– Браво, – кивнул бородач.
– Ну наконец-то, – облегченно вздохнул Колодяжный, – а то достал уже этот затянувшийся уик-энд. Глядишь, и на работу в понедельник успеем.
– И как тебе не стыдно, Евгения Витальевна, – вкрадчиво произнесла Инна. – По твоей милости мы загубили такие прекрасные выходные дни. А сколько людей пострадало… – Она укоризненно покосилась на неподвижного Антона: – Хорошо хоть, живые все. И как нам теперь прикажешь оправдываться перед начальством? Восемь покалеченных душ – ничего себе съездили на пикничок! А у многих, между прочим, семьи, жены или другие женщины волнуются, переживают за своих кормильцев. А вы устроили тут, блин, испанское родео, порезвились…
– Телефон верни, сука, – проворчал Петренко, – он у тебя, я знаю.
Я обрела дар речи и понесла какую-то чушь:
– Да, у меня. Был до последнего времени, пока не сел. Тебе, кстати, женушка твоя белобрысая несколько раз звонила. В последний раз у меня закончилось терпение, я сказала, что ты ее бросил, ушел ко мне, на что она очень рассердилась, говорила, что дома ты больше, блудливый мудозвон, можешь не появляться, и вообще она уходит к своему банкиру…
– Чего ты сказала? – Мясистая физиономия офицера полиции вытянулась от изумления. – К какому еще банкиру, ты что несешь, сучка? – Он с перепугу решил, что это чистая правда, и посинел как слива. Хватка, сжимающая мое плечо, ослабла.
– Сильно, – кивнула Инна, – нестандартный ход. Умеет наша жертва обстоятельств сделать гадость. Да уж, душечка, не самый, скажем так, парламентский метод. Что же ты растерялся, Петренко? – рассмеялась она. – Раз дамочка ушла к тебе, что же ты мнешься? Она твоя. Поиграй с медсестричкой, порнуху, что ли, никогда не видел? А мы полюбуемся…
– Послушайте, не мое, конечно, дело… – подал вдруг голос анемичный мужичок со сломанной конечностью. – Но вы точно полицейские?
– Да! – проорала ему в лицо Инна. – А ты кто такой, падла?! А ну, молчать! – И сразу же заулыбалась, повернувшись ко мне: – Стесняюсь спросить, милая, но сотрудники ППС, которых вы покалечили на дороге в Завьялово, уверены, что с тобой была еще одна женщина. Да, собственно, и работники медицинского учреждения, в котором мы сейчас находимся и которых вы еще не успели покалечить, уверены в том же. Знаешь, мы можем это сами выяснить, но было бы лучше…
Нет, я не намерена была стоять сложа руки! Офицер Петренко разглядывал меня со злобой, подыскивал вариант страшной мести. За плечо он меня держал почти условно. Я вырвалась, завизжала, треснула его папкой по носу и пустилась вприпрыжку из палаты! Он не успел меня схватить, собственный нос оказался важнее. Рванулась блондинка, простирая ко мне клешни, но споткнулась о ножку кровати и повалилась носом в пол. Метнулся от окна Колодяжный, въехал в растерявшегося Петренко. Я бы убежала, черт возьми, если бы не среагировал бородатый упырь. Он не успел меня сцапать, когда я пробегала мимо, но выбросил руку и схватил меня за хлястик на халате, когда я была уже в коридоре! Этот чертов хлястик пришили на совесть. Я визжала, упиралась, словно рвущаяся с поводка собака, а он припадочно гоготал и подтягивал меня к себе. Я тужилась, вытряхивалась из рукавов, но тут взревели остальные и бросились на помощь коллеге, хотя он и сам бы превосходно справился. Совместными усилиями меня втащили обратно. Инна отвесила хлесткую затрещину, и я с пылающей щекой полетела к стеклянному шкафу. Задребезжала ванночка со шприцами и пузырьками с лекарствами, оставленная в палате по чьему-то недосмотру.
– Где задержанный?! – внезапно завизжала Инна.
