я на законных основаниях мог рассчитывать на целый рубль. Честно заработал! Войдя в комнату, где лежала эта спившаяся старуха, я оцепенел. И было от чего! Посредине комнаты сидел на табурете Чурбан и целился в меня из нагана.
Щёлк! Звук спущенного курка показался мне громом. Но выстрела не было, кончились патроны. Это я понял сразу, как только взглянул на кровать. Там, вжавшись в угол, полулежала старуха. Вместо правого глаза у неё было кровавое месиво. По стене, завешанной картинкой с плывущими лебедями, тянулась алая полоса с какими-то сгустками желтого жира.
Ужас от увиденного погнал меня прочь, очнулся я только в огороде. Прислонившись спиной к теплым шершавым брёвнам сарая, я заплакал. Стыдно признаться в этом, ведь мужчины не плачут, да что там, я просто зарыдал! Тяжко, надрывно, словно у меня умер кто-то близкий. Слёзы катились из моих глаз, и не мог я их сдержать, как не старался.
Вдруг сквозь эти безудержные слёзы я увидел, что ко мне приближается женщина. В изумлении я протер свои глаза кулаками…
Хрупкая, в белом платье с какими-то воланчиками на плечах, она спокойно шла ко мне.
Я вжался в брёвна сарая. И было от чего: такие в селе у нас не ходят! Подойдя ко мне, она взглянула на меня и легонько коснулась моей щеки. Стерев с неё слезинку, улыбнулась, распахнув свои синие, как весеннее небо, глаза и произнесла певучим голосом:
– Не скорби по невинно убитым, не скорби! Живи долго и за нас живи! – приложила свою ладонь к моему лбу, и я словно провалился в глубокий колодец.
Следователь допрашивал меня недолго. Суровая тетка-аптекарь, подтвердила, что я был у неё. Да и наградной наган этой ведьмы – палача отобрали у буйствовавшего сожителя.
Сколько же лет прошло? Приехал я в родное село и пошел на кладбище. Родни там у меня немало. В сторонке, под невысокой берёзкой, виднелись две могилы.
«Кого это на отшибе похоронили?» – подумал я, направляясь к холмикам, заросшим травой. Невысокий овальный гранитный памятник. Фотография покоробилась и размылась от дождей. «Борис Егорович Никишкин». Эта фамилия мне ничего не говорила. А вот второй памятник – невысокая металлическая пирамидка с красной звездой наверху и чёткой фотографией молодой улыбающейся женщины – заставил меня вздрогнуть. На меня смотрела старуха – ведьма из моего детства. «Анна Васильевна Бертис», – прочёл я, и даты. Две даты, в них навсегда осталось моё далёкое детство.
Сорвав какой-то прутик, шел я по просёлочной дороге, помахивая им, чертил, зигзаги в пыли и думал: «Тяжелой мерой ей отмеряно было, ох, тяжелой!»
Домовой.
Отец рассказывал. В годы его малолетья семья жила бедно. Приходилось экономить на всем, в том числе и на еде. Спасал свой огород, да на подворье по утрам, петух звонким голосом будил два десятка куриц. По строго отмерянным праздникам и воскресным дням, на большой сковороде, скворчала и шипела рассерженным котом, яичница, которую обзывали смешным и непонятным для него, четырехлетнего сорванца, словом – «глазунья». Вкуснотища! Пальчики оближешь и удача, если вдруг достанется добавка.
А вот конфеты, сахар и печение покупались мало, да и не часто.
Бывали еще дни, когда отец приносил в дом зарплату. Это были два три бумажных кулечка, в где лежали пересыпанные сахаром сладкие кругляши конфет, которые все почему-то звали – «Дунькина радость». Отец передавал заветные кулечки матери со словами: «Ну-ко вот, Варвара, прими получку!» Мать, светлея лицом, выдавала по две конфетки к чаю, а остальное прятала на верхнюю полку громоздкого буфета.
Однажды ночью проснулся мальчуган, пить сильно захотелось, пошел на кухню. Мимо буфета шел. И так ему конфет захотелось, что пододвинул он стул к буфету, вскарабкался на его выступ и, пересиливая страх высоты, достал себе немного конфет. Все не взял – соображал, что плохо поступает. После того как проделал он эту операцию ещё и днем, мать, раздавая конфеты, пожаловалась: «Наверное, домовой завелся у нас в доме, Леша посмотри, из-под веника я сор выкинула?» Лешка сбегал, посмотрел. Под веником мусора не было.
Бытует такое поверие в селах, что если хозяйка нерадива, да ленива, мусор заметет и веником прикроет, у такой домовой прячет вещи и всячески всех досаждает.
«Придется ловить домового, чтобы не шалил больше!»
Утром проснулся Алексей, зовет его отец: «Иди, полюбуйся, наш домовой попался!»
