— Совершенно верно, — подтвердил Бромберг.
Жестом карточного фокусника развернул в руках веер снимков. На них была изображена худенькая светловолсая девушка с круглым, покрытым веснушками лицом, ярко-голубыми глазами и смешным курносым носиком, похожим на кнопку.
— Познакомьтесь, Антон. Вот настоящая мисс О'Лири из Дублина. Как вы догадываетесь, ее нынешнее местонахождение неизвестно.
Румата скользнул равнодушным взглядом по снимкам.
— Допустим, Айс, я в это даже поверил. И что дальше? Из чего следует, что она — другая? Внешность легко меняется, а умения и увлечения вообще могут быть какими угодно.
— Вы рассуждаете вполне логично, — согласился Бромберг, — на этом и построена легенда. Но она не рассчитана на тех людей, которые не знают. Я стал искать отличия, потому, что знал заранее: они есть, не может не быть. Теперь смотрите.
Он развернул еще три снимка. На первом была все та же девушка. Она стояла рядом с огромным замшелым валуном, против солнца, и прикрывала глаза ладонью. На втором было увеличено лицо и ладонь, а на третьем ладонь занимала весь снимок.
— Ну? — спросил Румата.
— Будьте внимательнее, молодой человек. У настоящей мисс О'Лири узкая ладонь с длинными пальцами и развитыми суставами. Такая рука в хирономии называется философической. А у вашей подруги ладонь принципиально иного типа, так называемая квадратная с лопатообразными пальцами. Таким образом, следует признать, что это совершенно другая девушка.
— Тогда кто же она?
— Мои бывшие партнеры по исследованиям считают, что она — автомат Странников, — ответил Бромберг, — они вообще помешаны на Странниках и их кознях. Почти как покойный Сикорски. А я просто не знаю. И никто не знает.
— Кроме нее самой, вы хотели сказать, — добавил Румата.
— Если она действительно автомат Странников, то она тоже не знает.
— Но кем-то же она себя в этом случае чувствует?
— Естественно. Ее представления о своем «Я» следуют оптимальной на ближайшее будущее версии. Оптимальной в смысле взаимоотношений с вами, Антон.
— И сколько таких версий?
— Теоретически, исходя из того, что мы знаем о технике Странников — сколько угодно. Если она действительно автомат Странников, то она будет генерировать версии в зависимости от вашей информированности. Только не спрашивайте меня откуда она узнает то, что будете знать вы. Это все из области той же мифологии, что и сами автоматы Странников.
— Но вы сами в эти автоматы не верите, — на всякий случай уточнил Румата.
— Не верю, — подтвердил Бромберг.
— Почему, Айс?
— Потому, Антон, что стоит в это поверить — и начинается синдром Сикорски. Начинаешь думать, что каждый твой шаг заранее предусмотрен, что каждым своим действием ты реализуешь план Странников. Но я в это не верю — впрочем, я уже об этом говорил. Вот так у нас обстоят дела, Антон.
— В общих чертах, ясно, — заключил Румата, — в смысле, что ни черта не ясно. Но, на самом деле, сейчас меня больше интересуют другие вещи. Первое — как появился орденский корпус в моем тылу. Второе — что делает орденский флот в районе выхода из бухты Арко. Остальные проблемы, честно говоря, меня не очень беспокоят. Что скажете, Айс?
Бромберг встал и, в глубокой задумчивости стал прохаживаться по кабинету.
— Даже не знаю, что вам сказать, Антон. На мой взгляд, это напоминает попытку блокады. С суши и с моря одновременно.
— Блокады? — переспросил Румата, — ладно, морская блокада, это еще понятно. Допустим, они хотят помешать ируканским пиратам доставить мне корабли. Но зачем эта авантюра на суше?
— Опустошить территорию. Дезорганизовать снабжение. Посеять панику. Развеять ореол вашей непобедимости. Не знаю. Вы же лучше разбираетесь в здешних войнах.
— Айс, это — не из здешней войны. Вы еще не поняли. Орденский корпус был переброшен из Баркана земными средствами — или нуль-Т, или воздушным транспортом. Вся эта операция планировалась земными специалистами — но при этом она бессмысленно-жестокая. Земля — и бессмысленная, тупая, зловредная жестокость: вот что не укладывается у меня в голове. Айс, кому это было надо?
— Антон, еще раз говорю: я не знаю. Кто-то сморозил огромную глупость — это единственное, что мне понятно.
— Кто-то сморозил… ладно, пойду решать что-нибудь с этой морской блокадой…
— Только будьте осторожны, — сказал Бромберг, — некие доброхоты, не будем называть имен, снабдили Орден технологией изготовления пороха и простеньких огнестрельных орудий. Против береговых укреплений они не много стоят, но в открытом море… в таких условиях атаковать орденский флот, не имея хорошо оборудованных быстроходных боевых кораблей — верное самоубийство.
