– Лен, я же в печку не отправляю, на то есть другие люди, я только даю заключение…
– У тебя тут наверняка кто-то уже вылежал срок?
– Ну, само собой. Вон тот – в конце, у задней двери. Убедительно созрел, уже запашок пошел.
– Ну и чутье у тебя! Только это не тот запах: гарью несет до сих пор. Ага: это и есть жертва? Можно взглянуть?
– Не знал, что ты мазохист. Хочешь – гляди.
Казус подошел к телу. Откинул полотнище с лица. Поморщился. Снял покрывало целиком. Постоял целую минуту, сканируя тело глазами. Покачал головой. Что-то проворчал под нос. Снова накрыл. Вернулся на свой лежак.
– Ну, этого ты не тронешь: сохранишь для процесса. А в том углу – кто?
– Неопознанный. Ему уже срок выходит. Через три часа.
– Вот и сдай его, как меня. Чуть раньше – ну и что?
– Подведешь меня под монастырь… Ну а ты – что, куда, как?
– Туда, где меня искать не станут. От тебя требуется только… Где мое шмотье? Меня же сюда не голым доставили?
– У нас в кладовке, таков порядок. Потом выдаем родным, если хотят. А не хотят – уничтожаем, понятно.
– Выдашь мне, поскольку я – самый близкий себе человек. И еще одна просьба. Мое жилье вместе со всей начинкой завещано тебе, поскольку, как ты знаешь, человек я одинокий. Кажется, есть какая-то седьмая вода на киселе – на Лиане, в другом конце Галактики, но кроме этого я о них ничего не знаю и не знал никогда. Просьба вот в чем: наследство прими. И сохраняй. Я ведь не навсегда исчезаю – надеюсь, во всяком случае…
– Умеешь ты нагружать людей дополнительной работой.
– Не говори, прямо талант такой у меня. Так вот, хоть раз в неделю – в тот день и час, когда мы с тобой обычно играли партию-другую, появляйся там. Объясняю, зачем: там у меня – кое-какая нештатная аппаратура, так что со своим домом я всегда смогу связаться – даже если мне будут сильно мешать.
– Да уж чувствую, что придется. Теперь, надеюсь, все?
– Рано обрадовался. Ты говоришь – пуля во мне отклонилась.
– Ну, вскрытия, как я уже намекал, не производилось. Но по схеме – впечатление именно такое. Хотя возникает некоторое недоумение: там вроде бы натыкаться ей было не на что, потому что между ребрами она прошла без помехи…
– Ладно. Итак: никакая пуля не отклонялась. Никакой схемы ты не видел по той причине, что такой схемы – с отклонением – компьютер не выдавал. А дал нормальную: пуля вошла, поразила, что надо было, и вышла. Надо тебя учить, как такую схему получить?
– Обойдусь.
– Мак, прямо хоть плачь – такой ты безотказный. И если только все обойдется по-хорошему… А сейчас – тащи мое барахло. Нет, я с тобой пойду, там сразу оденусь.
– Ну-ка, я посмотрю, как ты на ногах держишься. Вон в ту дверь.
Казус пошел. Медленно, не очень уверенно. Врач покачал головой:
– Далеко ли рассчитываешь так уйти?
– Мне далеко не надо. Только не спрашивай: все равно не скажу.
– Тебе виднее, ты мальчик взрослый…
– Да, еще вот что: пожертвуй мне твой коммик. Мой коллеги унесли – как и все прочее. И немного денег.
– Еще чего! Как же я без связи?
– Тут у тебя связь есть, казенная. А как только навестишь мою келью – в столе, в левом верхнем ящике лежит мой новехонький, купил себе в подарок и выдерживал до дня рождения. Бери и пользуйся.
– Тебе только женщин уговаривать: срабатывало бы без осечки.
– Спасибо за совет. Попробую при случае.
12
Неро, Дом признаний, утро 14 меркурия
Когда не удается, как это было у Зоры сейчас, восстановить события, не оставившие вроде бы оттиска в памяти, но несомненно самые важные из всего, что происходило в последние дни и часы, остается лишь одно: вспоминать. Не видя света впереди, искать его источник сзади, в прошлом, потому что даже такое освещение хоть немного да помогает разглядеть то, что укрылось под черным покровом забвения.
