Встречаются они посреди поля.
Парламентер отчаянно трусит, но виду не показывает. Спрашивает уверенно:
— Я — брат Гок, уполномоченный коменданта. С кем я буду разговаривать?
— Я — дон Румата Эсторский. И ты, любезный, будешь не разговаривать, а слушать меня. Очень внимательно, запоминая каждое слово. Сейчас я собираюсь пообедать. К тому времени, как я отобедаю, на этом поле должны находиться все жители города до единого человека, включая членов магистрата с ключами и печатями. Отдельно должен быть построен весь гарнизон, включая коменданта. Все оружие должно быть сложено на земле. Рядом должно быть сложено все золото из городской казны, из гарнизонной казны и из церковных запасов. Если вы не успеете всего этого сделать, я сотру Нард с лица земли вместе со всеми, кто там находится.
Румата постоял, проводив глазами окончательно перепуганного брата Гока, а затем отправился обедать. Он не сомневался в том, что его ультиматум будет выполнен так быстро, как это только возможно.
И действительно — через какой-то час на поле уже стояла внушительная толпа, а чуть поодаль — около тысячи уцелевших орденских вояк в своих неизменных черных плащах с закрывающими пол-лица капюшонами.
— Так, — сказал Румата, — плащи, башмаки и ремни снять и сложить в кучу.
Дождался пока распоряжение будет выполнено. Жестом подозвал ближайшего из холопских тысячников и распорядился:
— Оружие и золото — в обоз. Этих — разбить по двадцать человек, усадить на землю и приставить надежную охрану. За разговоры — бить по шее, но не насмерть. За попытку встать или бежать — смерть на месте. Коменданта и офицеров — отвести в сторону и связать по одному. Развести костер побольше. Все.
Тысячник поклонился.
— Будет исполнено, Светлый.
Румата кивнул в ответ и направился к небольшой группе членов магистрата, безошибочно выделив их в толпе горожан по сравнительно богатой одежде. Подошел стремительно, так что они отшатнулись.
— Ну, почтенные, отвечайте мне, сильно ли пострадал славный город Нард?
В ответ — тишина.
— Кто старший?
После некоторой заминки вперед выступил дородный дядька с медной цепью на пузе.
— Как звать?
— Вага, — прогудел дядька.
— Знавал я одного Вагу, прозвище Колеса, разбойник был изрядный, — мимоходом заметил Румата, — так что молчишь, почтенный Вага? Язык проглотил?
— Не я это, — испуганно ответил тот, — обознались вы, благородный дон. Сроду я не разбойничал, зерном торгую, и отец мой зерном торговал, всякий подтвердит.
— Я о другом тебя спросил, почтенный Вага. Я спросил, что с городом.
— Так ведь сами видите, благородный дон. Считайте, все сгорело, только стены да печные трубы остались.
Видимо, так и обстояло дело — без преувеличений. Пожар постепенно слабел — просто потому, что в городе не оставалось практически ничего, способного гореть.
Тем временем, подъехала Светлая. Легко соскочив на землю, встала рядом с Руматой. Они молча переглянулись. Еще перед штурмом было договорено: он разбирается с военными, она — с гражданскими.
— Сами виноваты, — твердо сказала Кира, — открыли бы сразу ворота и цело было бы все ваше добро.
— Мы бы и открыли, — проворчал кто-то, — так ведь эти в миг бы нас на стене вниз головами развешали.
— А почему они — вас, а не вы — их?
— Так ведь мы — люди мирные…
Румата вздохнул. Все тот же сон. Стоят, как стадо и ждут, кто придет их стричь в следующий раз. Пришли орденские — ограбили. Сейчас вот пришли Светлые, орденских выгнали, город сожгли, и, опять же ограбили. Вернее, начали грабить, а чем закончат — еще неведомо. Может, по пожарищу пройдут и все, что в погребах уцелело, отберут. Может, женщин изнасилуют, а может вообще всех молодых угонят в рабство. Продадут, к примеру, соанцам, на галеры. А чему удивляться? Так всегда. Что с ними делать? А, пусть Кира решает.
— Слушайте, почтенные, — говорила, тем временем, Светлая, — я обещаю, что наша армия никого не обидит и в городе ничего не тронет. Но если хотите нашей защиты — придется вам принести присягу. Теперь — решайте. Как скажете — так и будет.
Дальнейшее Румата слушать не стал — и так все ясно, да и своих дел у него еще было выше крыши.
