Ости с усилием подняла кота на руки.
- Ничего. Я уже большая.
Примерно с шестого дня мне осточертело все. От непривычно длительного сидения затекло и ныло все тело, бесконечные дни в душной тряской тесной повозке начали вызывать приступы клаустрофобии. Давила несвобода, неопределенность, от ощущения полной беспомощности, невозможности что-то сделать хотелось рычать и кидаться на стены. Плохо было не мне одному, Ости, хотя и больше в истерику не срывалась, но стала капризничать, дуться по малейшему поводу. Кошки тоже нервничали, огрызались даже на меня, котята то и дело начинали противно пищать, Барсик все чаще порывался выйти и орал басом, а у несчастной Маси, похоже, начиналось нервное истощение. Я злился на них, злился на Ости, из-за всего этого злился на себя и просто до черноты в глазах злился на имперцев, воплотившихся для меня в лице нашего главного конвоира. Я не просто злился на него, я его ненавидел. Может, кто-то скажет, что это не совсем справедливо, но какого черта? Как раз такие, как он, и были становым хребтом империи, он воевал в Дерее, может, его пуля и убила Халега. И именно он оторвал меня от ставшего родным дома, от близких людей и вез бесправным пленником, практически рабом, в неизвестность. С каждым днем становилось все труднее видеть эту холодную каменную морду, просто руки чесались стереть с нее неизменное презрительно-спокойное выражение, разбить, превратить в кровавую маску. Никогда раньше мне не хотелось на полном серьезе убить человека.
Но бодливой корове бог рогов не дает. Ни убить, ни хотя бы какой-то ущерб нанести ему я не мог, до словесных оскорблений и истерических обвинений, слава богу, не опустился. Просто старался вообще его не замечать, игнорировать, не отвечать на немногочисленные его обращения. И настолько в этом поднаторел, что он вообще перестал с нами общаться. Теперь и запирал нас, и отпирал кто-нибудь из солдат. Я был только рад этому. Срываться и унижать себя бессильным жалким бунтом не хотелось.
На пятнадцатый день мы, наконец, добрались до Пеледора. Отныне нам с Ости предстояло жить в столице империи.
Глава 9.
Мы въехали в город уже ночью. Огромный особняк, настоящий дворец, в который нас привезли, казался совершенно безлюдным. Нас встретил чопорный сухопарый старик, ни дать ни взять, старый дворецкий из английских романов. Собственно, кем-то вроде этого он, кажется, и был. Они с Астисом обменялись несколькими фразами, я расслышал только: «Его Светлость распорядился» и «Да, уже приехал, гнал почти без остановок».
Нас с Ости поместили в на удивление комфортные условия. Конечно, сырого подвала с цепями я не ожидал, но и такой комнаты, небольшой, но хорошо обставленной, и самое главное, с собственной ванной, я не ожидал тоже. У них здесь даже горячая вода была! Хотя, скорее всего, в доме просто все комнаты были такими.
Падая от усталости, я разместил кошек, кое-как уговорил засыпающую на ходу Ости хотя бы слегка сполоснуться с дороги, уложил ее и, наконец, с блаженным стоном погрузился в горячую воду. Было так хорошо, что ни о чем думать не хотелось. Но подумать было надо и прямо сейчас, чтобы хоть как-то подготовиться к завтрашнему дню.
Итак, судя по всему, нас привезли в частный дом, видимо, в дом самого генерала или кого-то близкого по рангу человека. Значит, это, скорее всего, его же, генерала, частная инициатива. Этим же, кстати, можно объяснить и слишком высокий общественный статус нашего конвоира – все делается в узком кругу, лишних людей стараются не привлекать. Значит, объектом государственного интереса мы с кошками не станем, пока, по крайней мере. С одной стороны, это хорошо. Но с другой стороны, получается, что моя жизнь, и самое главное, жизнь Ости, полностью зависит от воли нескольких людей, если не одного-единственного человека. И это было очень страшно сознавать. Настолько страшно, что горячая ванна потеряла всю свою привлекательность. Я выбрался из воды и лег, но сна, несмотря на усталость, не было ни в одном глазу. Решительно отогнав мерещившиеся ужасы в виде чахнущих в темнице узников или двух окровавленных трупов на помойке, я постарался думать логично. Итак, примем за данность, что это частная инициатива генерала. Зачем ему, человеку высокопоставленному, да еще и военному, похищать двух мирных жителей пусть воюющей, но еще не завоеванной и вполне себе независимой страны, да пусть хотя бы и двух имперских подданных, прятать их в своем доме и, соответственно, скрывать несомненно важную информацию от ока императора? Объяснение может быть только одно – он лично и сильно заинтересован в этой информации, значит, в кошках. Получается так, что нас привезли сюда для того, чтобы мы кого-то лечили. Причем, наверняка, человека дорогого и близкого генералу, иначе бы он не решился на такое явное нарушение если не закона – я о нем ничего не знал, то норм общественной морали точно.