Этим Зора и продолжала заниматься все в той же камере, под столь же пристальным наблюдением, какое там велось постоянно. Впрочем, тем, кто ее разглядывал, похвалиться было, в общем, нечем: женщина все еще сохраняла почти полную неподвижность, ее нервы, кажется, пришли наконец в порядок, и никаких спонтанных телодвижений она не делала, не вздыхала глубоко, не качала и не вертела головой, не сжимала кулаков, не переплетала пальцы – одним словом, выглядела чуть ли не мумией; только веки моргали изредка да грудь плавно, неторопливо поднималась и опускалась. Все это свидетельствовало вроде бы о ее несокрушимом спокойствии; но так думать могли лишь люди, не знакомые с программой воспитания и обучения девушек в Марианском колледже – а там их прежде всего натаскивали на полное владение собой: что бы ни творилось в твоей душе, – внешне будь как Будда: только улыбайся, щурясь, и по возможности молчи: пусть они сами говорят за тебя, сами себя убеждают – если понадобится, твое слово да будет последним. Именно так она и вела себя сейчас, и наблюдателям не понять было: что же в это время творится в ее сознании? О чем думает, на что настраивается, как собирается себя вести?
Зора же пока никаких планов не строила; воспоминания по-прежнему владели ею, они и были лучом света из-за спины, и не только света, но и немалой энергии – потому что каждому из нас случалось в прошлом черпать энергию для воздействия на будущее, она там есть, надо только уметь ее воспринять и использовать. А в прошлом Зоры, совсем-совсем недавнем, такой энергии было – океан.
И в самом деле: даже один только вечер накануне (накануне убийства, но этого слова Зора даже про себя, мысленно, не произносила, не желала признавать его, оно было противоестественным, а ее всегда учили сторониться противоестественных вещей), и не только тот вечер, но и те несколько последних длинных и сладких дней – а если точнее, то вся первая половина месяца меркурия – сконцентрировали в себе столько мощи, что, быть может, ее и на всю жизнь могло бы хватить. Весь конец предыдущего месяца харона Рик выглядел немного не таким, как обычно: был чуть более озабочен, как казалось ей, минутами необычно хмур, реже улыбался и даже (раньше этого не бывало) при взгляде на нее – а он любил смотреть на Зору, ощущалось, что любуется с каждым днем все больше, – отводил глаза, словно чувствовал себя в чем-то виноватым. А вот перед тем как ему улететь на секретное испытание, все как-то разом и круто переменилось – как если бы он в предыдущие дни пытался принять какое-то решение, словно перед ним стояла дилемма, колебался в ту и другую сторону, и вот наконец решение отлилось в очень определенную фигуру и сразу затвердело так, что изменить его было просто невозможно. Тогда, ощутив эту перемену в окружавшей их атмосфере, Зора облегченно вздохнула: ну наконец-то, а она этого уже две недели ждала изо дня в день, до предела напрягаясь, чтобы не дать понять ему, что она вся в ожидании, отчего лишь шаг-другой остается и до серьезного разочарования. Рик все же успел вовремя, когда сказал (а она, понятно, сделала вид, что ничего подобного не только не ожидала, но подобное ей даже и во сне не снилось):
– Зора, тебе хорошо здесь? Условия, работа – словом, все вместе тебя устраивает?
– О, конечно же! – ответила она. Вполне убедительно ответила – или, вернее, было бы совершенно убедительно, если бы не крохотная пауза, отделившая ее ответ от его вопроса; почти незаметная пауза, но им уловленная и правильно расшифрованная, обозначавшая: «Да, конечно, но все же чего-то еще не хватает – чего-то, что в твоей власти».
Рик Нагор кивнул, словно в таком ответе был уверен заранее.
– Ну а согласишься ли ты несколько расширить круг своих обязанностей?