— Постойте, Айс, а как же правило о технологиях?
— Да вот так. Есть некое объяснение, согласно которому местные алхимики, в принципе, уже умели смешивать серу, уголь и селитру. А от этого — до примитивной пушки уже рукой подать. В общем, почти ничего и не нарушено, а если и нарушено — то не сильно.
— Понятно… Хорошо, что предупредили… И, тем не менее, мне придется их атаковать с теми средствами, что я имею. Иначе — замкнутый круг. Боевых кораблей не достать, потому что блокада, а блокаду не снять без боевых кораблей. До скорого, Айс. Свяжусь с вами в ближайшее время… Если меня, конечно, не убьют.
** 24 **
Вики-Мэй сидела на краю бассейна, задумчиво глядя на свое отражение в воде.
— Помнишь, когда я… еще считала себя Кирой, ты рассказывал мне про Сунь Цзы?
— Да. Ты еще пожалела, что у него только про то, как воевать. Что он не написал, как жить дальше, когда война кончится…
— А ты сказал, что война кончится и все будет как раньше. Тогда мне казалось, что раньше была сказочно-прекрасная жизнь, в которой мы с тобой всегда вместе… Но теперь-то я знаю, что у меня нет никакого «раньше».
— А у кого оно есть? — спросил Румата, — прошлого уже нет, оно исчезло. А будущего еще нет, оно не наступило. Есть только настоящее.
— Кодекс буси-до, если не ошибаюсь, — равнодушно откликнулась она.
— И личный опыт, — добавил он, — вот, думаешь, у меня есть прошлое? В смысле, субъективно оно у меня, как будто бы есть — но… Знаешь, когда мы стояли под Нардом, бывшие коллеги по институту подбросили мне видео. О моем прошлом.
— Зачем? — спросила Вики-Мэй.
— Чтобы убедить меня, что ты — не Кира. Они думали, что тогда я остановлю войну. Какая наивность с их стороны. Нет, конечно я был выбит из колеи тем, насколько оказывается все было иначе, чем я помню. Но зато я понял главное. Нет никакого прошлого. Просто ты — это ты, а я — это я. Имена не имеют значения. История этих имен тем более не имеет значения.
— Между нами есть кое-какая разница, — заметила Вики-Мэй, — тебе, в отличие от меня, есть куда возвращаться. Твой дом или что у тебя там, в Красноярске, существует в реальности. Можно открыть дверь, пройти по комнатам, сесть в кресло, выглянуть в окно. А вот моей мансарды на Кевин стрит, в реальности не существует. Деревянная лестница с чуть поскрипывающими ступеньками. Миниатюрный, почти игрушечный флигель с видом на старинный парк. Мой любимый диван под прорезанным в скате крыши окошком, чтобы долгими зимними вечерами, смотреть вверх и видеть звезды… Всего этого нет. Или хуже того — все это есть, но оно не мое, никогда не было моим, не имеет ко мне никакого отношения. Может быть, там жила настоящая Виктория Мэй О'Лири. А я… я просто приблизительная копия твоей Киры. Кукла. Подделка…
— Ты вот что, заканчивай эту философию, — грубовато перебил Румата, — так хрен до чего можно договориться. Давай разберем все по порядку. Начнем с того, что Бромберг всегда врет. И каждый раз врет очень убедительно. Талант у него такой.
— Он врет не во всем. Часть того, что он говорит, всегда оказывается правдой.
— Ну и что? Почему ты склонна верить именно тому, что касается тебя? Кстати, о тебе он еще ни разу не сказал ни слова правды.
— А зачем бы ему было врать в том, что касается меня, на этот раз? Независимо от того, что является правдой, гораздо разумнее на его месте было сказать: «Тони, что сделано, то сделано. Я, в целях исторического эксперимента, с вашим участием, обманным путем забросил сюда под видом Киры двойника, некую О'Лири с ложную памятью». А он вместо этого говорит: «Тони, я решил использовать вас для доставки мне в качестве подопытного кролика девушку-двойника Киры. Она создана Странниками или кем-то там еще, и я хочу интереса ради покопаться в ее потрохах».
Румата задумался. Вики-Мэй была чертовски права. Хотя…
— А вдруг Бромберг просто хочет слепить себе нечто вроде алиби на будущее? Ведь когда мы вернемся отсюда, ему грозит обвинение в похищении человека.
— Неубедительно, — сказала девушка, — неужели ему не хватило бы ума изобрести менее вздорное алиби, чем ссылка на происки мифических Странников?
