— Хреновое какое-то торжество, — заметил Верцонгер, — как-то все это слишком тихо. Вот когда в наших краях веселятся, слышно даже на равнине. И потом, что это за развлечение просто так болтаться по улице, пить и глазеть на женщин?
— Да, — согласился дон Тира, — скучновато как-то. Как изволил заметить почтенный Флеас, даже цветов и ленточек нет. А еще столица.
— Может, устроить фейерверк? — спросила Вики-Мэй, — ну, раз уж нет цветов и ленточек?
— Как ты себе это представляешь? — поинтересовался Румата.
— Ну, зарядить орудие мешком с опилками вместо снаряда и…
— …Спалить весь город, — перебил он.
— А если стрелять в сторону реки? — спросил дон Тира, которому идея явно понравилась.
— Не знаю, что из этого выйдет, но попробовать можно. Но тогда уж лучше не мешок с опилками, а, например, бурдюк с нефтью.
— … И стрелять с моста, не в сторону реки, а вдоль нее, — добавила Вики-Мэй, — вон там очень даже подходящий мост.
… Часа через два, когда на город уже спустилась ночь, прогремел первый выстрел. Три литра нефти, превратившейся в горящие капли, на мгновение образовали над рекой длинную огненную струю.
Собравшаяся публика приветствовала удачный эксперимент ревом восторга. После некоторых раздумий, авторы увеличили порцию нефти до пяти литров. Второй выстрел вызвал еще более бурный восторг.
К моменту третьего выстрела на мосту появились Эрн и Флеас. Как пояснила Эрн, милейший отец Кабани, увлекшись дегустацией местного вина, слегка задремал и, в настоящее время отдыхает там же, в «Приюте монаха», под надежной защитой нескольких десятков легионеров.
Между тем, Флеас, быстро оценив новое развлечение, распорядился поставить на мосту еще четыре орудия, а сотню легионеров отправил за любыми горючими жидкостями, которые только найдутся.
После того, как орудия открыли беглый огонь, жители, поняв, что спать в эту ночь будет крайне затруднительно, толпой повалили к мосту…
— Так устраивают праздники в ваших родных местах? — спросила Эрн.
— Ну, — сказала Вики-Мэй, — не совсем так. Похоже.
Во всей этой суете не было понятно, кто же первым закричал:
— Да здравствует император Флеас!
Толпе, как обычно в таких случаях, было решительно все равно, что кричать.
«Да здравствует император Флеас!» оказалось вполне к месту и было подхвачено тысячами глоток.
Так, в первую же ночь после своего вступления в Енгабан, легат Флеас стал императором.
Куда в конце этой ночи подевались Светлые, а также капитан Кроат с полком легионеров и дон Тира со своими ландскнехтами, оставалось тайной. До поры до времени, об этом знали только два человека, на которых вполне можно было положиться.
Часть V. Магия
** 37 **
… Меня зовут Елена и я ищу Верцонгера.
— Елена? — переспросил хмурый сотник, окидывая подозрительным взглядом девушку и ее сопровождающего.
— Да. Пусть вспомнит лес вдоль ируканского тракта. Так и передай ему. Он поймет.
— Ладно, — сотник пожал плечами, — так и передам. Но не думаю, что он скоро появится, так что лучше расседлайте коней и подсаживайтесь к костру. Ешьте. Пейте. Ждите.
— Дельный совет, воин, — Елена одарила его благожелательной улыбкой, — хороший хозяин узнается по гостеприимству.
Сотник улыбнулся в ответ и скрылся между шатрами.
Сидящие у костра молча подвинулись, давая место гостям. Видимо, здесь такое было в порядке вещей. Приехали — люди, значит им что-то нужно. Приехали, как друзья — надо встречать, как друзей. А друзей, понятное дело, надо усадить к общему костру и накормить-напоить. Так всегда.
Гости не возражали и, без дополнительных приглашений, принялись за еду. Более того, они так увлеклись этим занятием, что даже не заметили появления рядом еще одного человека. Впрочем, его не так легко было заметить — в постоянном перемещении одинаково одетых и одинаково вооруженных людей он решительно ничем не выделялся. Елена узнала его лишь когда он уселся рядом с ней, как ни в чем не бывало, вытащил пальцами из котла кусок мяса и начал задумчиво жевать..
— Верцонгер?
— Ваа! — сказал он, — ты правильно сделала, что вернулась. Я так и думал.
— Что ты думал?