«Ну наконец-то!» И такая иллюминация началась в ее душе, такой фейерверк – никакому празднику не сравниться было с этим! Внешне же – она чуть зарумянилась от смущения, опустила глаза на секунду, и тут же, взмахнув ресницами так, что ураган мог возникнуть, подняла взгляд на него:
– Ты правда меня любишь?
Он даже удивился:
– Да, ты ведь это давно знаешь.
– Нет, скажи сам.
– С самого начала.
– Нет, – не согласилась Зора. – Первые дня три ты еще не любил. Не спорь, поверь: я лучше разбираюсь в этом. Ты меня нанял для другого. И тогда же об этом сказал. Только потом…
На этот раз покраснеть пришлось ему, когда он признал:
– Наверное, ты права, так и было. Но теперь это уже не важно. Ты – со мной и только со мной. А чтобы все стало на свои места, сделаем все, что полагается, и так, как полагается.
Зора сказала – мягко, чтобы не прозвучало упреком:
– Рик, но я пока еще не услышала…
– Да, – спохватился он, – конечно, женщинам ведь нужна определенность. Прошу тебя стать моей женой. Если ты меня любишь, конечно. Нанимать тебя в жены не хочу, не желаю быть твоим хозяином.
– Ты всегда им останешься, – ответила она так, как и следовало, – по моему согласию и желанию. Не притворяйся, Рик, – ты ведь точно так же понял это уже давно. С нашей первой встречи в постели.
– Ты всегда им останешься, – ответила она так, как и следовало, – по моему согласию и желанию. Не притворяйся, Рик, – ты ведь точно так же понял это уже давно. С нашей первой встречи в постели.
– Черт, как вы ухитряетесь все угадывать, – сказал он, улыбаясь. И тут же перешел на деловой тон: – Предлагаю диспозицию вот какую: завтра – официальное объявление утром и узаконение – вечером…
– Что ты! Так быстро это не делается! Объявлять надо не меньше чем за неделю…
– Рику Нагору не надо. Потом три дня – на подготовку к торжествам.
– Надо ли – с помпой?
– Нам нечего скрывать. А если станем все делать в тишине – вообразят, будто у нас в шкафах скелеты. Но у нас все ведь в порядке, так?
– Так, – ответила она, не колеблясь.
– Ну вот, значит, так и сделаем. Утром поедем заказывать тебе подвенечное. Не волнуйся, за три дня они сделают все, что ты захочешь. Согласна?
– Разве с тобой можно не согласиться? – улыбнулась она.
– Смотри, чтобы мне не пришлось напоминать эти твои слова слишком часто.
– Не создавай для этого поводов – и не придется.
– Понял: последнее слово всегда остается за собой. Но вот еще что: твои деловые обязанности на тебе и остаются, у тебя все прекрасно получается, и я не хочу никого другого в этой роли. Так что если ты рассчитывала…
– Никогда! – сказала она убежденно и при этом не слукавила.
* * *Завозились с дверью, и Зоре, в мире памяти, на миг почудилось, что это пришли приглашать к свадебному столу. Понадобились мгновения, чтобы прийти в себя.
– Добрый вечер.
– Здравствуйте, Смирс. Вы, надеюсь, с добрыми вестями?
Названный подошел; положил на столик коробочку.
– Приходится вас огорчить. Я пытался изо всех сил, однако все обстоятельства – против. Следствие по вашему делу закончено, даже обвинительное заключение для суда написано и подписано. – Он постучал пальцем по крышке коробки. – Все оно здесь – восемнадцать больших кристаллов. Я хочу – да и закон требует – ознакомить вас с содержанием дела, перед тем как вы предстанете перед судом.
Зора постаралась спросить совершенно спокойно:
– Когда же это произойдет?
– Точно не знаю, судья назначит день. Но уже завтра рано утром вас отсюда перевезут в судебную тюрьму. А там обстановка куда суровей, и уж оттуда исчезнуть никому еще не удавалось. Так что…
– Хорошо. Не станем терять времени. Показывайте дело. Я хочу видеть все.
Смирс вложил в аппарат первый кристалл. Включил.
– Ну что же: смотрите.
