Как известно издатели ничего так не бояться как издания книжек, которые полностью отвечают так называемому правилу Лема ("Никто ничего не читает; если читает, то ничего не понимает; если понимает, то немедленно забывает") из-за всеобщей нехватки времени, чрезмерного предложения книжек, а также чрезмерно хорошей рекламы. Реклама как новая утопия стала настоящим предметом культа. Эти ужасные или наводящие скуку вещи, которые можно видеть по телевизору, мы смотрим в основном потому (это показали исследования общественного мнения), что чудной передышкой после вида политиков, кровавых трупов, лежащих по разным причинам в разных частях мира, а также костюмированных фильмов в которых неизвестно, что происходит и которые являются бесконечными сериалами, (забывается не только прочитанное, но и просмотренное) -- являются рекламные вставки. Уже только в них осталась Аркадия. В ней живут красивые женщины, великолепные мужчины, вполне счастливые дети, а также пожилые люди с разумными взглядами, главным образом в очках. С безостановочным восторгом они представляют пудинг в новой упаковке, лимонад из настоящей воды, спрей против потения ног, туалетную бумагу, пропитанную фиалковым экстрактом или шкаф, хотя в нем нет ничего особенного кроме цены. Выражение счастья в глазах, во всем лице, с которым изысканная красавица всматривается в рулон бумаги или отворяет тот шкаф, как будто это пещера Али-бабы, уделяется на миг каждому. В этом сопереживании есть, может быть, и зависть, и даже немного раздражения, ибо каждый знает, что он не мог бы испытать такой восторг, выпивая тот лимонад или наслаждаясь той бумагой, что до той Аркадии нельзя добраться, но ее светлая жизнерадостность делает свое дело. Впрочем, с самого начала мне было ясно, что, совершенствуясь в борьбе товаров за существование, реклама покоряет нас не из-за все лучшего качества товаров, а из-за все худшего качества мира. Что же нам осталось после смерти Бога, высших идеалов, бескорыстных чувств, в переполненных городах, под кислотными дождями кроме экстаза мужчин и женщин из рекламы, объявляющих кексы, пудинг и масло как пришествие Царства Небесного? Так как, однако, реклама с чудовищной эффективностью приписывает совершенство всему, стало быть, говоря о книжках, -- каждой книжке, человек чувствует себя как будто его соблазнили одновременно двадцать тысяч мисс мира, он не может выбрать ни одну и находится в состоянии неисполнимого любовного возбуждения, как баран в ступоре. Так происходит во всем. Кабельное телевидение, предлагая сорок программ сразу, приводит, образно выражаясь, к тому, что скоро их станет столько, а каждая должна быть обязательно лучше просмотренной, что зритель будет скакать с программы на программу как блоха на раскаленной сковороде, -- это пример того как совершенная техника совершенно расстраивает. Обещан именно нам, хотя никто этого так прямо и не сказал, целый мир, все, если не для обладания, то, по крайней мере, для осматривания и ощупывания, и художественная литература, которая является только эхом мира, его портретом и комментарием, попала в ту же самую ловушку. Почему, собственно говоря, мы должны были бы читать, что некое лицо того или другого пола, разговаривает прежде чем пойти в постель, если там нет ни слова о тысячах других, может быть на много более занимательных, лицах или, по крайней мере о таких, которые более изобретательно изготавливают вещи. Следовало тогда написать книжку о том, что делают Все Люди Сразу, чтобы впечатление, что мы узнаем глупости, в то время как Существенные Вещи случаются Где-то в Другом месте, не удручало уже нас.