** 11 **
Комендант ничего хорошего от встречи с легендарным доном Руматой не ждал. Как не прикидывай, дальнейшая судьба виделась хуже некуда. Или продажа на галеры, или в яму, в расчете на выкуп от Ордена. А, может, просто в яму. Насовсем. Говорят, у этих посланцев дьявола, что прозываются Светлыми, золота больше, чем во всем Енгабане, так зачем им какой-то выкуп? А скорей всего, просто сожгут, да и все дела. Вон какой костер развели — на нем в один прием и коменданта и пятерых его оставшихся офицеров спалить можно.
А простых братьев просто переколют как баранов и съедят… Говорят же, что в войске Хозяйки едят пленных. Вроде, от варваров этому делу научились…
Ну вот и сам дон Румата. Идет, не торопится, травинку жует. Что ему сжечь город? Что ему убить тысячу человек?
Подошел. Глянул равнодушно. Негромко спросил:
— Ваше имя?
— Изыди, нечистый!
Румата вздохнул.
— Я поговорить с вами хочу, а вы дурачитесь.
— Не будь у меня связаны руки, я бы с тобой поговорил!
Мелькнул молниеносно извлеченный из ножен меч. Вжжик. Руки коменданта были свободны, а меч также стремительно вернулся в ножны.
— Теперь — поговорим?
— Голыми руками против мечей? — язвительно отозвался комендант.
— Можно и так, — спокойно сказал Румата, — верните этому человеку его мечи.
Сам же стянул свою перевязь и молча передал стоявшему позади тысячнику.
Комендант жадно схватил мечи. Он не верил своим глазам. Враг просто отдавал себя в его руки. Стоял в трех шагах, спокойный и безоружный. Мало того, еще и улыбался… Другого такого случая не будет! Выпад… Меч пронзил воздух. Теперь враг стоял справа. Как он там оказался? Нет, не уйдешь! Поворот и выпад… Снова в воздух — а враг теперь слева. Еще выпад… еще…
…Комендант колол и рубил воздух. Пот лил с него градом. Стоявшие вокруг воины Хозяйки сопровождали каждый его бессмысленный удар обидным ржанием и улюлюканьем.
«Это действительно демон, — пришла мысль, — я, скудоумный, тщусь поразить демона простой сталью».
Комендант остановился и опустил мечи. В последний раз посмотрел в ясное голубое небо. Прочел про себя короткую молитву. Потом тихо сказал:
— Не глумись надо мной. Не позорь перед войском. Убей — и покончим с этим.
Румата заложил руки за спину и улыбнулся.
— Если бы я хотел убить вас — давно бы убил. Но я просто хочу поговорить. О вашей судьбе и судьбе ваших воинов. Итак, ваше имя?
— Тадаш, — тяжело дыша, отозвался комендант.
— Так вот, почтенный Тадаш, я в некотором затруднении. Просто отпустить вас и ваших людей я не могу. Понимаете почему?
Комендант кивнул. Ясное же дело, кто в здравом уме вот так просто отпустит почти тысячу бойцов противника, пусть и обезоруженных.
— Возиться с пленными у меня нет ни времени, ни желания — продолжал враг, — моя армия готовится к маршу на Арко. Это вы тоже понимаете.
Комендант снова кивнул.
— И что мне остается? — спросил Румата.
Комендант облизнул пересохшие губы. Вопрос-то был простейший. Убить — и все. Он бы поступил именно так. Так что — от него ждут, чтобы он сам огласил смертный приговор себе и своим людям? Ведь бывает и хуже. Выколют глаза, отрубят пальцы на руках — и иди на все четыре стороны.
— Вы куда-то не туда думаете, — заметил Румата, будто прочтя его мысли, — на самом деле я предлагаю вам и вашим воинам службу в моей армии.
— Как!?
— Очень просто. Вы все приносите присягу и я распределяю ваших людей по моим полкам.
Тадаш осмотрелся. Его офицеры, потупившись, глядели себе под ноги. А простые братья оживились, в их глазах читалась мольба и надежда… Вот оно, дьявольское коварство… Ну, нет!
— Мы служим Господу нашему, его церкви и Святому Ордену, а не дьяволу и его посланцам! — отчеканил он. Громко, чтобы все слышали.
Румата стремительно протянул руку и сорвал с шеи Тадаша священный трезубец. Играючи увернулся от запоздалого удара меча и сделал рукой легкое, небрежное движение. Комендант остановился, выронил из рук мечи, а затем рухнул так, будто в его теле разом исчезли все кости.
— Приведите его в чувство, — спокойно распорядился Румата, и пошел между кучками сидящих на земле простых братьев, подбрасывая на ладони священный трезубец, будто какую-нибудь мелкую монетку или случайно подобранный камешек.
— Итак, — медленно говорил он, — попробуем разобраться, что же за предмет у меня в руке. Ведь это, наверное, важно, не так ли?