Ну вот, стоило всем на несколько секунд отвернуться… Немая сцена продолжалась недолго. Больничная койка, в которой возлежал «в бессознательном состоянии» мой ненаглядный, была пуста! А рядом с койкой красовалось распахнутое окно. Менты возмущенно загудели, Петренко схватил меня за шиворот, чтобы снова не сбежала. Инна заглядывала под кровати. Колодяжный бросился к окну, высунулся в него почти по пояс.
– А ну, немедленно прекратить этот бардак! – вскричал разгневанный, наполненный басистыми интонациями голос, и все невольно обернулись – кроме Колодяжного, который плевать хотел на басистые женские голоса. На пороге выросла фигура врача в медицинском халате – внушительная, статная. Женщина подбоченилась, выставила грудь, в глазах бесились искры негодования. – Прекратить, кому сказано! – ревела она. – Вы что себе позволяете в стенах медицинского учреждения? А ну, немедленно вон отсюда!
– А это еще что за напыщенная гусыня? – выплюнула Инна.
А я онемела от изумления. Шура?! Ну, ей-богу, не узнать: бездна негодования, убедительность, хоть монумент с нее лепи…
– Я – дежурный врач этой больницы, сами вы гусыня! – отрубила Шура. – Немедленно прекратите безобразия и предъявите свои документы! Если вы полиция, то и ведите себя прилично! И учтите, я уже вызвала настоящую полицию, она прибудет через пять минут! – И запустила руку в боковой карман халата, выразительно глянув в мою сторону – дескать, не спи, а то замерзнешь.
Два события произошли одновременно! Отлетела на Петренко (он мгновенно в ней запутался) переносная шторка «в гармошку». Обрисовался сутулый Антон! Он был в пижаме, в больничных штанах. Смертельно бледный, с запавшими глазами, левая половина туловища обмотана бинтами – чертовски слабый, но нашел же где-то силы! Он бросился к окну, схватил одной рукой за штанину Колодяжного, который снова высунулся, тщась что-то рассмотреть в окружающем пейзаже. Закрученное движение – это сколько же силы потребовало! – ноги мента прорисовали дугу, он как-то извернулся в полете, вылетел наружу и повис, ухватившись пальцами за продольный выступ фрамуги!
Второе событие параллельно первому – я даже не знала, куда смотреть! Все так интересно! Затрясся, задребезжал, как палка по батарее, мент с окладистой бородой. Глаза его выползли из орбит, пена потекла по подбородку. Он сполз по стеночке, хлопнулся задом и продолжал трястись, словно жертва эпилептического припадка. Шура развернулась, выставив, словно меч, электрический шокер – дескать, кто еще на новенького? Умница, Шура! Я вертелась, не зная, за что хвататься. Столько дел, столько дел… Отшвырнул от себя шторку, вскочил на полусогнутые пышущий негодованием Петренко. Изумленная Инна вертелась как ужаленная, в глазах мелькала растерянность. Не иссякла еще силушка молодецкая! – Петренко что-то пискнул, поворачиваясь к Антону, но тот уже летел – на импульсе, набирая инерцию. Сокрушительный удар корпусом, и полноватый рыхлый субъект, которого удар настиг в прыжке, улетел в узкий промежуток между мнущейся блондинкой и пустой кроватью. Я не поверила своим глазам: «бросок» оказался настолько мощным, что Петренко спиной пробил гипсокартонную стену, разделяющую палаты, рухнул на пол раздавленным кулем, а в стене образовалась дыра, от которой побежали глубокие трещины. Хорошая способность у некоторых ментов пролетать сквозь стены…
Мы с Инной завизжали одновременно, бросились друг на дружку, как две непримиримые соперницы! Я успела что-то выхватить из ванночки, это оказался шприц с иглой – отнюдь не одноразовый! Она хлестнула меня по щеке – голова чуть не оторвалась от шеи. А я, вопя, словно недорезанная хрюшка, размахнулась, всадила ей шприц в шею на всю длину иглы и отскочила, сообразив, что рядом с этой мегерой лучше сейчас не находиться.
