Иван Порфирьевич как всегда сухо зачитал новые обвинения, но в этот раз внимание присяжных и всех остальных было таково, что в зале, помимо его голоса, не было слышно ни единого шороха, скрипа, вздоха или покашливания.
После того как суду был передан в качестве главной улики револьвер, из которого было осуществлено тройное убийство, тишину нарушил хриплый голос самого Микульского:
— Господа! Господа! — прокричал он и закашлялся.
Адвокат уставился строгим взглядом прямо ему в глаза и отрицательно покачал головой, призывая к молчанию. Но Микульский на это сказал:
— Благодарю вас, господин адвокат, что все еще пытаетесь бороться за мою никчемную жизнь, — но закончит неожиданно зло, — хотя я бы вам советовал меньше двигать головой, поберечь ее, а то неровен час, еще раз ушибетесь.
Никто на эту злую шутку не отреагировал, и Микульский, еще раз прокашлявшись, сказал:
— Господа! Позвольте мне сделать признание, дабы облегчить ваш труд, да и собственные мои страдания. Вряд ли это признание можно счесть добровольным, но в его чистосердечности могу вас уверить. Мне уже не отвертеться от предъявляемых улик, так не станем затягивать дело.
— Суд готов выслушать вас, — ответил ему судья.
— Прошу заранее извинить меня за то, что мой рассказ может выйти сумбурным. Я к нему не готовился, как не готовился и ко всему, мною совершенному. И могу ли я попросить напиться?
Ему принесли стакан воды, который он принял твердой рукой, но, расставшись с ним, некоторое время не знал, куда деть свои руки. Попытался взяться за прутья решетки, после сунуть их в карманы, наконец, встал перед решеткой, заложив руки за спину.
Я, пожалуй, впервые взглянула на него, как на живого человека. И человек этот мне не понравился. Главным образом из-за того, что даже сейчас его губы кривила пренебрежительная усмешка.
— Первопричина всех моих преступлений весьма банальна. И называется она карточный азарт. Покуда я служил в полку под Воронежем, моя страсть к картам не приводила к каким-то совсем уж печальным событиям. У нас даже приняты были правила — не давать проигрывать более половины жалованья, а реванш представлять лишь через месяц. Так что я был всегда на хорошем счету, чем и заслужил перевода в столицу.
Переводу в Санкт-Петербург я обрадовался безмерно, но, как вскоре оказалось, это место было не для меня. Слишком много соблазнов имелось вокруг, что и подхлестнуло мою карточную страсть. Однажды проигравшись, я не имел денег даже на приличный обед и забрел в трактир, который обычно обошел бы стороной. Сидел там и тихо напивался дешевой водкой. Но оказался не одинок, нашлась там компания и для меня. Некий господин, весьма приличный с виду, явно что-то отмечал в одиночестве и стремился своей радостью поделиться хоть с кем. Оттого и забрел в первый попавшийся трактир, что ему уже невтерпеж стало. Слово за слово, и мы разговорились. «Вот вам карты, ничего, кроме неприятностей, не доставляют, а меня они поят и кормят», — сказал он мне. «Так вы игрок?» — спросил я. «Нет, — насмешливо ответили мне, — я показываю фокусы». Я счел все это иронией, но мой новый знакомый тут же извлек колоду и стал показывать простые карточные фокусы. «Извольте и вы попробовать», — вскоре предложил он. Я попробовал проделать один нехитрый фокус, и у меня почти сразу получилось. «Неужели этими простыми трюками можно зарабатывать на жизнь?» — удивился я. «Вопрос в том, когда и где их показывать», — ответил фокусник и тогда я спросил уже напрямую: «Так вы шулер?» — «Скажем так, я Робин Гуд среди шулеров, — смеясь, ответил мой визави.[68] — Это не столь трудно, если учесть, что бедные люди на крупные суммы почти и не играют, а помочь богатею облегчить его состояние — невелик грех. Главное, не жадничать в игре, использовать свой момент вовремя и лишь один раз». Он многое еще рассказал мне, потому что вскоре сделался пьян. Да и я трезвым не оставался. Закончили кутить мы в его гостиничном номере.