Книга рекордов Гиннеса была бестселлером, так как показывала самые исключительные события с гарантией, что они подлинны. Этот паноптикум рекордов имел, однако, один недостаток, так как он быстро устаревал. Едва какой-нибудь мужчина съел восемнадцать килограммов персиков с косточками, как уже другой съел не только больше, но и сразу скончался от заворота кишок, что придало новому рекорду вкус мрачной остроты. Хотя это неправда, что психических болезней нет, а их выдумали психиатры, чтобы мучить пациентов и вытягивать у них деньги, правда состоит в том, что нормальные люди делают вещи намного более безумные чем все, что делают сумасшедшие. Разница в том, что сумасшедший делает свое дело бескорыстно, нормальный же -- ради славы, потому что ее можно обменять на наличные. Впрочем, некоторым хватает самой славы. Дело, стало быть, темное, но так или иначе не вымерший до сих пор подвид утонченных интеллектуалов презирает все это собрание рекордов, и в лучшем обществе не считалось признаком хорошего тона помнить сколько миль можно на четвереньках протолкать носом перед собой покрашенный в лиловый цвет мускатный орех.
Итак, следовало придумать книжку до некоторой степени близкую книге Гиннеса, но такую серьезную, от которой нельзя отделаться пожатием плечами, как Три первых минуты Вселенной, и, в то же время, не такую отвлеченную и переполненную рассуждениями о разных бозонах и других кварках, но написание такой книжки, правдивой, не выдуманной, обо всем сразу, которая затмит все другие, казалось полностью невозможным. Даже я не сумел угадать, какой должна быть эта книжка, и только предлагал издателям написание наихудшей книжки, непревзойденной в антирекламной направленности, но предложение не приняли. Существенно, что, хотя задуманное мной произведение могло оказаться заманчивым для читателей, тоже наиважнейший сегодня рекорд, а самый плохой в мире роман тоже был бы рекордом, оно было вполне возможно, даже если мне скажут, что никто его не заметит. Как же я сожалею, что мне в голову не пришла лучшая мысль, которая породила Одну минуту. Похоже, что это издательство даже не имеет филиала на Луне, "Moon Publishers" -- это, понятно, тоже только рекламный трюк, а чтобы избежать разговоров о недобросовестности, этот издатель якобы отправил на Луну при посредничестве НАСА с очередным рейсом "Колумбии" контейнер, содержащий машинопись книжки, а также небольшой компьютер с читающим устройством. Таким образом, если бы кто-нибудь стал придираться, ему бы тотчас доказали, что часть издательской работы производится на Луне, так как компьютер в Mare Imbrium постоянно читает ту рукопись, а то, что он читает бессмысленно, ни чему не вредит, ведь в основном также читают рецензенты в земных издательствах.
Я плохо поступил, впав вначале этой рецензии в саркастический тон, скорее даже брюзжания, чем серьезности, по отношению к этой книжке, ведь в ней нет шуток. Можно ей возмущаться, считать ее оскорблением, направленным против всего человеческого рода, сделанным так ловко, что она является почти отражением, так как в ней нет ничего кроме проверенных фактов, можно себя утешить тем, что, по меньшей мере, по ней никто не поставит фильм или сериал, это исключено, но задуматься над ней наверняка стоит, хотя результатом не будут ободряющие выводы.
Книжка неизбежно является и правдивой и фантастичной, если считать, вслед за мной, фантастичным то, что выходит за пределы последних возможностей нашего понимания. Не каждый здесь согласится со мной, однако я должен оставаться при этом мнении, поскольку убожество современной фантастики, Science Fiction, усматривают в том, что она мало фантастична в противоположность окружающей ее действительности. Так, например, оказалось, что человек с рассеченным надвое мозгом (таких операций сделано уже много, главным образом эпилептикам) есть и не есть одновременно одна личность. Бывает, что такой человек, с виду совершенно обычный, не может надеть брюки, так как его правая рука тянет их наверх, а левая их опускает, или обнимает жену одной рукой, а другой одновременно ее отталкивает. Установлено, что правое полушарие такого мозга не знает в определенных ситуациях, что воспринимает левое полушарие, следовательно необходимо признать, что произошло раздвоение сознания, и даже личности, или, что в одном теле находятся две личности, но другие эксперименты показали, что ничего подобного нет. Дело обстоит даже и не так, чтобы один раз был одиночный индивид, а другой раз двойной. Гипотеза, что его имеется полтора или два с чем-то, тоже отпадала. Это не шутки; обнаружилось, что на вопрос, сколько же, собственно говоря, сознаний сидит в этом человеке, нет ответа, и именно этот факт является и действительным и фантастичным. В этом и только этом смысле фантастична Одна минута.