Пошла немая сцена – на фоне стонов Петренко и бородача. Блондинка застыла в неловкой позе, лицо ее перекосилось, постукивали зубы. В складках кожи, которые при ближайшем рассмотрении оказались отнюдь не первой молодости, болтался шприц. Она зачарованно таращилась на меня.
– Ты знаешь, что там внутри? – выразительно проговорила я. – Все, сучка, ты покойница.
– Да ладно, не пугай девушку, – усмехнулась Шура. – Глюкоза там.
– Глюкоза, – согласилась я, – боевая отравляющая глюкоза.
Насколько я заметила, в шприце не было никакой жидкости. Как тут оказался раритет, я даже не задумывалась. Блондинка выбралась из шока, выдернула шприц и занесла его над головой, как кинжал. Мы просто смели ее с Шурой, бросившись одновременно! Стенку эта девица, конечно, не пробила, но свою дозу электричества от щедрой Шуры получила. Она споткнулась, колотясь в падучей, обрушилась на кровать, где лежал седоволосый заморыш, и, едва не сломав ему вторую ногу, треснулась лбом о стальную дужку, временно прекратив свое существование. Сосед мычал, выражая глубокую озабоченность ситуацией, и ощупывал свои конечности.
– Что вы творите? Что же теперь будет? – бормотал он анемичным голоском.
– Все в порядке будет, сэр, – вздохнула я, – следите за рекламой.
– Дела… – протянула Шура, озирая беспорядок в палате. – Да у вас тут как в Южном Бутово… А кто знает, их было только четверо?
– А нам откуда знать? – пробормотала я. – Это ты обещала стоять на стреме и анализировать поступающую информацию.
– Ну, не уследила, – сделала виноватое лицо Шура. – Нет, серьезно, Женька. Ты пошла в палату, а я решила на минутку сбегать к Илюше – он здесь сегодня ночует… Ну, ты же помнишь, я кое-что ему обещала в обмен на оказанную медицинскую услугу. Я ведь женщина слова, вот и подумала: зачем потом второй раз приезжать в эту глушь, сразу все дела и сделаю. И, знаешь, в общем-то, успела…
– Ты неисправима, – вздохнула я. – Блудница ты наша великая…
Суматоха, вызванная побоищем в лечебном учреждении, еще не началась. Царила хрупкая испуганная тишина. Я доковыляла до Антона, который стоял, опираясь на подоконник, обняла его, стараясь не задеть больное плечо. Он тяжело дышал, морщась при каждом вдохе. Снова багровела повязка – хотя и не с критической скоростью. Но все равно нагрузка для человека, несколько часов назад получившего пулю, была неимоверной.
– Ты как? – спросила я.
– Да я-то в порядке, – пробормотал Антон, – а вот он…
Офицер полиции по фамилии Колодяжный все еще висел, зацепившись за подоконник. Пальцы посинели от напряжения, кости прорывали кожу. Он безуспешно пытался подтянуться, но явно не был атлетом. Физиономия блестела от пота. Закусив губу, он помалкивал – любое слово, даже самое уместное, отняло бы остаток сил, только с ненавистью смотрел на Антона.
– Ты позволишь ему уйти? – равнодушно пробормотала я, перегнувшись через карниз. Высота второго этажа была приличная. Не жилая пятиэтажка, где потолки упираются в голову. Но вероятность летального исхода при падении с такой высоты была небольшой. Под зданием произрастал кустарник, тянулась узкая бетонная отмостка.
– Он мне уже надоел, – вздохнул Антон, – пусть уходит, – и ударил кулаком по скрюченным пальцам. Они разжались, последовал утробный вой, завершившийся падением. Антон посмотрел на плод проделанной работы и удовлетворенно крякнул: – Жить будет. Сломаны обе ноги, переломы ребер, ушиб головного мозга, возможно, повреждена шейка бедра… Хотя какая после этого жизнь?