Наутро мои обстоятельства ничуть не изменились к лучшему, и я невольно стал думать, чтобы применить в игре карточный фокус, которому обучился накануне. Но, как ни поверни, для игры нужны деньги. А для игры по-крупному нужны большие деньги. В отчаянии я решился занять денег у вчерашнего знакомого.
«Извольте, — сказал он мне. — Условия будут таковы: вы вернете мне долг с половиной вашего выигрыша. Если, конечно, выиграете. В противном случае в течение месяца отдадите лишь то, что заняли». — «А ежели не верну?» — «То вам придется умереть, — совсем просто, без всякой угрозы сказал мне будущий кредитор. — В случае проигрыша смерть будет легкая. Да вы и сами, проиграв, скорее всего, застрелитесь. А нет, так вам и помогут. При попытке же обмана смерть будет страшная».
Я прекрасно понял, что все это не шутки, тем не менее на условия согласился. А уж с кем и где сыграть, я знал заранее. Был среди моих новых сослуживцев офицер по фамилии Окунев. Был он богат и позволял себе участвовать в играх с огромными ставками. Нередко проигрывал помногу, но нередко и выигрывал по-крупному. Равно как и все его приятели по игре, которые также были богаты, и их даже большие суммы, проигранные в карты, ничуть не задевали. Я же вел себя так, что, не зная меня близко, можно было посчитать за богатого человека. Оттого Окунев иногда приглашал меня, но я до поры отказывался.
Сев в тот вечер за карточный стол, я дал себе слово, что играю в последний раз. Замечу, что слова этого не нарушил, несмотря на последовавшие обстоятельства. Вел игру спокойно и ждал подходящего шанса, когда на кону окажется изрядная сумма. Шанс к концу игры представился, игроки поставили все наличные, при себе имеющиеся, играть же в долг не позволяли условия. А значит, выиграв, я мог позволить себе на полном основании игру не продолжать, что меня беспокоило более всего. Фокус с картой удался, я выиграл. Двое гостей тут же покинули нас. Сам же Окунев, смеясь, сообщил мне, что я оставил его совсем без денег, и я, поняв намек, тут же заказал шампанское. Пока мы ждали, Окунев стал машинально перебирать те карты, что не были сданы в игре и, почти тут же обнаружил карту, которой там не должно было быть. Ту самую карту, что принесла мне выигрыш. Он незамедлительно обвинил меня в нечестной игре и потребовал вернуть выигрыш. Отпираться было бессмысленно. Если бы я вернул деньги сразу, думаю, Окунев не стал бы раздувать скандал, мне бы пришлось подать в отставку, уехать куда-нибудь и тем бы все завершилось. Но я знал, что отдав деньги сейчас, почти непременно лишусь жизни. Мне не оставалось ничего иного, как умолять об отсрочке, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства, каковые такими и были в самом деле. Я толком и не помню, какую ложь тогда наговорил ему, но Окунев согласился дать мне отсрочку, хотя презрение в его глазах могло прожечь насквозь.
Говоря по правде, я сильно надеялся, что мой кредитор даст мне возможность вернуть ему долг много позже условленного срока, но тот сам оказался в самом тяжелом положении.
«Я накануне позволил себе угрожать вам, — сказал он мне. — Так то больше для проформы, хотя под настроение мог бы и осуществить все вам обещанное. Но вряд ли. А вот те люди, с коими судьба свела меня сегодня, не помилуют ни при каких обстоятельствах. Мне необходимо самым срочным образом вернуть им выигрыш со значительными процентами и скрыться как можно дальше. Это мой единственный шанс сохранить собственную жизнь, и оттого мне не до сантиментов, оттого и вам отсрочку дать не могу. Помочь могу лишь советом: стойте на своем, никто ничего не докажет. В отставку, само собой, вам уйти придется с подмоченной репутацией. Так вы езжайте куда подальше. В Сибирь. Томск — вот прекрасный город, бывал, знаю. Идите на службу не государственную, а к купцам. Образованные люди там сейчас в цене. А то устройте гастроли карточные. Ну а если что понадобится, документы новые выправить или продать нелегально, так передайте от меня привет трактирщику Елсукову, что держит трактир на улице, называемой Московский тракт».