Хотя, якобы, каждому это более или менее известно, обычно мы не думаем о том, что на Земле сосуществует в каждую минуту всякого времени года, всякого климата и всякого времени дня и ночи. Эта банальная истина, которую знает, а по меньшей мере должен знать каждый ученик, лежит как-то вне нашего сознания. Может из-за того, что неизвестно, что делать с этими сведениями. Принужденные для этого электроны, с безумной скоростью бомбардируя экраны телевизоров, ежевевечерне показывают нам мир, уложенный в Последние Известия, нарубленный кусками, чтобы мы узнали, что произошло в Китае, в Шотландии, в Италии, на полюсе холода в Антарктиде, и нам кажется, что мы в течение четверти часа увидели, что произошло в мире. Конечно, дело обстоит не так. Репортерские камеры расположены на земном шаре в нескольких местах, там, где Важный Политик сходит по трапу с самолета и пожимает с лицемерной сердечностью руку другому Великому Политику, где сошел с рельсов поезд, но это не может быть чем-то чрезвычайным, только если вагоны полностью перекорежены, а людей из них вынимают по частям, ибо более мелких катастроф уже слишком много, одним словом, массмедиа пропускают все, что не является рождением пятерых близнецов, государственным переворотом, наилучшим образом соединенным с порядочным кровопролитием, папским визитом или беременностью королевы. Гигантский пятимиллиардный человеческий фон этих событий наверняка существует, также каждый, кого спросят, скажет, что да, естественно он знает о существовании других людей, а если бы он задумался, то сам бы дошел до того, что между двумя его вздохами столько-то там детей родилось, и столько-то там людей умерло. Знание это все же смутное, не менее абстрактное, чем знание о том, что, когда я это пишу, где-то на Марсе стоит под бледным Солнцем замерший уже навсегда американский посадочный аппарат, а на Луне валяются остовы нескольких машин. Это знание является, собственно говоря, ничем, если его можно обозначить словом, но нельзя переживать. Переживать можно только микроскопическую капельку, вынутую из моря окружающих нас людских судеб. В этом отношении человек опять не отличается от амебы, плавающей в капле воды, если бы ее границы были границами мира. Главную разницу я усмотрел бы не в превосходстве нашего разума над простейшими, а в том что они бессмертны, так как вместо смерти они делятся и, тем самым, становятся все более многочисленной семьей.
Таким образом задача, которую поставили себе авторы Одной минуты, выглядела невыполнимой. В самом деле, если сказать человеку, который не держал еще в руках этой книжки, что в ней мало слов и она целиком заполнена статистическими таблицами и цифровыми сводками, то он заранее сочтет, что книжка не удалась, что это идиотизм, ибо что же можно поделать с сотнями страниц статистики? Какие образы, эмоции переживания могут пробудить в нашей голове тысячи колонок цифр? Если бы этой книжки не было, если бы она не лежала на моем письменном столе, я бы сам признал ее замысел своеобразным, даже удивительным, но негодным для осуществления, подобно тому, как мысль, что телефонный справочник Парижа или Нью-Йорка годится для чтения и что-то нам говорит о жителях этих городов.
Если бы не было Одной минуты, я бы, пожалуй, полагал, что она нечитаема как список телефонов или статистический ежегодник.
И, следовательно, этот замысел -- показать шестьдесят секунд, взятых из жизни всех сосуществующих со мной людей, -- следовало разработать как будто это план большой кампании. Первоначальная концепция, хотя и важная, не была достаточна для успеха. Не тот является лучшим стратегом, кто знает, что требуется захватить противника врасплох, чтобы его победить, а тот, кто знает как это сделать.