— Что ты вернешься, — пояснил вождь варваров и вновь принялся за кусок мяса. После некоторой паузы он добавил, — странное время. Война кончилась. Мой дом далеко. А здесь у меня теперь тоже земля. Как с этим быть?
— Земля? — переспросила Лена, — здесь?
— Да. Хорошая земля. Мне ее подарил Флеас. Он теперь император, у него много земли. И потом, у него есть город. Вот этот, — Верцонгер небрежно махнул рукой в сторону стен Енгабана, — большой город, много хлопот.
— Погоди, Верцонгер! Какой император?
— Ваша земля далеко, — сказал он, — новости доходят медленно. Его роду здесь принадлежала земля. И он воевал здесь против Ордена, еще раньше, чем мы сюда пришли. Вот все и решили, что он будет императором. Это правильно. Хороший воин. Умный, смелый и не жадный. Почему ему не быть императором? Нет причины. Поэтому он стал императором. Ладно, слишком много слов. Сама поймешь, когда увидишь.
— Да, было бы интересно посмотреть на такого человека, — согласилась Лена.
— Интересно, — отозвался Верцонгер, выуживая из котла второй кусок мяса, — а почему ты не спрашиваешь про Светлых?
Лена поймала короткий испытывающий взгляд варварского вождя. Похоже, он хотел определить что-то важное для себя по ее реакции. Определил или нет — осталось непонятным.
— Вот, спрашиваю, — она улыбнулась, — ты очень проницателен, Верцонгер. Задаешь мои вопросы раньше меня.
— Ты и тот, который с тобой. Вы пришли за ними.
Трудно было определить, вопрос это или утверждение.
— Светлым я хочу только передать вести из дома, — ответила Лена, — вообще-то я приехала не за этим…
…
С Подветренных гор Питанская котловина видна вся, как на ладони. И солончаковые болота, и стоящий на маленьком ручейке священный город Питан. Двое вооруженных мужчин сидели под полусгнившим навесом у входа в штольню заброщенного медного рудника. Делать им было решительно нечего — они просто ждали.
— Какое странное место, — задумчиво произнес дон Тира, — наверное, здесь бродят призраки многих древних героев. А может, и богов. Я представлял себе Питанские болота совсем иначе.
— Это — юг, — заметил капитан Кроат, — здешние болота не похожи на ваши, северные. Я воевал в ваших краях и знаю. Там болота — живые, как лес. Они опасные, тяжело проходимые, но они — живые. Они просто кипят жизнью. Птицы, мелкое зверье и букашки находят там пресную воду и пищу.
— Люди — тоже, — добавил дон Тира, — кроме того, на болотах растут особые грибы, из которых шаманы, вроде нашего Игенодеутса, делают ранш. Такой порошок, с помощью которого разговаривают с духами и прочими потусторонними существами.
— Да, — сказал Кроат, — а здесь вот ничего не растет, кроме маленьких колючих пупырышков, которые несъедобны даже для верблюдов. Земля пропитана крепчайшим рассолом. В нем даже трупы не разлагаются. Просто чернеют и высыхают от соли. Человек, оставшись на этих болотах в жаркое время суток, через пару часов начинает разговаривать с духами без всякого волшебного порошка.
— Легко представить… Скажите, а кому взбрело в голову строить здесь город?
— Соль, — ответил капитан легионеров, — здесь испокон веков добывали соль. А Питан появился как поселок для рабов и каторжников. Надо же их было где-то селить. Приказчикам тех купцов, что торговали солью, тоже надо было где-то останавливаться. Так и появился поселок. Потом в горах нашли медь — и поселок еще разросся. А, когда сюда валом повалили паломники… В канун «святого дня» здесь даже самая грязная халупа сдавалась за два золотых в день. Ржавая вода из здешних родников, которые монахи называли «благодатными», шла по пять монет серебром за кувшин. И так из года в год триста лет…
— Надо же, — удивился ландскнехт, — до такого даже жадный соанский купец не додумается. Но, теперь, похоже, эта лавочка закрылась.
— Лавочка, — задумчиво повторил Кроат, — знаете, дон Тира, я слабо разбираюсь в истории, но, похоже, мы присутствуем при чем-то не менее значительном, чем Основание. Простые слова приобретают какой-то особый смысл… Даже то, что мы говорим сейчас… Или в ту ночь, когда Флеас лежал при смерти.