Мне не оставалось ничего иного, как подать прошение об отставке и искать денег. Первое было просто, хотя и не быстро. Со вторым не получалось ничего! Я возненавидел самого себя, всех окружающих, а более всех господина Окунева, хоть он и не был передо мной виноват. Срок, отведенный им, подходил к концу, и тут я неожиданно встретил его самого недалеко от своего дома. Я решил заманить его к себе, якобы собирался вернуть долг, в самом же деле хотел уговорить ждать еще. Но проходной двор был так тих и так безлюден, а Окунев столь презрителен, да еще и жалость ко мне изволил демонстрировать, что я, сам того не ожидая от себя, вытащил нож и ударил его. Тщательно обыскал тело и забрал все мало-мальски ценное, решив инсценировать ограбление. Портсигар, часы, перстень — все сейчас же выбросил в воду, хоть и жалко было. Оставил только деньги и письмо, найденное при нем. Отчего-то я решил то письмо сначала прочесть, а уж потом уничтожить.
Тут Микульский вновь попросил воды, а сидевший за нами господин Вяткин перегнулся через скамью и обратился к товарищу прокурора:
— Иван Порфирьевич, выручайте! Одолжите бумаги, а то я два блокнота уже исписал, а больше у меня с собой ничего нет.
Иван Порфирьевич укоризненно покачал головой, но вынул из папки пачку чистых листов и протянул их журналисту.
— То письмо оказалось от тетки Окунева, — продолжил тем временем Микульский. — Тетка написала много чего, но главное заключалось в следующем: в молодости, проживая в Томске, встретила она красивого, порядочного, умного, богатого etc, etc.[69] Сыграли свадьбу. Дядя тетки — кто он был таков, в письме сказано не было, но чувствовалось, что очень богатый человек — среди прочих подарков преподнес молодым алмазы, стоимостью не менее чем в пятьдесят тысяч рублей. Те оказались в руках жениха и он, чтобы не держать при себе столь дорогую вещь, отнес их куда-то и спрятал. Первое время после свадьбы молодые супруги о тех алмазах не вспоминали, и так все было хорошо. Вскоре же, через считаные недели, тетка Окунева овдовела. Пришлось ей ехать в Москву, вступать в права наследства. Забот был полон рот. Про алмазы она порой вспоминала, но где они могут находиться, даже не предполагала. Муж мог оставить их на хранение тому же дяде. Но тот богател день ото дня, о таких вещах никогда не забывал, и мог обидеться на подобный вопрос. Мог муж положить их на хранение и в банк, но опять-таки банкиры не преминули бы об этом сообщить. Если опустить все подробности, то получалось так, что эта родственница изредка об алмазах вспоминала, но шагов к их розыску не делала. При ее богатстве это было понятным. А тут принялась она бумаги мужа читать, дневник его и нашла странную страницу. Там была пометка на арабском в два слова и странные ряды палочек Как раз случился радом человек знающий арабский язык — перевел ей, что те слова означают «тайник в доме». Тут-то она вновь вспомнила и про алмазы, и про то, что муж говорил, что скорее шутки ради, чем для дела, организовал на втором этаже в их томском дому небольшой схрон. Выходило, что запись эта для памяти была сделана. В шифре же координаты тайника указаны. «Ты, племянник, — заканчивала она письмо, — мой единственный наследник и большой любитель шарады разгадывать. Так что при удаче будет тебе подарок».
Я всему поверил сразу, ибо второй раз подряд судьба толкала меня в Томск. Но сердцем поверил, разумом стал проверять. Увы, слишком давно все это было. Да и спрашивать впрямую было бы неразумно. Стал я тогда искать людей из Томска или, на худой конец, в Томск собирающихся. Так и познакомился с артистами из той труппы, что сейчас в городе играет. Попросил под благовидным предлогом одного из этих людей навести для меня справку.
На этом месте его остановили и объявили перерыв. Адвокат кинулся было переговорить со своим клиентом, но тот лишь отмахнулся и дал арестантской команде увести себя. Господин Власов только руками смог развести вслед уводимому охраной Микульскому.
— Чувствую, что подрастеряет теперь господин адвокат клиентуру, — сказал нам Григорий Алексеевич.