О том, что происходит на Земле даже в одну секунду, невозможно узнать. Перед лицом таких явлений обнажается микроскопический объем человеческого сознания, того беспредельного духа, которым мы хвалимся, отличающего нас от животных, нищих умом, способных постигать только непосредственное окружение. Как огорчается мой пес каждый раз, когда видит, что я собираю чемоданы, и как мне досадно, что я не могу ему объяснить ненужность его грусти и скуления, которое провожает меня до калитки. Невозможно объяснить псу, что я утром вернусь. Каждая разлука переживается с теми же страданиями, у нас же, якобы, дела обстоят совершенно по другому. Мы знаем, что есть, что может быть, а о том, чего мы не знаем, мы можем узнать. Так в общем считается. Между тем современный мир доказывает на каждом шагу, что сознание как слишком короткое одеяло; им можно прикрыть какой-нибудь малый кусочек чего-нибудь, но не больше, а проблемы, которые мы имеем по отношению к миру, более мучительны чем песьи проблемы, ибо пес, лишенный способности к разочарованию, не знает, что чего-то не знает, и не понимает, что почти ничего не понимает, мы же знаем и то и это. Если мы поступаем по-другому, то по глупости или из-за лицемерия перед самими собой, для сохранения душевного спокойствия. Одному человеку можно сочувствовать, может быть -- четырем, но восьмистам тысячам -- никто не сможет. Числа, которыми мы пользуемся в таких обстоятельствах, это хитро придуманные протезы, это трость, которой слепец стучит по тротуару, чтобы не столкнуться со стеной, но ведь никто не скажет, что он при помощи этой трости видит все богатство мира, хотя бы на его маленьком участке, в пределах одной улицы. Что же тогда делать с этим нашим бедным, нерастяжимым сознанием, чтобы оно охватило то, чего не может охватить? Что следовало предпринять, чтобы показать одну всечеловеческую минуту?
Ты не узнаешь, читатель, всего сразу, но заглянув сначала в оглавление, в котором указаны разделы, а потом в соответствующие рубрики, ты узнаешь вещи, от которых у тебя захватит дух. Не из гор, рек и полей образуется ландшафт, а из миллиардов человеческих тел, он будет перед тобой появляться на мгновение, так же как привычный пейзаж появляется темной ночью во время грозы, когда вспышки молний раздирают мрак и ты замечаешь в течении доли секунды огромность пейзажа, распростертого до самого горизонта. Мрак снова опускается, но этот образ уже отпечатался у тебя в памяти, от него уже не избавишься. Это сравнение можно понять в визуальном отношении, ибо кто же не пережил ночной грозы, но как сравнить мир, показанный ночью молниями, с тысячей статистических таблиц?
Прием, которым воспользовались авторы, прост. Это метод последовательных приближений. Для демонстрации его возьмем сначала из двухсот разделов тот, который посвящен смерти, а точнее говоря, умиранию.
Раз человечество насчитывает почти пять миллиардов, понятно, что в каждую минуту умирают тысячи -- это не может быть никакой сенсацией. Тут, однако, мы упираемся в цифры как в стену нерастижимости нашего понимания. Это легко понять так: слова "одновременно умирают девятнадцать тысяч людей" не имеют ни на волос большего значения в смысле переживания, чем сознание того, что их умирает девять тысяч. Пусть бы и миллион, пусть бы и десять миллионов. Реакцией, всегда одинаковой, может быть только несколько испуганный и неотчетливо обеспокоенный возглас "Ах". Мы уже оказываемся среди пустоты абстрактных выражений, которые что-то означают, но их значения нельзя испытать, почувствовать, пережить как падение дяди. Знание об этом падении вызывает большее впечатление.