Подбежал мальчик посмотреть на это чудо. Только нет его.
Бытует такое поверие в селах, что если хозяйка нерадива, да ленива, мусор заметет и веником прикроет, у такой домовой прячет вещи и всячески всех досаждает.
«Придется ловить домового, чтобы не шалил больше!»
Утром проснулся Алексей, зовет его отец: «Иди, полюбуйся, наш домовой попался!»
Подбежал мальчик посмотреть на это чудо. Только нет его.
Ставит отец Лешку на стул. Видит он, по нижней полке буфета, которая выступала далеко вперед, тонким слоем мука рассыпана, а на муке следы от маленьких босых ног и отпечаток ладони.
«А у нашего домового всего четыре пальчика на руке» говорит отец.
«Неправда, заревел маленький проказник, у меня все пальцы на месте!»
Смекалка всегда выручит.
История эта далеких семидесятых годов. Призвали меня на службу в Забайкальский военный округ, в батальон БАО, расшифровать просто – Батальон Аэродромного Обслуживания. Задача наша простая. Самолеты летают, что-то бомбят, где то стреляют, летчики учатся летать, мы обеспечиваем их полеты. Служба не тяжелая, но ответственная. Для обслуживания в зимнее время на каждый самолет полагался чистейший медицинский спирт. Полагалось 300 литров в месяц на каждый самолет!
Хватало на разные технические штучки, себя так же обижать не приходилось. Разгульного пьянства не было – начальство бдительно следило за состоянием подчиненных. Однако, как говорил мой сослуживец коренной харьковчанин, «сало продавать да рук не замарать?». Спиртом грели мы самолеты и потихонечку «грелись» сами.
Надоело это комдиву, вызвал он старших офицеров и приказал проявить техническую смекалку. Приказ начальства был выполнен моментально: разбавили спирт авиационным керосином. Два или три дня прошли без каких либо событий. Затем начальства уловило знакомый запах от своих подчиненных. Собрал полковник своих технарей-офицеров. Как можно разделить спирт с керосином?
Те перепробовали массу вариантов, перегнать как самогон, подействовать солью, кислотой да щелочью – не делятся спирт с керосином и все тут! Но ведь пьют! Вызванный пред начальственные очи медик подтвердил, что такой коктейль кроме запаха еще и вреден. Нет, пить его нельзя. Вызывают тогда одного солдата из роты обслуживания, объясни как да что. Тот ни в какую – не знаю и все. Снимает с руки часы полковник отпуск домой на десять суток оформлю, да еще без дней проезда! Кто не захочет дома побыть, да если прослужил целый год?
Приносит солдатик пустую жестяную банку из кухни, привозят в таких томатную пасту, наливает керосин – спиртовый коктейль, добавляет воды. Дальше, проще простого. Пробивает гвоздем дырочку, ближе ко дну банки. Подставленная кружка наполняется чистейшей водкой – керосин остается вверху!
Кочевала эта история по гарнизонам в виде анекдота, наверное, во всезнающем интернете помещена. Да только это половина истории. Дальше было вот что. Спирт растворили антифризом, технических характеристик он не потерял, а питейные качества исчезли. Вернулся наш герой счастливый от встречи с родней, попробовали «лечить» спирт водой, не тут-то было! Оба спирта растворяются в воде одинаково.
Не более двадцати минут длились его размышления. Друзья славно отметили возвращение сослуживца. Как – то это сразу дошло до начальства. Вызывают его в тот же кабинет, по тому же вопросу. Не знаю, говорит, как это можно.
На то оно и начальство, чтобы заставить подчиненных подчиняться. «Поставлю тебя до конца службы на выдачу спирта»,– обещает ему комдив. Более «хлебной» должности в нашем полку не было! Сиди себе день, ничего не делая. Полковник ничего не терял – спирт отпускался по граммам, плотность и оставшееся количество измерялись каждый день, да еще и случайными проверками. Не отлить себе, ни разбавить водой. Солдатик мгновенно согласился. Принесли этот новый коктейль, разбавил он его водой, только усмехнулись офицеры! Просит пройти с ним на улицу. Прошли. Берет с пожарного щита лом, надо отметить стоял мороз за 250, и потихоньку тоненькой струйкой льет на него жидкость. Снежной шубой по поверхности железа застывает антифриз, разбавленный водой, а спирт стекает в подставленную посуду.
Полковник выполнил свое обещание. До самого дембеля немало выпили мы спирта. Гордились офицеры: более честного раздатчика спирта во всю историю полка не было.
Демобилизовались мы вместе. До Новосибирска путь наш проходил в одном вагоне.
Пристал я к сослуживцу с вопросом: «Пили вместе, с собой взял, почему не было недостачи, водой ты не мог разбавлять?»