— Этот не растеряет, — ответил ему подошедший к нам Дмитрий Сергеевич. — Этот вывернется, да еще все себе на пользу повернет. Но каков мерзавец Микульский, простите уж меня за грубые слова. За ним еще и в Петербурге убийство числится. Теперь точно процесс до самой весны тянуться станет.
— Да, придется вам, Дмитрий Сергеевич, за казенный счет столицу посетить, — шутливо сказал Иван Порфирьевич. — Или вы такому повороту не рады будете?
— И то правда, — согласился с ним следователь. — Во всем надо и хорошее уметь видеть.
50
— Отставка дело нескорое, — продолжил свой рассказ подсудимый после перерыва. — Если изначально я почитал ее за наказание, то позже уже и сам стремился к ней как можно быстрее. Зато ответ из Сибири успел получить: из старых газет стало ясно, что речь идет о племяннице купца Кухтерина. Кто такой Кухтерин, и в Санкт-Петербурге было известно прекрасно. Выходило, что в письме все правда. И я выехал в Томск. По приезде был уже столь уверен в скором и благополучном исходе, что поселился в лучшей гостинице, хотя не мешало мне быть экономнее, ведь денег при себе я имел не так уж много. Но зато получил возможность общаться с людьми высшего света. Но как найти нужный дом? Опять получалось: расспрашивать напрямую — ненужное внимание привлекать. Мучился я долго, но вам подробности о том ни с какой стороны не интересны. Помог, конечно, случай. Один из постояльцев моей гостиницы жаловался служащему на дороговизну проживания, просил рекомендовать приличную квартиру. Тот рекомендовал и добавил, что, мол, этот дом сам Кухтерин строил для своей племянницы и сомневаться, что квартира хорошая, не стоит. Надо ли говорить, что я опередил всех, сам снял ту квартиру и уже совершенно не сомневался, что стану богат в самом скором времени.
Но и тут вышла незадача. Шифр, хоть и выглядел простым, но поддаваться не желал. Я простодушно полагал, что едва окажусь в нужном месте, мне сразу удастся решить вопрос о нахождении тайника, хоть разгадав шифр, хоть и без него. Но не получалось решительно ничего. Я простукивал все стены, полы и потолки. Простукивал без пользы. Нашел повод обыскать и нижний этаж но с тем же результатом. Я уж готов был вскрыть полы и порушить стены. Но тут обратил внимание на то, что дом был перестроен, и решил заполучить план его первоначальной постройки. Это оказалось совсем несложным и более того — привело меня, наконец, к нужному результату. В планах дома подробно был изображен и паркетный пол второго этажа. Рисунок отдаленно напоминал шахматную доску, и стало ясно, что означают цифры шифра, а уж то, что эти палочки и галочки являются римскими цифрами, я догадался давно. Получалось, что указан нужный квадрат и нужная дощечка в нем. Так что не пришлось ничего ломать и крушить. Ларчик открывался совершенно просто, а главное, не был пуст!
Мне захотелось тут же отпраздновать находку, но было уже не на что. Я к тому моменту довольно долго на два дома жил, платил и за номер и за квартиру, ну и все прочее требовало расходов. Продавать алмазы было бы глупо, после огранки их цена должна была удвоиться. Это я понял сразу и даже заранее решил уехать в Швейцарию, где все это и организовать, а то где еще их огранить и продать наилучшим образом? Но продать прямо сейчас пару-тройку камней было необходимо, все едино деньги были нужны на дорогу. Я выбрал для этой цели полдюжины камней. Но идти к ювелирам или в ломбард не хотелось, лучше было все проделать тайно. И тут я вспомнил про трактирщика Елсукова!
Я не стал откладывать визит и отправился на Московский тракт сейчас же. Видели бы вы, как побледнел трактирщик когда, придя к нему, я назвал имя петербургского шулера! Видимо, имел причины бояться того. Но алмазы тем не менее покупать отказался. Может, испугался, а может, ничего в камнях не понимал, тем более что камни-то необработанные и выглядели невзрачно. Мы стали спорить, я почти кричал, что раз он сам не желает купить камни, то пусть найдет срочно другого покупателя. Он вынужден был обещать. Но обещал не вполне твердо.
