Нина больше не виделась ни с одной из своих так называемых подруг. И новых не завела. Поэтому свой юбилей отмечала в гордом одиночестве. И с ужасом смотрела на восемь кусков торта, представляя, во сколько лишних сантиметров на бедрах они превратятся после того, как Нина их съест. А она совершенно точно это сделает. Не за один вечер, конечно, но за три точно. Нина обожала сладкое. А вот острое ненавидела, как и любые специи. Особенно чеснок. Ее от одного его запаха воротило.
Нина воткнула в торт свечки, зажгла их, предварительно выключив свет для придания обстановке красоты и торжественности. А то ни ремонта в кухне, ни мебели приличной. Настроение и так было не ахти, а при взгляде на окружающее убожество оно могло испортиться окончательно. «Мне исполняется тридцать, – с грустью думала Нина. – А я ничегошеньки не добилась. Семьи нет, друзей нет, живу в убогой квартире, работаю за копейки. А жизнь-то проходит…»
– Хочу, чтобы завтра… Нет, лучше сегодня же она изменилась! – вслух сказала Нина, озвучив свое желание. Ведь перед тем, как задуть свечи, его обязательно нужно загадать. – Чтоб у меня началась новая жизнь!
Нина набрала в легкие побольше воздуха и шумно дунула на торт. Пламя свечей заколыхалось и погасло. Оставшись в полной темноте, Нина почувствовала дискомфорт. Ей стало не то чтобы страшно, а тревожно. Вскочив, она включила свет.
Стало немного спокойнее. Но тут Нина унюхала крайне неприятный запах. Ей сначала показалось, что это торт так воняет (просроченный или просто неправильно хранился), но тот исключительно приятно пах: ванилином и шоколадом. Значит, воняет не от него. Нина принюхалась. Тянуло из ведра. Это ее удивило, ведь мусор она выкидывала вчера вечером. А дома прохладно, за сутки стухнуть ничего не могло.
Нина подошла к ведру, заглянула в него. Использованные чайные пакетики, пустая банка из-под майонеза, обгоревшие спички, шкурки от сосисок. Пожалуй, пахнуть могли только они. Нина вытащила пакет из ведра и понесла его выбрасывать. Перед тем, как покинуть квартиру, оделась. В ее доме не было мусоропровода, и отходы приходилось выбрасывать в контейнеры, стоящие рядом с их пятиэтажкой. В соседних домах, девяти– и двенадцатиэтажных, мусоропроводы имелись. Но они частенько засорялись, и люди, живущие в них, тоже таскали мусор на помойку. Из-за этого бачки были вечно переполнены.
Сбежав по ступенькам вниз (она жила на втором этаже), Нина вышла на улицу. Порыв ледяного ветра ударил в лицо. Щеки закололо. Глаза защипало. Нос мгновенно заледенел. Нина натянула капюшон, подбородок утопила в высоком воротнике пуховика и помчалась в сторону мусорных баков.
Пока бежала, ругала себя за то, что не надела варежек. Пальцы окоченели. А дома, кроме чая, согреться нечем. Нина не держала спиртного, хотя к абсолютным трезвенникам себя не относила. Любила хорошее вино и шампанское. «Но не употреблять же алкоголь в одиночестве! – говорила себе Нина всякий раз, когда у нее появлялось желание приобрести бутылочку. – Так можно потихоньку и спиться!»
Забежав за угол дома, она остановилась, чтобы перевести дух. До бачков оставалось метров пять, Нина задохнулась от быстрого бега, а впереди были сугробы. Снег шел весь день, вот их и намело.
Передохнув несколько секунд, Нина направилась к бакам. Не сразу заметила, что на их бортах сидят кошки. Много кошек! В принципе в этом нет ничего удивительного – бездомные животные постоянно искали съестное на помойке, но никогда не собирались такой огромной компанией. Да еще в пургу! Завидев Нину, кошки замяукали. Сначала тихо, отрывисто, вразнобой, затем все громче, протяжнее, дружнее. Вскоре их голоса слились в один душераздирающий вой.