Глава, идущая перед последующей
1
Неро, ночь и раннее утро 14 меркурия
Лен Казус никогда даже в страшных снах не видел, что однажды он вдруг, ни с того ни с сего, находясь уже в достаточно зрелом возрасте и не затевая никаких авантюр, окажется, как в старину говорилось, «яко наг, яко благ» – на улице, под равнодушным ночным небом, лишенный всего, что еще совсем недавно у него было: жилья, машины, денег, одежды – кроме того, что было на нем и уцелело в секретном кармашке. А также – документов, изъятых при обнаружении тела коллегами из той же Службы, следовательно – общественного и профессионального статуса. То есть он остался без личности и даже больше того: без жизни – потому что в документах числился уже покойником и намерен был оставаться таким столько времени, сколько потребуется для решения задачи, им самим перед собой поставленной, – вместо того чтобы, купив на последние бутылку, явиться к коллегам, приятно удивить их и отпраздновать воскрешение из мертвых, а наутро целиком и полностью включиться в привычную, хорошо знакомую и, в общем, достаточно приятную жизнь. Приятную хотя бы потому, что до сих пор удач в ней было больше, чем противоположного, жизнь была плюсовой, а это, согласитесь, уже очень много.
Откровенно говоря, настойчиво отражая исполненные добрых намерений попытки доктора Мака Сирона сделать все по правилам и вернуться в нормальное состояние, старший вызнаватель – теперь уже бывший – Лен Казус уже достаточно четко представлял себе, что он хочет предпринять, но подумать, как он сможет сделать это, просто-напросто не успел.
И вот сейчас наступило самое время задуматься над этим, потому что была ночь, и задувал очень прохладный ветерок, уместный в солнечный день, но сейчас совершенно излишний, да еще небо вовсе не было безоблачным, капля-другая успела уже упасть, явно намекая на возможное ухудшение погоды, а промокнуть на ночном ветру никогда не казалось Казусу ни приятным, ни полезным. Так что сама собою выдвинулась на передний план потребность найти какое-нибудь временное убежище от своеволия стихий – и уже там спокойно и последовательно продумать все предстоящие действия, которые он считал необходимыми.
Лен Казус, как он уже сказал другу Сирону, был совершенно уверен в том, что на него открыта охота. О причинах ее он сейчас не стал задумываться, потому что и так знал, что их могло быть скорее всего две: ему или хотели помешать серьезно углубиться в дело об убийстве Рика Нагора, или же… Но вторую причину он поостерегся сформулировать даже мысленно, зная, что всякая серьезная современная организация имеет в своем составе квалифицированных телесканеров, способных безошибочно настроиться на казуальное тело любого человека и без особых искажений считывать его ритмы – если, конечно, объект не обезопасил себя заранее, выставив необходимые блоки. У практики телесканирования было нечто общее с ауроскопией: а именно, ее результаты также пока еще не признавались судебными доказательствами, но охотно и с успехом использовались при решении оперативных задач. Откровенно говоря, Лен Казус и сам имел диплом ТС высшей категории, получил его еще в молодые годы; об этом, однако, не знали ни в Службе, ни друзья-приятели. Даже Мак Сирон не знал. Почему Лен утаивал это свое качество, хотя оно могло бы намного облегчить и даже ускорить подъем по карьерной лестнице? Надо полагать, что у него были на то свои соображения. Но, во всяком случае, он намеревался в ходе предстоявшего допроса подозреваемой Зоры Мель пустить это свое умение в ход, потому что было у него серьезное ощущение того, что в этого человека следовало заглянуть поглубже, в нем без труда угадывалась, как Лен это про себя называл, «анфилада» – то есть такая планировка, где за одной комнатой открывается другая, за ней – третья, пятая, десятая – и конца им вроде бы нет. И хорошо еще, если все эти отсеки (а открыть каждый последующий все труднее, потому что замки все хитроумнее и все больше ловушек возникает перед каждым входом) находятся на прямой оси; если же ось эта изогнута до того, что сама себя многократно пересекает, то получается уже не анфилада, но хороший лабиринт, в который войти еще войдешь, а вот насчет выбраться – это еще, как говорится, будем посмотреть. Вот такая конструкция почудилась Казусу в достаточно простенькой на вид дамочке и очень его заинтересовала. Не то чтобы он решил, что в таком лабиринте неизбежно укрываются какие-то опасные духи: преступные мысли или намерения, богатая информация о нарушениях и нарушителях закона, и тому подобное! Он еще не заболел всерьез той профессиональной болезнью, что помимо желания заставляет подозревать во всем на свете всех и каждого, и которую можно назвать презумпцией виновности. Нет, дело было скорее всего в чисто детском желании, увидев игрушку, заинтересоваться тем, как она устроена. Правда, дети при утолении этого интереса игрушку чаще всего ломают. Лен же ребенком (как он полагал) отнюдь не был и собирался не только сохранить ее в целости, но даже не потревожить.