Он резко остановился и указал пальцем на одного из братьев:
Он резко остановился и указал пальцем на одного из братьев:
…
— Ты! Встать. Два шага вперед.
Юноша с трудом поднялся на затекших ногах и подошел к Румате.
— Как звать?
— Брат Тиба, благородный дон.
— Так что за предмет у меня в руке, дорогой мой Тиба?
— Это… Это трезубец, которым пригвожден был Господь, слава ему.
— Что, вот этим самым? Посмотри на эту штучку, ей разве что мышь можно пригвоздить. Спрашиваю снова. Что у меня в руке?
Брат Тиба помялся и неуверенно сказал.
— Это есть священный символ, которым… Который мы носим в память о нашем Господе…
— Постой, Тиба, — мягко перебил его Румата, — тебе ведь никак не больше двадцати лет, верно?
— Мне девятнадцать, благородный дон.
— Тогда как ты можешь помнить, что было шестьсот лет назад?
— Я знаю от святых отцов…
— А они откуда знают? Им ведь тоже, наверное, не шестьсот лет.
— Из Книги Каты Праведного, благородный дон.
— Ты читал книгу, написанную самим Катой Праведным?
— Нет, благородный дон. Я ведь и грамоте-то не обучен. Нам из этой Книги читают мирные монахи, а мы — монахи военные, наше дело — за веру сражаться.
— Ладно, посмотрим, что в этой книге написано. Эй! Приведите мне быстро какого-нибудь монаха с книгой…
Некоторое время Румата прохаживался между кучками пленных. Присматривался — что за люди. Оказывается, в основном такие же мальчишки, как этот Тиба. Самым старшим от силы лет 25. Что они в жизни видели? Браги кружку да случайную подружку, как говорят у ландскнехтов. Впрочем, у орденских мальчишек и того, наверное, не было. Они же, помимо всего прочего, еще и монахи…. А вот, кстати, и монаха ведут. Ну, продолжим.
— Скажи, дорогой мой Тиба, ведь Ката Праведный не мог написать ничего дурного, верно?
— Конечно, не мог! — радостно согласился юноша. Наконец-то ему задали вопрос, на который легко было ответить.
— И значит, если там написано что-то дурное, это — не настоящая книга Каты Праведного. Так ведь?
— Ну, понятно, что так, благородный дон!
— Таким образом, мы легко проверим, из той ли книги Каты Праведного вам читают, — заключил Румата, и, повернувшись к монаху, сказал — дай свою книгу, почтенный.
Монах был слишком запуган, чтобы спорить.
Полистав книгу, Румата показал монаху место на одной из страниц и велел:
— Читай.
Монах откашлялся и громко начал:
«Говорит Господь.
Вы должны преследовать их, пока не выбьются из сил.
А тогда — убивайте их, сначала мужчин, потом женщин и детей.
Головы их разбейте камнями, чтобы быть уверенными.
После же скот и вещи можете забрать себе.
Но не раньше, чем убьете всех до единого.
И остерегайтесь пощадить хоть одного — а иначе будете прокляты.
И весь ваш род будет проклят до двенадцатого колена…»
— Пока достаточно, — сказал Румата и обернулся к изумленному Тибе, — что-то странное написано в этой книге. Как ты полагаешь, я сейчас поступлю хорошо, если последую тому, что прочитал монах?
— Благородный дон! Прошу, не делай этого, наверное, в книге неправильно переписана страница.
— Ладно, — согласился Румата, снова отбирая у монаха книгу, — посмотрим еще… Читай отсюда.
«Так сказал Господь: Прокляну
И проклял.
И пришли на них,
И мужчин удавили
И женщинам вспороли животы
И детей сожгли огнем
И дома разорили, а землю засыпали солью
Чтобы не росло там ни плодов, ни злаков…»
— Достаточно, — оборвал монаха Румата, — одного я не понял: разбить головы камнями или удавить. Как ты полагаешь, дорогой Тиба?
— Благородный дон! У этого монаха, наверное, неправильная книга!
— Ты так думаешь? Ну, хорошо. Эй, приведите другого монаха.
Как и следовало ожидать, вторая книга практически от первой не отличалась. Отличался монах. Он был совсем уж испуган, читал заикаясь, а Румата намеренно выбрал в книге еще более радикальную главу. К двум рекомендациям «разбить головы камнями» и «удавить» добавилась третья: «сжечь огнем, начиная от стопы».
— Достаточно, — сказал Румата, — похоже, я не зря приказал разжечь костер. Что скажешь, Тиба?
Некоторое время у юноши слишком сильно тряслась челюсть, чтобы он мог произнести членораздельные звуки, но потом он, все же, справился с собой.