Нине стало не по себе. Она точно не знала, болеют ли кошки бешенством, но ей почему-то казалось, что болеют. И если эти твари ее покусают, придется делать прививки.
С большой опаской Нина подошла к крайнему контейнеру. Медленно, чтобы не спровоцировать кошек, опустила в него пакет. Собралась уже разжать пальцы и убежать, как самый крайний кошак, черно-белый, старый, с обрубленным хвостом, эдакий «пахан», выбросил лапу и вцепился в пакет. Нина решила, что он унюхал шкурки от сосисок и хочет ими поживиться. Но когда она выпустила мешок из рук, кот не бросился его раздирать. Он, утробно урча, устремился к Нине. Его товарищи поддержали вожака громким воем.
О нападении на людей собак Нина слышала, но о бросающихся на представителей гомо сапиенс кошках – не приходилось. Это и пугало. Было что-то мистическое в поведении животных, и у окончательно не пришедшей в себя после визита к колдунье Нины сдали нервы. С криком «Мерзкая тварь!» она схватила горсть снега, слепила ком и швырнула им в кошака. Снаряд достиг цели и попал прямо в морду. Но кот не отступил. Более того, он спрыгнул с контейнера и бросился под ноги Нине. Она, потеряв равновесие, упала. И хорошо, что вперед полетела, а не в сторону, иначе ударилась бы о контейнер. Грохнувшись, Нина обернулась. Боялась, что кот прыгнет ей на спину, но тот резко успокоился. Перестал орать и, пробежав мимо Нины, сел возле второго бака (всего их было три) и стал тереться о…
Чью-то ногу! Только сейчас Нина увидела человека, лежащего между контейнерами. Вернее, не его самого, только ноги. На них были темные брюки и сапоги. Нина решила, что это бомж на земле валяется. Либо спит пьяный, либо, скорее всего, умер. Наверняка он завсегдатай этой помойки, вот кошки, обитавшие тут же и знавшие покойника, и подняли вой. Они, как известно, очень чувствительные существа…
Поднявшись на ноги, Нина сделала несколько шагов по направлению к трупу. И тут ей стало ясно, что на земле лежит не бомж. Одежда чистая, обувь добротная, общий вид аккуратный. На лице борода, но не безобразная, как у большинства бездомных. Пока Нина рассматривала человека на снегу, кошки нетерпеливо вышагивали по бортикам контейнеров. А их предводитель нервно помяукивал.
Нина сделала еще один шаг. Наклонилась. Судя по тонкому слою снега на одежде мужчины, скончался он недавно. «Пошел мусор выкидывать, и стало плохо с сердцем, – сделала вывод Нина. – С людьми в возрасте такое часто случается…»
Она распрямилась и собралась уйти, но кот не дал. Зашипел, ощетинился и снова прыгнул в ноги Нине. На сей раз он не застал ее врасплох, поэтому она не упала. И страха не почувствовала. «Кот как будто хочет, чтоб я проверила, жив ли старик, – пронеслось в голове у Нины – И почему я решила, что он мертв? Может, он просто без сознания? А кот, наверное, питомец этого мужчины. Или он просто его подкармливал, и теперь котяра проявляет участие. Хочет помочь… Среди животных ведь попадаются очень умные экземпляры…»
Нина вернулась к старику, присела над ним. Теперь, когда расстояние между ними сократилось до двадцати сантиметров, Нина увидела кровавое пятно, растекшееся по груди. Она не заметила этого раньше лишь потому, что на мужчине была темная одежда. Чтобы проверить, есть ли пульс, она потянулась пальцами к его шее, как вдруг…
Не открывая глаз, человек выбросил вперед руку и схватил Нину за кисть. Она вскрикнула, попыталась освободиться. Но ее держали крепко! Секундой позже пальцы старика сплелись с ее пальцами. Тыльные стороны их ладоней соединились, и тут произошло невероятное. Нина отчетливо почувствовала, как в ее тело вливается энергия. И еще что-то неведомое и очень, очень мощное. Ощущение было немного похоже на то, что она испытала, когда ей делали горячие уколы хлористого кальция, от которых она падала в обморок. Внутренний жар был так невыносим, что сознание отключалось…
Вот и сейчас Нина не смогла сохранить ясность ума. В глазах потемнело, и Водянова стала проваливаться в туман беспамятства. Перед тем, как сознание померкло, она отчетливо поняла – старик только что умер. А еще перед ее внутренним взором вдруг возник черный ворон. Крупный, иссиня-черный, он, взмахнув своими мощными крыльями, взмыл ввысь и скрылся в бескрайнем небе.