Но теперь об этом думать не приходилось: возможность допроса улетучилась вместе с его легальным существованием. Сейчас встали задачи попроще, но и понасущнее.
Как Лен уже предупредил доктора Мака, туда, где был – да и оставался, пожалуй, во всяком случае пока – его дом, идти наверняка не следовало. Такое ощущение у Казуса возникло сразу же, как только он, очнувшись, смог оценить все случившееся, пусть и в самых общих чертах. И с каждой минутой – а с тех пор их протекло уже немало – в нем крепло ощущение, что ему так и не удалось по-настоящему исчезнуть, совершенно и бесследно; для большинства – да, для официального делопроизводства – конечно, но – отнюдь не для всех тех, кого его судьба вообще как-то интересовала. Кто-то если и не видел его сейчас, то, во всяком случае, ощущал его присутствие на этом свете. Кто? Наверняка то не были люди из Службы, подозревай они такое – с него не спускали бы глаз, даже пока он лежал в коме. Из лучших побуждений не спускали бы. В Службе покоя, в конце концов, работают люди нормальные и доброжелательные, хотя и не всегда и не к каждому. А вот тем, кто к Службе отношения не имеет, проникнуть в ее ведомственный морг можно разве что при помощи вооруженного налета; но на такие авантюры даже передуренные шайки нынче не ходят: жить еще хочется. Значит, некто понимает или хотя бы подозревает, что с тобой еще не все в порядке, но напрямую добраться не может. Что он станет делать в таком случае? Элементарно: прежде всего – поставит под контроль все места, где воскресший предположительно может появиться. Какие? Место работы: Департамент Покоя, то есть Дом признаний, куда он и в самом деле пошел бы, если бы не задние мысли, которых он опять-таки не стал формулировать, чтобы не сделать их доступными, обозримыми. Затем – его жилище, там все куда проще: оно никем не охраняется, за ним легко не только наблюдать со стороны, но можно без особых затруднений войти даже в отсутствие хозяина, удобно расположиться и ждать его хоть до второго пришествия. Еще? Предположим, недобиток не совсем глуп и ни на службу, ни домой идти не рискнет – во всяком случае, сейчас, ночью. Что ему останется? Либо до утра куковать в морге; но человеку, только что состоявшему в покойниках, эта идея вряд ли придется по вкусу. А значит – либо направиться к близкой женщине (предпочтительно – к матери, но, увы… Ну, тогда – к любовнице. Что, и ее нет? Ну, это, знаете ли, и вовсе не естественно, наводит на подозрения. А может, к любовнику? Нет? Ну, вы просто аскет какой-то, совершенно ненормальный, и как вас на службе держат? А мы удивляемся, почему порядка нет как нет!). А если и это не получается – остаются только гостиницы, большие и малые, а также – ночлежки, и еще – камеры для бродяг и пьяных-задуренных в квартальных станциях покоя. Взять все это под контроль – нужна куча народу, однако же серьезные фирмы в этом не нуждаются: в каждом таком месте у них заранее все схвачено, не надо слать людей – они там всегда есть, их надо лишь предупредить да скинуть изображение по связи. И стоит там показаться, как помчится информашка куда следует, и ты еще до снятого номера не доберешься, как те, кто тогда тебя не дострелил, встанут перед тобой, как лист перед травой – а продолжения, увы, не последует.