Румата задумался. Вики-Мэй была чертовски права. Хотя…
— А вдруг Бромберг просто хочет слепить себе нечто вроде алиби на будущее? Ведь когда мы вернемся отсюда, ему грозит обвинение в похищении человека.
— Неубедительно, — сказала девушка, — неужели ему не хватило бы ума изобрести менее вздорное алиби, чем ссылка на происки мифических Странников?
— Ну, хорошо… Не алиби… Что-то другое… Слушай, Вики, а что ты мне вообще хочешь доказать?
— Что ты болван, Тони, — спокойно ответила она, — Толстокожий упрямый болван. Ты спишь с андроидом, с автоматом, с машиной. И только твоя толстокожесть и твое феноменальное упрямство мешают тебе это увидеть.
— Ты просто обзываешься, — заметил Румата, — много слов и ни одного внятного аргумента.
— Какие еще тебе нужны аргументы? Или ты вообразил себя крупным специалистом по андроидам, Странников?
— Если принять твою точку зрения, то я вообще не просто крупный, а крупнейший в мире специалист по ним, — Румата улыбнулся, — я даже знаю, что их больше всего возбуждает, и как они ведут себя в момент оргазма.
Бац!
Это было не очень-то похоже на классическую пощечину. Скорее, на короткий и резкий удар открытой ладонью, весьма широко применяющийся в старых школах у-шу.
Румата быстро помотал головой из стороны в сторону, чтобы убрать звон в ушах и устранить расплывчатость окружающей действительности. Провел ладонью по лицу. Ну, разумеется. Вся ладонь в крови. Нос и губы — это такая нежная часть тела, их только тронь…
— Вот это действительно свежий аргумент, — заметил он, — и, пожалуй, самый сильный в истории альтернативной науки.
Зачерпнул из бассейна воды и плеснул себе в лицо. Повторил эту процедуру несколько раз.
— Вроде, порядок. Кажется, я готов к продолжению дискуссии.
— Извини Тони-Хлуд. Я не хотела.
— Да ладно, чего там. А вообще, если ты обещаешь больше не драться, я могу продолжить свою мысль.
— Ты действительно толстокожий, упрямый болван, — тихо сказала Вики-Мэй, — так что за мысль?
— Может, это была не очень удачная шутка, но я вообще-то имел в виду, что все мы немножко машины, — пояснил Румата, — Нет, серьезно. Мы просто привыкли выделаваться, будто представляем из себя что-то этакое. А на самом деле — ну, несколько миллиардов нейронов, ну сколько-то там квинтильонов сочетаний, ну виртуальных состояний вообще хрен знает сколько. Но разве это меняет суть дела? Ни черта не меняет. Наш интеллект, наше сознание, наши обалденно высокие чувства, и даже наша, пардон, метафизическая душа, описывается все той же моделью недетерминированной машины Тьюринга. Тут вам и Сократ с Аристотелем, и Эсхил с Гомером, и Орфей с Эвридикой. Да хоть Александр Македонский с Таис Афинской. Знай только, меняй набор параметров. Но нам-то хочется повыделываться. Нас, видите ли, восхищает звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас. А стоит сказать правду: про архитектуру машины и граф состояний, как сразу буря возмущения. Да кто посмел, да человека, да сравнить… Просто детский сад какой-то. Человек, видите ли, обладает даром свободой воли — а не каким-то там методом Монте-Карло. Как поэтично — обалдеть можно. Даром он, видите ли обладает… Сколько ни обладает — все даром. В смысле, что ни фига не в прок. Лет двести назад, чтоб не соврать, каких-то дебилов очень обижало, что человек произошел от обезьяны. Обезьяна, она же такая противная, скачет, гримасничает, банановыми шкурками кидается. На себя бы посмотрели — уроды из уродов. Это не им, это обезьяне должно быть обидно, что от нее такая вот тупая протоплазма произошла. Стоило, спрашивается, ради такого дерьма 10 миллионов лет стараться, эволюционировать, из шкуры вон лезть?… Ладно, это меня куда-то не туда понесло. Мы ведь про автоматы говорили, машины, андроиды всякие, гомункулусы, извиняюсь за выражение. Так вот, берем мы всякие мелкие детальки, начиная с молекулярных, и по более-менее подходящему проекту, импровизируя по ходу дела, строим машину. Симпатичную такую, на вид как человек. И устроена ну совершенно также — почему бы нет, ведь биохимию с биофизикой мы знаем, да и геном человека уже сто лет, как расшифрован. Что у нас получилось? Андроид? Ну, ладно. Теперь берем зиготу и из нее, step-by-step, начиная с молекулярных деталек, по содержащемуся в ней приблизительному проекту, выращиваем другую машину. Допустим, в инкубаторе выращиваем — это не проблема. Что получилось? Человек? А почему не андроид? Ну, говорят, зигота она же получается, как бы, при этом вот (Румата продемонстрировал интернациональный жест, обозначающий половой акт), а наш первый проект — без этого вот. Ну, можно обойтись упрощенным вариантом этого дела — искусственным осеменением. Можно и вообще без сперматозоида, одной яйцеклеткой обойтись, выполнив репродуктивное клонирование — но взяв клеточное ядро от человека, который получился, все таки, с помощью этого вот (интернациональный жест повторился).