Вернулся я несолоно хлебавши, но настроение это мне не испортило. Разложил свои камни прямо на ковре и стал ими, как тот скупой рыцарь, любоваться. Посчитал, что утро вечера мудренее и назавтра уж я придумаю, как разжиться деньгами. Но в голову ничего не шло, хоть и думал я два дня. Решил пойти на риск и предложить хотя бы один камень ювелиру. Пришел к себе на квартиру и обнаружил, что меня обокрали!
При этих словах подсудимый позволил себе горький смешок, но публика опять его не поддержала, и Микульский продолжил:
— Хорошо хоть, что те алмазы, которые я продать собирался, так и оставались у меня в кармане. Но все равно я готов был всех поубивать! После взял себя в руки и стал думать. Вспомнил, как покидая Елсукова, столкнулся с неким господином, лицо которого мне показалось знакомым. Вспомнил, что лицо то выглядело излишне испуганным нашим неожиданным столкновением. Да тут еще выглянул в окно и увидел приставленную лестницу и истоптанный снег вокруг нее. Стало совершенно ясно, что за мной подсматривали. Пошел я грозить Елсукову. Тот стал божиться, что невиновен, да так убедительно, что я поверил. Тогда кто? Тот человек, что мне у его дверей встретился? «Шишкин мог, — сказал мне трактирщик, — он скользкий тип, дрова ворует». «Найди и душу из него вытряси!» — потребовал я и отправился ждать к себе на квартиру. Уже через час прибегает ко мне трактирщик в полнейшем изумлении и испуге, заявляет, мол, Шишкин с ума сошел, сознался, что взял камни, но бормочет нечто несуразное, говорит, что видение ему было, и он те камни решил в монастырь отдать и сам постриг принять. А не отступятся от него, так в полицию пойдет. Я такой глупости не поверил, посчитал хитростью. Взял с собой револьвер и отправился в театр искать случай для встречи. Вечером как раз спектакль в театре был, а меня аж трясет, что на сцене происходит — не вижу, а все думаю, как мне до этого Шишкина добраться и поговорить с ним по душам. После спектакля затеялся фуршет, и я нашел повод на нем остаться. И тут увидел, что и за кулисы коньяк передали. Кому? Все господа актеры здесь, следовательно, кому-то из служащих при театре и, вполне возможно, что и моему обидчику. Решил я не тянуть и пойти объяснится сейчас же, рассчитывая застать его в одиночестве. Где расположен его кабинет, я знал, так как и прежде бывал за кулисами, но кабинет тот был пуст, хотя и открыт. Пока я раздумывал, уйти мне или рискнуть дожидаться здесь, распахнулась соседняя дверь, и я нос к носу столкнулся с тем, кого разыскивал. Тот не один оказался, но я открыто потребовал: извольте, сударь, вернуть украденное! Он, хоть и перепугался до смерти, но тут же затянул, много раз повторяя: уйдите, а то полицию звать стану. Ну, я достал револьвер, чтобы пугнуть еще крепче. Говорю и сам пугаюсь своему голосу, мол, не смей лгать перед смертью, ты украл камни? Так куда же ты их спрятал? «А в самое надежное место спрятал, — отвечает он мне с перепугу. — За икону Пресвятой Богородицы спрятал, но тебя, иноверец, та икона к себе не пустит». И такое тут понес, что можно было решить, что он и впрямь сумасшедший. Увидев мою растерянность, он совершенно обезумел и кричать собрался. Да и не собрался, а крикнул: «Полиция!» Но голос у него сорвался и один хрип вышел, который никто и услышать не смог бы. Но я от того выкрика нажал пальцем на курок И стал холоден и расчетлив, как никогда прежде. Понял, что несмотря на все случившееся, у меня еще остаются шансы выкрутиться. Если только не оставлять живыми свидетелей. Я выстрелил еще дважды, оба раза точно туда, куда целился. Бегло оглядел комнатушку, припоминая, не касался ли я чего руками, заметил на столе нераспечатанную коробку конфет и взял ее с собой, потому как надо было объяснить приятелям причину своей недолгой отлучки, а тут объяснение само в руки пришло — за конфетами к буфету отходил!