Меня мутило от всех этих передряг, туманная дымка стелилась перед глазами. Уик-энд выдался насыщенным и противоречивым. Мы снова суетились, куда-то бежали. Орала тетечка в медицинской униформе – оказалось, что она и есть дежурный врач, которая мирно спала у себя в кабинете. При появлении этой особы Шура засмущалась, стала натягивать на глаза марлевую повязку. «Хочу остаться инкогнито», – озвучила она свое естественное, но едва ли выполнимое желание. Очередной отряд полиции полностью полег под натиском «превосходящих» сил преступников. Пытался приподняться приходящий в себя бородач, но Антон перед уходом не поленился опуститься на колени, примерить удар и сокрушить стальным кулаком податливую челюсть. В вязком тумане под истеричные вопли дежурной врачихи мы бежали по коридору, придерживая Антона, гремели по лестнице черного хода. На машину Шуры в наше отсутствие никто не покусился. Уже светало. Мы выезжали со двора в тот момент, когда улица административного центра огласилась воплями сирен. Целая стая характерно окрашенных авто сгрудилась у центрального входа в лечебницу. Какое счастье, что никто не поехал на задний двор! Люди с кокардами и полномочиями гремели по ступеням, а Шура погасила фары, выехала на дорогу и приткнулась к обочине. Постояла, помолилась и плавно продолжила движение. В пять утра мы вырвались из проклятого райцентра, и она сразу же свернула на проселочную дорогу. Битых полчаса мы тряслись берегом заросшей тальником речушки, прежде чем снова взобрались на асфальт. Меньше всего меня волновало, куда она едет. Я мечтала лишь об одном – быстрее бы мы уж куда-нибудь приехали…
Что-то подсказывало, что на работу в понедельник я не выйду. В этом не было ничего страшного – с моей-то работой… Такое ощущение, что мы три раза за эту ночь объехали наш безбожно растянутый мегаполис, трижды форсировали водную преграду – одну из великих сибирских рек с названием кратким, как популярный матерок. Бесконечные потоки машин формировали глухие пробки на въездах в город, когда мы съехали с шоссе и покатили к синеющему вдали сосняку. Мелькали коттеджные поселки, красивые озера, окольцованные мохнатыми шапками камышей. Местечко, где мы высадились, находилось в стороне от людских глаз. До ближайшего поселка для «особо успешных» здесь было метров шестьсот через косогор. Окрестности живописного озера окружал строевой сосняк. В этой местности находился лишь один участок – обнесенный забором и густыми шеренгами акаций. Двухэтажный бревенчатый дом не походил на роскошную виллу, но для «среднего класса», к которому я себя с оговорками причисляла, был вполне приемлем. «Что это?» – спросила я, едва ворочая языком на плече у спящего Антона.
– Назовем это бунгало, – приукрасила Шура, язык которой тоже едва ворочался, – Дом принадлежал досадно погибшему в автокатастрофе мужу одной моей зашифрованной подруги. Со мной этот дом не свяжут, и вас здесь искать не будут, если сами, конечно, не нарветесь. Никаких звонков отсюда, а то вас быстро вычислят. Телефон мента припрячь подальше, видеозапись перенесешь на компьютер. Я привезу вам телефон с безопасной симкой, по нему и звоните в любую точку земного шара. Поживете здесь пока – будем считать, что вы родственники моей зашифрованной подруги. Я ее предупрежу. Ключ под стрехой. Поздравляю, Евгения Витальевна, теперь ты в розыске. И я, блин, попутно с тобой…
Шура не преувеличивала – имелось немало очевидцев, разглядевших ее физиономию в больнице, включая «павших» ментов. Но масштаб ею содеянного не шел ни в какое сравнение с масштабом содеянного нами. Весь день она провела в «бунгало», в котором имелась неплохая обстановка, электричество и даже сравнительно теплая вода, для подогрева которой использовался громыхающий электрический агрегат. Антон неважно себя чувствовал – весь день пролежал в полузабытьи, кусая губы и требуя воды. Я сидела рядом с ним – в просторной спальне второго этажа с видом на сосны и кусочек озера. Рана не гноилась – хотелось верить, что рецидива не будет и все неприятное осталось позади. Под вечер он уснул, а мы с Шурой обнаружили в баре бутылку «состарившейся» водки, засохшие хлебцы из ржаной муки и от души наклюкались.