Но данный раздел вводит тебя в умирание на сорока восьми страницах, причем сначала идут суммарные данные, затем -- разбитые по особенностям, таким образом, что сперва ты можешь осмотреть всю область смерти, как бы через слабый объектив микроскопа, а затем рассмотреть детали при намного большем приближении, используя как бы намного более сильную лупу. Сначала отдельно идут кончины естественные, отдельно -- вызванные другими людьми, по ошибке, из-за несчастного случая и так далее. Итак, ты узнаешь, сколько людей умирает за минуту от полицейских пыток, а сколько от лиц, не имеющих государственных полномочий. Каково нормальное распределение применяемых пыток за шестьдесят секунд, а также их географическое распределение; какие орудия применяются в эту единицу времени, опять с распределением по частям света, а затем и по государствам. Ты узнаешь таким образом, что когда ты выводишь на прогулку пса, ищешь домашние туфли, разговариваешь с женой, засыпаешь, читаешь газету, тысячи других людей воют, корчась от страданий, каждую следующую минуту каждого из двадцати четырех часов дня и ночи, каждой недели, месяца и года. Ты не услышишь их крика, но уже будешь знать, что он будет длиться непрерывно, ибо так говорит статистика. Ты узнаешь, сколько людей погибает каждую минуту по ошибке, выпив отраву вместо невинного напитка, и снова статистика принимает во внимание все возможные роды этих отравлений: противосорнячными химикатами, сильными кислотами, щелочами, а также сколько кончин по ошибке приходится на ошибки водителей, врачей, матерей, санитарок и так далее. Сколько новорожденных, а это уже особая рубрика, убивают матери сразу же после рождения, умышленно или по небрежности, так как младенцы были задавлены подушкой, либо те, которые падают в клоачную яму, так как роженица, почувствовав потуги, думала, что это позывы к дефекации, совершив это по причине своей неопытности или умственной отсталости, либо находясь под действием наркотика, когда начались роды, при чем каждый из этих вариантов имеет дальнейшие подразделения. На следующей странице находятся новорожденные, умирающие без чьей-либо вины, так как они были нежизнеспособными уродами, или гибнущие в лоне матки из-за того, что детское место двигалось впереди ребенка, или из-за того, что пуповина обмоталась вокруг шеи, от прободения матки, и снова всех не перечислишь. Много места занимают самоубийцы. Способов лишения себя жизни известно сегодня гораздо больше чем в прошлом, и петля занимает в статистике шестое место. Впрочем, движение в распределении частоты способов самоубийства ускорилось, отсюда как бестселлеры пошли в мир руководства с инструкциями, что делать, чтобы смерть была верной и быстрой, разве что кто-нибудь пожелает более медленный способ, ведь и такое случается. Ты даже можешь узнать, терпеливый читатель, какова корреляция тиражей этих руководств по суицидному самообслуживанию с нормальным распределением суицидной эффективности: ведь прежде, когда за это дело брались по-любительски, большее число самоубийц можно было спасти.
Потом идут смерти от рака, от инфаркта, от врачебного искусства, от, пожалуй, четырехсот основных наименований болезней, а дальше несчастные случаи, а именно от столкновения машин, смерти от падающих деревьев, стен, кирпичей, от попадания под поезд и, даже, от метеорита. Не знаю, утешающий ли это факт, но от падающих на Землю метеоритов гибнут редко. На сколько я знаю, за минуту гибнет таким образом едва 0,0000001 человека. Как видно Джонсоны проделали основательную работу. Чтобы точнее показать область смерти, они применили так называемый crossexamination (перекрестного допроса) или диагональный метод. Из одних таблиц можно узнать, от какого набора причин люди умирают, а из других -- как умирают от одной причины, например, от поражения электрическим током. Благодаря этому более выпукло стало выглядеть исключительное разнообразие наших смертей. Чаще всего умирают от прикосновения к неправильно заземленному оборудованию, реже в ванне, а реже всего, испуская мочу с мостового перехода для пешеходов на провода высокого напряжения, так как это опять число меньшее единицы за минуту. Добросовестные Джонсоны сообщают в сносках, что умирающих от пытки током нельзя разделить на убитых неумышленно (когда слишком большое напряжение было применено без намерения убить) и на убитых преднамеренно.