— Тебе не надоело? — Вики-Мэй воспроизвела тот же жест, — не то, чтобы я ханжа, но меня это уже начинает возбуждать.
— У тебя здоровые рефлексы, — одобрительно сказал он, — так вот, стоит нам взять и собрать то же самое клеточное ядро искусственно, как машинка будет признана не человеком, а андроидом. Так?
— Ну, в общем, — неуверенно согласилась она.
— В общем, — повторил Румата, — а теперь вообразим, что мы всех напарили. В смысле, взяли клеточное ядро у человека и выбросили в сортир. Но по-тихому, так что никто нас на этом грязном деле не засек. А в яйцеклетку запихали такое же ядро, но синтетическое. И вырастили в инкубаторе. Что получилось?
— Андроид, — сказала Вики-Мэй.
— Откуда известно?
— Но мы-то знаем.
— А если мы обкурились какой-нибудь травы, вроде ранша, и забыли на фиг? Что тогда?
— Ты меня запутал, — заявила она.
— Так что получилось? — спросил он.
— Ну, получился андроид, но он по ошибке будет считаться человеком.
— Верно! Вот считается он себе человеком, и вдруг, через сколько-то лет вдруг появляется у него на теле особая метка. Типа кружочка с эмблемой. Например, на локте — как в «деле подкидышей». Это мы, оказывается, в синтетический геном воткнули специальный фрагмент кода — чтобы пометить свою продукцию. И тогда…
— … Всем становится ясно, что это — андроид, — сказала Вики-Мэй, — как в «деле подкидышей». Зиготы андроидов, созданные Странниками более 50 тысяч лет назад, а найденные и активированные землянами, вообще говоря, случайно. Не людей. Даже не кроманьонцев. Андроидов.
— Почти правильный ответ, — Румата усмехнулся, — всем, да не всем. Для их друзей и прочих близких, они как были людьми, так и остались. А вот в глазах посторонних эти существа мгновенно лишаются всех человеческих прав. Их можно интернировать, подвергнуть принудительным исследованиям и даже пристрелить. Как Рудольф Сикорски пристрелил Льва Абалкина. Пристрелил и продолжал себе дальше возглавлять департамент ЧП. Потому что, хотя никто этого вслух и не сказал, но все громко подумали: «убит не человек, а лишь существо, похожее на человека».
— Автомат Странников, — грустно добавила девушка, — вот мы и добрались до…
— … До охрененной глупости, — перебил Румата, — до выдумывания всяких фантастических разрушительных программ, которые вложены в автоматы Странников. На самом деле Странники тут вообще не при чем. И идентификационные карточки «подкидышей», которые сразу обозвали не как-нибудь, а «детонаторами» — тоже тут не при чем. «Синдром Сикорски» — это просто современное переиздание синдрома голема. Сикорского заставили породить догмат о непознаваемости зла, исходящего от «подкидышей». Суть догмата: у этих андроидов обязано быть какое-то вредоносное свойство. Если мы никак не можем его обнаружить — значит, оно просто выше нашего понимания. Потому что, если никакого вредоносного свойства у андроидов нет, становится слишком очевидным, что они люди. А поскольку они в то же время и машины, то становится очевидным, что люди — это частный случай машин. Биологических, самообучающихся, интеллектуальных и все такое прочее — но, все-таки машин. А большинству людей очень обидно, что они — машины, как двести лет назад было очень обидно, что они произошли от обезьян. Им хочется считать себя чем-то принципиально иным. Царями природы, пупами вселенной, образами творца, квинтэссенцией мирового разума, мерилом всего. Им, как и двести лет назад, хочется выделываться, а выделываться проще всего с помощью мифа о собственной исключительности. Поэтому андроидам запрещено появляться на Земле и вообще в цивилизованной части Вселенной. Поэтому запрещено создавать андроидов, способных к биологическому размножению. Поэтому в «деле подкидышей» все охранители и ликвидаторы ЧП позаботились, чтобы у «подкидышей» не народилось потомство. У меня вообще есть подозрение, что всех «подкидышей» тихо и незаметно стерилизовали. Так, на всякий случай. Потому, что появление полноценного гибрида человека и андроида не может быть объяснено в рамках мифа о человеческой исключительности. Значит, оно приведет к гибели мифа — потому, что миф жив, лишь пока он объясняет все.