— Лавочка, — задумчиво повторил Кроат, — знаете, дон Тира, я слабо разбираюсь в истории, но, похоже, мы присутствуем при чем-то не менее значительном, чем Основание. Простые слова приобретают какой-то особый смысл… Даже то, что мы говорим сейчас… Или в ту ночь, когда Флеас лежал при смерти.
— В ту ночь я спал, — честно признался ландскнехт, — лекарь из меня, как из свиньи танцовщица, так что толку от меня все равно никакого не было.
— А я так и не заснул, — сказл легионер, — ведь Флеас мне как старший брат… Почти пятнадцать лет под одним значком… Я слонялся вокруг его шатра, а потом встретил дона Румату. У меня была фляжка вина… Мы разговорились… Вот я и сказал это.
— Что именно сказали?
— На счет Питана. Не знаю, с чего мне пришло это в голову, но я сказал, что раз по обычаю Питан надо пустить под плуг, то на его месте хорошо бы посадить сад…
— Сад? — удивленно переспросил дон Тира?
— Фруктовый, — уточнил Кроат, — жена Флеаса очень любила фруктовые деревья. А он очень любил ее. Вы знаете, всю его семью вырезали во время узурпации… В общем, мне показалось, что так будет правильно.
— Обычай древний, — заметил дон Тира, — тогда города были не как сейчас, а вроде нынешних деревенек. Пять домов да семь заборов. Их можно было снести и распахать. А здесь…
— Вижу. Но тем не менее…
— Да, тем не менее, Светлые, кажется, отнеслись к вашим словам очень серьезно.
— Вот и я о том же, — сказал легионер, — время сейчас особенное.
— Все равно не понимаю, на кой черт им эти старые медные выработки, — пробурчал ландскнехт.
— А я, кажется, догадываюсь. Знаете, чем отличается Питанская котловина от всех других мест?
— Сухо. Жарко. Не знаю, чем еще.
— Тем, — сказал легионер, — что она ниже уровня моря. А Подветренные горы — это вроде плотины, иначе здесь получился бы залив. Вот я и подумал…
— Пробить тоннель до моря? — спросил дон Тира, — но это невозможно. Тут не меньше трех миль сплошной горной породы, а штреки уходят вглубь на четверть мили, не больше. Тут лет сто придется долбить, если не двести.
— Тогда почему Светлые распорядились, чтобы жители покинули город еще сегодня? И что в этих ящиках? Почему обращение с ними требует такой осторожности?
— Вы полагаете, Кроат, с помощью содерщимого этих ящиков можно продолбить несколько миль камня за один день?
— А что еще остается полагать?
— Верно, капитан, — сказал Румата, бесшумно появляясь из жерла штольни, — совершенно правильное по существу предположение. Если не считать того, что речь идет не о тоннеле, а о канале.
— О канале? — переспросил изумленный легионер.
— Именно. А теперь аккуратно передайте мне первый ящик.
В дальнейшем Румата появлялся из штрека через равные промежутки времени и молча уносил очередной ящик в недра горы. После того, как в штольню был унесен последний из них, потянулось время совсем уж непонятного ожидания.
Ясно было, что Светлые делают что-то в дальнем конце горной выработки, но что именно и как это связано с загадочной фразой о канале…
…
— А он зачем? — Верцонгер кивнул в сторону Тойво.
— Сопровождает меня. Женщине не безопасно путешествовать одной.
— Ну да. Особенно такой женщине, как ты, но здесь ты мой гость и находишься под моей защитой, — Верцонгер повернулся к Тойво и добавил, — ты хорошо сделал свое дело. Отдыхай.
Он толкнул в плечо сидящего рядом воина и спросил:
— В твоем шатре хватит места для друга?
— Ыы, — утвердительно пробурчал тот, и, обращаясь к Тойво сказал, — пойдем, друг. Покажу тебе место в шатре. С нами весело. Есть хорошее вино. А на празднике в городе можно встретить красивых женщин.
— Действительно? — спросил Тойво, оглядываясь на Лену.
Та спокойно кивнула. В смысле, что все нормально.
Верцонгер проводил взглядом две удаляющиеся фигуры, повернулся к Лене и значительным голосом сообщил:
— Холодно.
Сняв свой шерстяной плащ, он набросил его девушке на плечи. При этом его лапища так и осталась лежать на ее плече. Как бы невзначай.
…
Прошел час. Другой. Наконец на поверхность выбрались Светлые, на этот раз вместе. Они были с ног до головы вымазаны грязью и, судя по виду, крайне чем-то озабочены.
— Убираемся отсюда, — устало сказал Румата, — Все. Немедленно.