Увидев эту картину, Нина погрузилась в беспросветный мрак.
Сколько длился ее обморок, можно только предполагать, минуту, две, пять, пятнадцать, но очнулась Водянова совершенно точно от громкого карканья. И, открыв глаза, увидела огромного иссиня-черного ворона. Он сидел у нее на груди и совершенно по-человечьи смотрел своими пуговичными глазами.
Нина судорожно вздохнула, давая кислороду заполнить легкие, и что есть мочи закричала: «Помогите!»
Глава 2
Энгельс Славин родился в семье идейных марксистов-ленинистов. В современном мире немногие знали, кто это такие, разве только люди, достаточно долго прожившие в Советском Союзе. Именно в Союзе, а не в СНГ. То есть взрослые. Такие, как Энгельс, которому было пятьдесят. Молодежь же имела слабое представление не только о коммунистических учениях, но и о Марксе и Ленине. О Фридрихе Энгельсе и подавно. Например, сын Славина, Вадик, отрок девятнадцати лет, считал, что отца назвали в честь города. Он был осведомлен о том, что есть крупный населенный пункт под названием Энгельс, так как в нем проживала его прабабка. Но когда Вадик узнал, что этим именем город обязан конкретной исторической личности, он очень удивился.
Увидев эту картину, Нина погрузилась в беспросветный мрак.
Сколько длился ее обморок, можно только предполагать, минуту, две, пять, пятнадцать, но очнулась Водянова совершенно точно от громкого карканья. И, открыв глаза, увидела огромного иссиня-черного ворона. Он сидел у нее на груди и совершенно по-человечьи смотрел своими пуговичными глазами.
Нина судорожно вздохнула, давая кислороду заполнить легкие, и что есть мочи закричала: «Помогите!»
Глава 2
Энгельс Славин родился в семье идейных марксистов-ленинистов. В современном мире немногие знали, кто это такие, разве только люди, достаточно долго прожившие в Советском Союзе. Именно в Союзе, а не в СНГ. То есть взрослые. Такие, как Энгельс, которому было пятьдесят. Молодежь же имела слабое представление не только о коммунистических учениях, но и о Марксе и Ленине. О Фридрихе Энгельсе и подавно. Например, сын Славина, Вадик, отрок девятнадцати лет, считал, что отца назвали в честь города. Он был осведомлен о том, что есть крупный населенный пункт под названием Энгельс, так как в нем проживала его прабабка. Но когда Вадик узнал, что этим именем город обязан конкретной исторической личности, он очень удивился.
Энгельс же с раннего детства знал не только биографию своего тезки, а также Ленина и Маркса, но и жизнеописание всех известных коммунистов. Отец его преподавал в политехническом институте обществоведение и марксизм-ленинизм на курсах повышения квалификации учителей. Мама – историю КПСС в том же вузе. Оба искренне верили в коммунистические идеалы. В их доме стены были увешаны портретами вождей. А в шкафах стояли ряды томов с их трудами. Причем и отец, и мать читали их. Да не потому, что надо по работе, а себе в удовольствие.