— Благородный дон, вели привести какого-нибудь ученого человека! Не может быть, чтобы такое было написано в настоящей Книге.
— Действительно, это неплохая мысль, дорогой Тиба… Вы здесь, дон Пина? Очень кстати. Вас не затруднит найти высокоученого Синду и попросить, чтобы он подошел сюда?
— С удовольствием, дон Румата. Мне и самому интересно, что же на самом деле с этими странными книгами. Я-то признаться, никогда не задумывался, что в них написано. Надо же, сжигать, начиная от стопы. Чтобы просто сжигали — видел, но чтобы вот так… Я, конечно, не силен в богословии, но думаю, это не очень хорошая рекомендация.
— Почему же?
— Много времени займет, опасаюсь, что до утра не управимся — охотно пояснил капитан ландскнехтов, — на мой взгляд, сжигать такую толпу лучше целиком. Но решать, конечно, вам, Светлый.
— Я учту ваше мнение, — любезно ответил Румата, — но давайте все-таки послушаем, что скажет почтенный Синда.
— О, разумеется. По части огненного снаряда почтенный Синда — непревзойденный мастер.
С этими словами дон Пина отбыл.
Эта реплика породила яростный спор среди конвоиров. Одни утверждали, что алхимик уж точно придумает, как быстро сжечь всех пленных в соответствии с Книгой, другие настаивали на том, что все одно, до утра не управиться.
Наконец, появился Синда. Не очень скоро, но своевременно — среди пленных еще не начались истерические припадки, хотя некоторые явно были уже близки к этому.
— Приветствую вас, благородный дон. Мне сообщили, будто вас заинтересовало происхождение Книги Каты Праведного?
— Да, почтенный Синда. Видите ли, эти два монаха вычитали в книге весьма странные вещи и у нас возник спор о том, действительно ли Ката Праведный это написал. У меня, признаться, есть некоторые сомнения…
— Ваши сомнения всецело справедливы, — сказал Синда.
— Вот как? — удивился Румата, — но я же еще не сказал, в какой именно части книги.
— Это вовсе не важно, благородный дон. Как известно, Ката Праведный никак не участвовал в написании той книги, которой пользуются монахи.
— Вы говорите странные вещи, почтенный Синда. Кто же тогда написал эту книгу и где настоящая книга Каты Праведного?
— Эта книга появилась лишь через двести лет после смерти Каты Праведного, при императоре Дескаде. Император приказал, чтобы монахи составили священную книгу — и, разумеется, это было сделано. Сам же Ката Праведный вообще не писал книг.
Среди слушателей прошел нестройный ропот.
— Вы достоверно это знаете?
— Вполне достоверно, — подтвердил Синда, — как известно, Кате Праведному было откровение. Ему открылось, что святые истины нельзя записывать, потому что они сразу превратятся в ложь и святотатство.
— Не слушайте его! — выкрикнул один из монахов.
Румата медленно повернулся в его сторону.
— Ты, кажется, что-то сказал? Если так — очень зря. Потому что присутствующий здесь дон Пина весьма заинтересовался способом сожжения человека начиная со стоп.
— Я… Я молчал.
–.. И правильно делал… Простите, что перебил вас, почтенный Синда. Так что же говорил Ката Праведный?
— Он говорил всего две вещи, дон Румата. Одна — «будьте справедливыми».
— А вторая?
— Вторая — «будьте милосердными».
— И все? — спросил Румата.
— Все, — подтвердил Синда, — если его просили объяснить, в чем справедливость и в чем милосердие, он отказывался, говоря: «зачем объяснять то, что люди и сами знают».
— И книгу он не писал.
— Не писал, благородный дон.
— А вот это? — Румата протянул Синде знак трезубца.
— А это родовой герб императора Дескада. Он повелел делать его оттиск на всех священных книгах.
— Понятно. И здесь обман… Ладно, слушайте меня, парни. Я даю каждому из вас шанс. Каждый, кто будет хорошо сражаться в войске Хозяйки, после войны получит надел земли и денег, чтобы обустроить хозяйство. Кто проявит трусость или нарушит присягу … помните, этот костер разжечь недолго. Решайте — я никого не неволю.
— Я с вами, благородный дон! — пискнул Тиба, — только я не знаю, как присягать. Ордену-то на трезубце присягали…
Румата размахнулся и швырнул трезубец в костер. Затем воткнул в землю меч и сказал:
— На этом будете присягать. Берись за рукоять и повторяй за мной: я, Тиба, свободный человек и воин…
— Я, Тиба, свободный человек и воин…
— …присягаю на верность Хозяйке и Светлым,