Дисциплина у легионеров и ландскнехтов была железная. Через четверть часа после сигнала походная колонна покидала безлюдный город. Никто не задавал никаких вопросов. Солдатское дело нехитрое — меньше спрашивать, быстрее исполнять.
Первые полтора часа двигались предельно быстро. Светлые постоянно требовали увеличить скорость, пока дон Тира не заявил, что от подобной гонки кони скоро начнут падать и дальше придется две трети дороги топать до Енгабана пешком. Кроме того, быстро темнело, а дорога была весьма неровной, так что добавлялся риск, что кони просто переломают себе ноги в выбоинах от тележных колес.
…
Кто-то подбросил в костер веток. Пламя на несколько минут осветило лица сидящих вокруг костра воинов. Их осталось не так много — стемнело и большинство уже разошлись по своим шатрам. Здесь, как и дома, они ложились и вставали вместе с солнцем. Ночью не спят только караульные, сменяя друг друга каждые два часа. Тем, кто не стоит на посту, делать особо нечего — и они поют песни. Так было и сейчас. Пели они, конечно же, не на ируканском и не на языке метрополии, а на своем наречии, которого Лена не понимала.
— Не знаешь этого языка? — спросил Верцонгер.
Она молча кивнула.
— Зря. У нас красивый язык. И песни красивые.
— О чем?
— Эта песня об одном человеке. Его знал мой прадед. Есть такие люди, которым не сидится на месте. Ни двора у них нет, ни семьи. Ходит такой человек по земле, одинокий, как горный волк, ищет где есть дело для сильных рук и острого меча. А до дома доходят только слухи, что видели его то в одном месте, то в другом.
— И что дальше? — спросила Лена.
— Дальше возвращается он однажды домой — а там его никто и не помнит. И все, кого он знал уже где-то далеко отсюда. Вот ходит он от одного двора к другому, ест и пьет с разными людьми, рассказывает про чужие страны. А потом снова уходит — потому что рассказы все рассказал, а больше оставаться незачем. Ничего его здесь не держит. И никто не знает — вернется ли он снова, или нет…
Он подумал и добавил:
— У вас, наверное, поют другие песни.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что вы — другие.
— Совсем другие? — спросила она, повернувшись к Верцонгеру.
— Не совсем, — ответил он, после длинной паузы, — люди везде люди. Живут по-разному, а устроены одинаково. Всем надо есть и всем надо отдыхать. В моем шатре достаточно места. Но мои люди могут поставить тебе другой шатер. Если ты хочешь.
— Не хочу, — коротко ответила она.
…
Енгобан вторую ночь праздновал изгнание Ордена и приход к власти императора Флеаса, которому горожане, не без некоторой иронии, дали прозвище «веселый». Так он и войдет в историю, как Флеас Веселый. Многие императоры до и после прозывались великими, а вот веселым — только один… Так или иначе, в эту ночь город уже веселился по-настоящему. Полностью трезвыми оставались только расставленные на перекрестках улиц легионеры, остальные же слонялись по площадям, угощаясь за счет императорской щедрости, глазея на фейерверки, прибиваясь то к той, то к другой кампании пьющих, поющих и пляшущих людей, находя себе приятелей или подружек на один час, и совершенно забывая о том, что будет завтра.
Попав в город вместе с доброжелательным варварским воином, Тойво немедленно был втянут во всю эту кутерьму. Вскоре варвара увлекла в неизвестном направлении неизвестная красотка и теперь ничто не мешало поискам Антона-Руматы. Что он где-то здесь, Тойво совершенно не сомневался. Но, прежде чем приступать к поискам, следовало решить одну маленькую проблему. Слежку он заметил уже давно. Некий тип, выглядевший как обычный молодой бродяга, тащился за ними от самых ворот, достаточно умело поддерживая дистанцию и иногда как будто присоединяясь к попутным кампаниям веселящихся горожан. Теперь, когда Тойво был один, появилась возможность выяснить поподробнее, кого же так интересует его скромная персона.
Вскоре шпион попался на обычную уловку с узкой темной подворотней. Когда он, выждав секунд десять, вошел туда вслед за Тойво, с ним приключилась маленькая неожиданность: он поскользнулся, споткнувшись о невидимый предмет и упал лицом вниз. Тут же ему в спину уперлась острая сталь, и холодный негромкий голос спросил:
— Любезный, ты не находишь свое поведение несколько навязчивым?
— Вы бы убрали меч, господин. Здесь жестко лежать и разговаривать неудобно.