Когда началась перестройка, Славины остались без работы. Отец ушел из института сам, не желая преподавать по-иному, а матушку сократили. Энгельс взвалил на себя обязанности кормильца. Ему пришлось бросить писать диссертацию и устроиться на вторую работу. Энгельс, человек с высшим образованием, без пяти минут кандидат наук, пошел разгружать машины с коробками мороженой рыбы и банками с селедкой иваси. В их доме располагался магазин «Океан», и ему посчастливилось туда пристроиться. Именно посчастливилось, ведь с продуктами в то время было плохо. Люди давились в очередях или брали штурмом магазины. А благодаря Энгельсу в доме Славиных всегда имелись минтай, камбала и селедка.
Пока сын вкалывал, родители митинговали, бастовали, устраивали акции протеста. А возвращаясь домой после массовых мероприятий, садились писать обличительные письма, жалобы, призывы к помощи, ходатайства и прочее, прочее. Их привычный мир рушился, и Славины не могли с этим смириться. Они мечтали о том, что их внуки будут жить при коммунизме, хотя были согласны и на привычный социализм. Но только не на поганый капитализм, к которому вдруг стали стремиться первые лица государства, еще совсем недавно считавшиеся искренними марксистами-ленинистами. Многие из них у Славиных учились и казались верными своим идеалам… Предатели!
В неравных боях с системой старший Славин подорвал здоровье и умер от сердечного приступа в возрасте шестидесяти двух лет. Энгельс боялся, что мама, овдовев, быстро сдаст. Но та стала более энергичной и деятельной. Без нее не обходился ни один митинг. А еще она стала секретарем какого-то партийного блока и редактором агитационной газеты. Энгельс понимал, что мать нагружает себя, чтобы не оставалось времени на тоску по мужу, поэтому не возражал. Хотя мог бы. Ведь матушка была уже немолода, и ей не мешало бы себя поберечь.
Если б он знал, чем все кончится, посадил бы ее под домашний арест. Но он лишь радовался тому, что мама живет полной жизнью. Однажды, года не прошло после смерти отца, мать не вернулась домой. Он ждал ее весь вечер (она частенько задерживалась и являлась часов в десять, а то и одиннадцать), а когда наступила полночь, стал обзванивать больницы. Мама оказалась в Склифе в тяжелом состоянии. Когда милиция начала разгонять несанкционированный митинг, она в числе прочих бросилась на стражей порядка с кулаками. Те вынуждены были защищаться. Никого не били, но отталкивали щитами. Мать Энгельса потеряла равновесие и упала. Соратники по политической борьбе этого не заметили, и женщину затоптали. В больницу она была доставлена с множественными переломами и серьезной травмой черепа.
Спустя полтора месяца мать вернулась домой инвалидом. И если кости срослись нормально и матушка лишь прихрамывала, то удар по голове не прошел даром. Славина повредилась умом довольно серьезно. И ладно бы просто потеряла память или впала в детство (и то, и другое имело место: многое она позабыла, порой видела себя пятилетней, а сына называла папой), главное – ее регулярно одолевали приступы агрессии. Когда это происходило, она выходила на балкон и орала на прохожих. Она обвиняла их во всех смертных грехах, даже тех, кого не знала. Но обычно доставалось соседям. Назвав кого-то из них по имени и фамилии, она яростно обличала «врага». А так как язык у нее оставался прекрасно подвешенным, а речь грамотной, то звучало это очень убедительно. Кто не знал, что «выступает» человек не совсем нормальный, мог принять ее слова за чистую монету. И это было самым ужасным! Ведь с соседями Славины всегда ладили, с некоторыми даже дружили. Теперь же Энгельс вынужден был отбивать постоянные атаки тех, с кем еще недавно отмечал праздники, а то и пропускать мимо ушей их проклятия.
Но все это были цветочки, ягодки начались потом.