Вспоминая его ответ, горжусь за армию, в которой служил. Не знаю, можно ли победить такую армию, а вот перепить – это невозможно!
Спирт хранили в цистерне большого размера, сбоку по стеклянной трубочке определяли количество жидкости в цистерне, плотность ареометром и все данные заносили в журнал утром и вечером. Выданное количество жидкости фиксировалось многими бумагами. Наш пройдоха – солдатик придумал следующее.
В аптеке покупал презервативы, наливал в них отмерянное количество воды и бросал в цистерну. Оставалось взять такое же количество спирта. Посмеялись мы, представив, как найдут на дне цистерны толстый слой воды, упакованный в резину.
В своей тарелке.
Жили – были в деревне две соседки. Аккуратненько окна их домов поглядывали друг на друга через улицу. Как-то получилось так, что дети их разъехались в разные стороны, обзавелись своими семьями. Мужей своих они похоронили почти в один год.
Скрашивая одиночество, частенько приходили они в гости друг к дружке. Поздние вечера, да холодные ночи коротали они у телевизоров дома.
Привез однажды внук Матрены антенну для спутникового телевидения. Большая редкость по тем годам. Установил, настроил, да и уехал обратно. Зовет та соседку Варвару посмотреть, вон теперь, сколько каналов доступно. Полюбовалась Варвара на такое обилие передач, да и загорелось ей самой вот так запросто выбирать понравившийся фильм.
«Как это у тебя так получилось столько много передач в одном телевизоре?» вопрошает Матрену.
«Да вот, отвечает та, это внучек тарелку к телевизору купил, смотри, говорит, бабуся, я, тебе потом еще большую привезу, целых сто каналов будет твой телевизор ловить»
Наутро отправилась Матрена в магазин, долго и придирчиво выбирала тарелку побольше, а как выбрала, быстренько домой и прямиком к телевизору. Поставила тарелку рядом и ну каналы перебирать. Нет, не стал больше передач показывать её телевизор. Огорченная, она через дорогу, прямиком к соседке:
«Купила тарелку, а телевизор не кажет больше, чем было передач!»
Матрена её утешает: «Ты ж настраивать не можешь, вон внучек, сколько времени провозился, где уж тебе, вызови мастера»
Вызванный мастер, молодой паренек, разложив инструменты, обратился к Варваре: «Давай бабушка, показывай свою тарелку, мы её мигом настроим!»
«Да вон она милок у телевизора лежит, чай, думаю побольше, чем у моей соседки Матрены будет, ты уж расстарайся на сто каналов сразу и настрой!» и показывает на фарфоровое блюдо с синей полоской, лежащее у телевизора.
Секунд через двадцать, до мастера дошло и он, согнувшись от смеха, без сил плюхнулся на табурет.
Докладываю: «Проект «Солнечное эхо», успешно завершен!»
Глава первая.
Не думаю, что начало этого дня чем-то отличалось от сотни других! Серая муть не оставила и просвета на небе… Как неохота вставать, тащиться сквозь бесконечный дождь на работу!
– Работа, работа и снова эта чертова работа! – чертыхалась я, плетясь в ванную. Тут ещё пульт от телевизора куда-то завалился и один тапок мой толстый котяра утащил под диван. Кофе не бодрил приятной горчинкой, а был такой же, как и погода за окном, тускло-серого вкуса.
– Все, все! – потрепала я кота за ухом. Привычным ритуалом поправила косметику на лице парой штрихов, припудрила носик и в путь. Почему дорога к месту, где я свое ремесло меняю на небольшую толику денег, так мало вызывает у меня приятных ощущений? Просто иду, тупо смотрю под ноги на серую ленту тротуара, привычно пробегаю глазами скучные объявления на стенке трамвайной остановки.
Запрыгнула на подножку трамвая я так, словно хотела убежать от этой бесконечной сырости и слякоти. Пальцы рук, мокрые от дождя, никак не могли выудить нужные монеты из кошелька.
– Что же это вы, милочка, мокрая такая? Вы что? Только что прибыли из деревни Бражниково? – осведомилась у меня кондукторша немалых габаритов,
– По телику показали – как там все затопило, жуть просто! Да ещё дождем ихнюю плотину прорвало.
Голос её показался каким-то липким и скучно – тусклым. "О боже! – вздохнула я в уме, – почему сегодня даже этой тетке есть до меня дело? "
Слышала как-то поговорку: «Беда не приходит одна», а неприятности, они что, тоже в обнимку парами ходят? Вышла на своей остановке, подвернула ногу. Вскрикнула от боли: растяжения вроде нет, а вот каблук лежал рядом. Туфли новые, только неделю назад купила! Времени в обрез, да ладно ещё, будка обувщика оказалась поблизости.