Первая мысль была, конечно, о побеге. Но, позволив себе немного помечтать, я отбросил ее, как неосуществимую. Даже бросив кошек, куда я пойду с маленькой больной девочкой на руках, в чужой стране, без единого знакомого человека в пределах тысячи с лишним километров?
Из этого следовало, что единственный шанс для нас с Ости выбраться с минимальными потерями из этой переделки – наладить хорошие отношения с тем, кого придется лечить. Я не хотел налаживать вообще никаких отношений с кем бы то ни было в этой стране, но надо было думать не только о себе, но и об Ости. Рисковать ее жизнью и здоровьем из-за собственного самолюбия и желания сохранить мужскую гордость я не имел права. Да, тяжелые же деньки меня ждут…
Оказалось, что придется даже труднее, чем думалось. На следующее утро до зубной боли надоевший кивар Линдский увел с собой Ости, не сказав мне ни одного слова. Просто зашел, бросил ей: «Ты идешь со мной» и увел ее, я даже опомниться не успел. К полудню, когда он привел девочку обратно, я уже весь кипел от негодования:
- Господин капитан, - обратился я как можно более спокойным тоном, - не могли бы вы мне объяснить, что здесь происходит, и зачем я вам понадобился?
- Нет, я не могу, - он повернулся и собрался выйти. Этого стерпеть я уже не смог. С неожиданной для самого себя силой я схватил его за локоть и развернул к себе:
- Я имею право хотя бы знать, где и для чего я нахожусь. Я отвечаю за жизнь и здоровье этого ребенка и имею право знать, что с ней делают. И я ничем не погнушаюсь, чтобы добиться этого, можете мне поверить.
Я отпустил его так резко, что он даже пошатнулся. Подхватил на руки Барсика и плотно обхватил пальцами его шею. Мой хороший мальчик даже не шелохнулся.
- Видите? Они мне полностью доверяют. Я могу сделать с ними все, что угодно.
Каменная маска дрогнула в неясной усмешке:
- Чуть позже вам все объяснят, не нужно крайних мер, успокойтесь.
С-сука, еще и издевается. Нельзя было сразу так сказать? Меня трясло от бешенства. Если бы взглядом можно было убивать, кирия Линд осталась бы без наследника – даже хоронить бы нечего было. Увы, ничего больше сделать я не мог. Умница Ости подошла ко мне и обняла за пояс, тревожно заглядывая в лицо:
- Дима, меня только смотрели лекари, и все. Ничего плохого мне не сделали.
Я прижал ее к себе, продолжая прожигать взглядом имперца. Он как-то болезненно поморщился и вышел, ничего больше не сказав. В кои веки в его лице мелькнуло что-то человеческое.
После обеда, очень даже неплохого, который нам принес похожий на тень пожилой слуга, опять пришел кивар Линдский и наконец-то пригласил меня следовать за собой.
Да, это был действительно дворец, по крайней мере, по моим скромным меркам. Мы шли по бесконечным коридорам, по полам, выложенным мрамором и дорогим деревом, мимо стен, обитых кожей и шелком, затейливо украшенных дверей, картин и скульптур. Видимо, это на самом деле был дом генерала, кира Мейского, владетеля кирии – региона империи, сопоставимого с европейским графством. Такая роскошь, наверное, должна была подавлять и внушать смирение, но я только еще больше разозлился.
Меня привели в огромную светлую комнату, в которой находились три человека: генерал с уже знакомым мне мужичком и сидевшая в глубоком кресле пожилая женщина, в которой я с ходу опознал будущую пациентку. Даже несмотря на снедающее меня негодование, я почувствовал острую жалость, увидев ее. Легкий тремор кистей, который я только и видел, на самом деле был только самым первым и совершенно безобидным проявлением кармоха. У этой же женщины первая стадия явно уже заканчивалась: ее руки ходили ходуном от плеч до кончиков пальцев, каждая мышца как будто жила своей отдельной жизнью, дергаясь без всякого определенного ритма и смысла. На это даже смотреть было тяжело до невозможности, а уж что несчастная чувствовала, представлять просто не хотелось. Лицо у нее было совсем отчаявшееся и безжизненное.
Астис прошел вперед и встал рядом с мужчинами, я остался стоять у двери. На какое-то время в комнате повисло напряженное молчание. Нарушил тишину генерал:
- Что ж, наверное, сначала надо познакомиться. Меня вы, думаю, знаете, моего племянника, – кивок в сторону кивара, – тоже. Позвольте представить мою супругу, киру Риану Ордис, и моего личного лекаря, господина Белина.