Родители Славина относились к числу ярых атеистов. То есть не просто не верили в Бога, но и осуждали тех, кто ему молится. Например, со своим отцом, глубоко верующим человеком, папа Энгельса не общался. Многие годы он пытался доказать родителю, что Бога нет, а когда понял, что это невозможно, прервал с ним всякие контакты. Мать Энгельса была мужу под стать. Когда ее сын принес домой из школы крашеные яйца, она вышвырнула их в окно, а мальчика поставила в угол на весь вечер.
С возрастом она не изменилась. Мужа похоронила не под крестом, а под звездой, как военного или ветерана. А вот болезнь сотворила с ней странную вещь. Она продолжала отрицать существование Бога, зато уверовала в дьявола. Его слуги мерещились ей повсюду. Ей казалось, что они скрываются под личиной прохожих, соседей и даже сына. «Миром правит сатана! – орала она с балкона. – Прозрейте, люди! Бога нет! Никто вас не спасет! Вы уже в аду!..»
Эти богохульные речи вызывали особенное возмущение соседей. Наступило время, когда люди стали возвращаться к вере. А тут такое!
– Если ты не отправишь свою мать в психушку, – говорили Энгельсу соседи, – мы соберем подписи и все равно запрячем ее туда. Только пока мы это сделаем, как бы она чего не натворила!
Энгельс был уверен: его мать не сумасшедшая. Он ждал, когда ей станет лучше. Ведь он давал ей лекарства, выписанные хорошим специалистом. Тот, конечно, утверждал, что в больнице ее скорее приведут в норму, но Энгельса не оставлял страх: там ее залечат до состояния овоща, как главного героя книги «Полет над гнездом кукушки». Поэтому ничего не предпринимал. Как потом оказалось, зря…
Как-то Энгельсу пришлось уехать в командировку. Отказаться он не мог, но и мать оставлять на три дня опасался. Он попросил одну из соседок, Марию Ивановну, присмотреть за ней. Та относилась к Славиной более-менее нормально и очень нуждалась в деньгах, поэтому соглашалась на любую работу, сулящую хоть небольшую оплату. Энгельс заплатил женщине вполне приемлемую по ее меркам сумму, и та взялась ухаживать за его матерью. Причем не просто заглядывать к ней изредка, а прожить в квартире Славиных все три дня.
Энгельс уехал. Но не прошло и суток, как пришлось возвращаться. Прибыв в город и устроившись в гостинице, он позвонил домой, чтобы узнать, как дела. Услышал частые гудки. Решив, что трубка неправильно лежит, Энгельс не стал беспокоиться раньше времени и отправился по делам. А когда снова вернулся в гостиницу, набрал домашний номер и опять услышал отрывистое пип-пип-пип, принялся звонить соседям, чтобы сходили, проверили. Спустя десять минут Энгельс узнал о том, что его матушка находится дома, а телефон выключила, потому что занята изгнанием бесов.
– Чем? – переспросил Энгельс.
– Тем самым, – раздраженно ответила соседка. – И из квартиры гарью попахивает… Как бы пожар не устроила!
– А Марии Ивановны не слышно?
– Какой еще… А, из восемнадцатой квартиры? Нет, не слышно. А что, она с твоей матушкой?
– Да. Я нанял ее, чтоб присмотрела…
– Ой, Энгельс, чует мое сердце неладное… Не из нее ли мамаша твоя бесов изгоняет?
Славин уже и сам об этом подумал и решил вызвать милицию. Позвонив в отделение своего района и обрисовав ситуацию, он стал собирать вещи. Командировка закончилась, можно сказать, не начавшись!
Энгельс оказался прав. Его мать изгоняла демонов из своей сиделки. Привыкшая к тому, что сын все вечера проводит с ней, она не могла понять, почему вместо него рядом оказалась какая-то женщина. Она не узнала соседку. И решила, что слуги дьявола забрали ее сына, а вместо него подослали демона в человеческом обличье. Его-то она и решил изгнать!