– Ну вот, напились, – констатировала Шура. – Приятно друг на дружку посмотреть.
Я пыталась втолковать своей подруге, что она в опасности, но Шура не желала ничего слушать – с ее-то, блин, связями!
– Половину из них я уже подключила, не волнуйся, – выговаривала она пьяным голосом. – Все будет чики-чики, не переживай. Мы это дело просто так не оставим, мы доведем его – либо до победного конца, либо до полного абсурда!
Подруга укатила рано утром, снабдив меня всеми, по ее мнению, необходимыми инструкциями. «Не попадусь, не бойся», – успокоила она. Мы лежали с Антоном в обнимку на кровати, он был в сознании, уже шутил, но шевелился неохотно. Я психовала за Шуру, но через несколько часов, к вящему изумлению, она вернулась. Заставила выгрузить пакеты с продуктами из багажника, сунула мне примитивный телефон с «безопасной» симкой, а сама провела в дом молчаливого пожилого субъекта, которого я видела впервые.
– Добрый доктор, – сделав страшные глаза, прошептала Шура, – не бойся, не сдаст. Он мой дальний, но горячо любимый родственник.
По завершении осмотра пришлось отпаивать «доброго человека» чаем. «Все в порядке с вашим безнадежно больным, – поведал пожилой специалист, когда-то трудившийся главным терапевтом областной больницы, – жизненно важные органы задеты в меру. Рана зарастет. Лекарства я оставил. Каждый день – перевязка. И витамины, витамины, витамины…
За визитом доброго дядечки действительно не последовало визита спецназа. Оставалось лишь догадываться, что происходит в мире и какие действия предпринимает Эльвира (и кто-то там еще, включая зловещего чиновника Щегловитова). Шура постоянно отсутствовала, крутила какие-то дела. Через пару дней Антон окреп. Однажды посмотрел на меня с какой-то вкрадчивой многозначительностью и сказал севшим голосом:
– Мы уже несколько дней с тобой, Женечка, ожидаем продолжения неприятностей. Боюсь, как бы нам в ожидании страшного не пропустить что-нибудь хорошее…
Всю ночь мы не размыкали объятий, наслаждались близостью, а проснулись лишь к обеду от скоростной долбежки в дверь и испуганных воплей Шуры: «Вы что тут, вымерли?! Ба, Женечка, мы открыли в себе женщину? Дверь открывай, любвеобильная моя! Именем королевы, я требую!»
Чувство самосохранения моей подруге пока не изменяло. В собственной квартире она не появлялась, жила у дружка-адвоката, имеющего выход на полицию, от него и черпала информацию. Сведения о событиях в Громовском заповеднике полицейские структуры засекретили наглухо. В прессу ничего не просочилось. Но имелась информация, что поиски сбежавших преступников все же ведутся, причем участвуют в них исключительно сотрудники Центрального управления РОВД – то есть все «свои». Отсюда напрашивался вывод: сор из избы Эльвира не выносит, боится подключать смежные структуры. Моя квартира на заметке, обитель Шуры – видимо, тоже, хотя в поисках некой гражданки Казначеевой органы не усердствуют – не та фигура. Отсюда следовал утешительный вывод: сбитые на дороге полицейские не видели, кто их сбивал, не слышали бархатный голос злоумышленницы и не знают марку машины. Мы уже почти неделю сидели в «бунгало», и становилось как-то скучно. Впрочем, вскоре нарисовалась Шура и с загадочным видом объявила: назревает событие, выездное мероприятие. Вероятность засады имеется, но настолько незначительная, что ею можно пренебречь. Встреча через два часа. На встречу в обусловленном месте прибудет корреспондент «Независимого городского сайта» – информагентства, которое давно костью в горле у чиновников, а особенно у того, который уже много лет в дневное время подрабатывает мэром.