- Наумов Дмитрий Александрович, - по всей форме представился я.
У генерала вздрогнули брови:
- Хотелось бы узнать более, э-э-э, короткое обращение. Боюсь, столь сложное имя мне не выговорить.
«Называйте меня просто: Ваше Высокопревосходительство», - подумал я и сухо ответил:
- Можете обращаться ко мне по фамилии – Наумов.
Слышать от кого-либо из этих людей: «Дима», как до сих пор я всем представлялся, нисколько не хотелось.
- Прошу присесть, господин Наумов, - генерал указал мне на одно из кресел, стоящее напротив остальных. Я сел, мужчины тоже. Это бы было похоже на переговоры, не будь силы столь неравны.
- Господин Наумов, - генерал откашлялся, - проведенные исследования и изучение записей наблюдавшего за ней лекаря подтвердили, что девочка, Ости Келтен, говорила правду. Она действительно больна кармохом, из записей лекаря следует, что диагноз ей поставлен больше полугода назад, и ей, вопреки всем известным наблюдениям, стало заметно лучше. Никакой причины такого улучшения лекарь в записях не указал, но девочка сама сказала об этом достаточно внятно. Ваши зверьки, похоже, действительно помогли ей. Очень интересно, откуда и они, и вы попали в королевство Дерей?
Я сделал вид, что не слышал вопроса.
- Ладно, это не столь существенно на текущий момент, – генерал подался вперед, глаза его мрачно вспыхнули. – Вы видели киру Риану и, полагаю, прекрасно поняли, чего я от вас хочу.
- Это я понял, - ответил я, стараясь не отводить от него взгляда, - я не понял другого – каков наш статус, меня и девочки: мы что, военнопленные? На каком основании я должен исполнять ваши… пожелания?
Генерал неприятно усмехнулся:
- Военнопленными вы не являетесь по определению – вы не солдаты вражеской армии, а мирные жители. И это хорошо, потому что королевство Дерей благополучно капитулировало, и как раз сейчас идет освобождение военнопленных. Так что можете считать себя моими вынужденными гостями. А исполнять мои пожелания, господин Наумов, - он еще ближе подался ко мне, - вы будете на том простом основании, что находитесь в моем доме и в моей власти. Причем не только вы сами, но и ребенок, к которому вы столь похвально привязаны. Ваше будущее, господин Наумов, целиком зависит от того мнения, которое у меня о вас сложится.
Крыть было нечем. Оставалось только гордо промолчать. От того, что все мои предположения оказались правильными, легче не стало. Будет хорошо, если мы с Ости сумеем выбраться из этого хотя бы живыми и здоровыми.
Лечение мы начали в тот же день. Я очень сомневался, что хоть что-то получится. Руки больной совсем не слушались ее, и ей едва удавалось удержать их на одном месте хотя бы минуту. Барсику это совершенно не нравилось, он нервничал, гневно орал, пытался вырваться. Хорошо, хоть в драку не лез. Я еле его удерживал в течение минут пятнадцати, потом он таки вырвался и убежал. Больная беззвучно заплакала, я только отвел глаза. Присутствовавший при этом лекарь, Белин, предложил:
- Надо его связать. Я принесу веревки.
- Нет, - неожиданно твердо сказала Риана Ордис, - он и связанный будет кричать и биться, а это очень неприятно. И он может что-нибудь себе повредить. Может, есть другой способ?
Меня внезапно осенило:
- Есть такая трава, которая может его привлечь. Назвать ее я не могу, не знаю, как называется на вашем языке, но по запаху узнаю.
Белин скептически хмыкнул, но все же повел меня в свой кабинет.
- Ее применяют как легкое успокоительное средство, - сказал я. – А коти привлекает ее запах.
Слава богу, валерьянка, или что-то на нее похожее, у Белина нашлась, и даже уже в настое.
С ней дело пошло легче. Барсик словил свой кайф и заснул. Больная, наконец, сумела удержать свои руки в контакте с ним на довольно долгое время.
Поить кота валерьянкой каждый день мне не хотелось, но как-то решать вопрос было надо, и, скрепя сердце, я предложил кире:
- Возьмите его с собой, в свои покои, старайтесь почаще его гладить. Я буду приходить каждый день, смотреть, как идут дела. Он быстро привыкнет к вашему присутствию.
Она согласилась. Я отнес спящего кота в ее будуар, уложил на диван.
- Он может начать метить мочой помещение, как свою новую территорию, придется вам это потерпеть. Надо внимательно следить и отмывать каждую метку, моча у них очень пахучая. Внимательно следите также и за его ящиком для туалета, он всегда должен быть чистым, иначе он справит нужду в другом месте. Лучше всего будет выпускать его во двор, но сначала он должен освоиться в доме. Я скажу, когда можно будет его выпускать. Он довольно агрессивен к чужим, может и укусить, и поцарапать. Это очень болезненно, когти и зубы у него острые. Советую не наказывать его физически, результат будет прямо противоположный.
Женщина молча слушала и кивала на каждый пункт моего инструктажа.
Я погладил Барсика по широкому лбу и вышел, не прощаясь. На душе было так тяжело, как будто я оставил его на растерзание врагам. Или, что вернее, как будто я добровольно капитулировал, сдался и теперь жертвовал им для спасения своей жизни.
Это иррациональное ощущение предательства никак меня не покидало, хотя умом я понимал, что дело как раз обстоит наоборот. Приручив Барсика, что много времени не займет - котяра был уверен в себе и в своей неотразимости, никого и ничего не боялся - они поймут, что вполне смогут обойтись без моей помощи. Котята быстро растут, Мася тоже постепенно возвращается к своему обычному робко-настороженному поведению. Если ее поймают, сопротивляться она не будет. А уж о котятах и речи нет, они бы и сейчас с удовольствием играли и всячески общались с кем придется, если бы им это позволялось.
Ценность же Ости продлится ровно до того момента, когда они окончательно уверятся, что ее состояние действительно улучшается от контакта с кошками. Дольше сохранять ее жизнь и благополучие лишится практического смысла.
О том, что может произойти с нами потом, я боялся думать. Генерал, не моргнув глазом, прикажет нас устранить, как ненужных свидетелей, если сочтет необходимым, в этом я не сомневался. И, пойдя на это сотрудничество, я, возможно, подписал нам с Ости смертный приговор в будущем. Но если бы я не стал сотрудничать, нас могли ликвидировать сразу, сочтя бесполезными и угрожающими репутации и общественному положению генерала. А так у нас еще оставался небольшой шанс найти союзника и выжить. Конечно, я мог ошибаться и сгущать краски, даже, учитывая мою склонность всегда ожидать худшего, скорее всего, это было так. Все-таки не настолько большой урон мы с Ости могли нанести, да и не такую уж жизненно важную для империи ценность представляли. Кармох – болезнь страшная, но редкая. Хотя, конечно, лекарство от нее иметь никто не откажется. Но сидеть сложа лапки и надеяться на лучший исход я просто не имел права. И в любом случае не хотел оставаться под властью генерала всю свою жизнь. Надо было что-то делать, но пока ничего не получалось, я даже не мог определиться, в каком направлении думать.
О том, что будущее у нас весьма туманное, если не сказать, страшное, говорило и то, что с нами продолжали общаться все те же люди, никаких новых лиц не появлялось. Нас продолжали держать взаперти, даже, проходя по дому под конвоем неизменного кивара Линдского, я никого не встречал. Похоже, генерал решил хранить все в полной тайне, и это меня пугало до потери самообладания. Первоначальный план наладить хорошие отношения с пациенткой тоже никак не удавалось воплотить. Общение с ней у меня было хоть и ежедневным, но коротким и проходило всегда при свидетелях – лекаре и конвоире. Да и женщина была настолько измучена и напугана своей болезнью, что ей, очевидно, не было дела ни до чего другого. Я уже почти отчаялся найти выход.
Так прошло несколько дней. Я весь издергался из-за мрачных мыслей, да и постоянное сидение взаперти сказывалось не лучшим образом ни на мне, ни на Ости. Чтобы не сорваться ненароком на девчонке, я предпочитал молчать. Ости ко мне тоже не лезла, играла с котятами, много спала. Хоть физическое состояние ее снова начало улучшаться, и это немного радовало. Барсик попривык к пациентке, и теперь более или менее спокойно давал себя гладить. Лучше кире Ордис, конечно, не становилось, но и ухудшения пока не было. С генералом я больше не встречался и не знал, радоваться этому или огорчаться.
Кроме госпожи Ордис, единственным человеком, с которым я вступал в непосредственный контакт, оставался капитан Дарен Астис. Воплощение всего имперского зла в нем я видеть уже перестал, но он продолжал бесить меня своей холодной вежливостью и невыразительным взглядом. От моих попыток расспросить его, он отделывался всегда одинаковыми словами, что отвечать на мои вопросы не уполномочен, или просто молчанием. И даже если бы я хотел наладить с ним более теплые отношения, я бы просто не знал, с какой стороны подступиться. Он был совершенно непроницаемым, как будто не имел никаких чувств или мыслей. Пока однажды…