Инна подхватывает многообещающую победную ноту:
— Артем… Понял? Прочитал?.. Ты еще вернешься, Артем. Вернешься. Как вернулась к нам его живопись. А что?.. А почему нет?.. Кандинский — классный оракул!
6
И простился, и уже невыносимо ему оставаться в Ольгиной студии, а он все там. Ночного поезда надо же где-то дожидаться. А в двух шагах пивнушка. Туда Артем и перебрался. Место его недавнего разоблачения и позора…
Пивнушка, она теперь — КАФЕ С ГАЗЕТАМИ. Пусто. Посетителей ни души. Артем в одиночестве за столиком. Рядом только чемодан, готовый в дорогу.
Хозяйчик приносит Артему его пиджак:
— Наконец-то увидел вас… Я уж думал отдать ваше добро какому-нибудь бомжу… Шучу, шучу!.. Классный пиджачок!
Артем молчит. Он в полудреме. Он убивает время до поезда.
На столиках уже выложена пресса. Можно полистать.
Хозяйчик: — Но пить нечего. У нас теперь не пивная, а безалкогольная кафешка. Чаю принести?
Здесь и впрямь мертво.
Зато с крутизны стены (с высокой подставки) начинает работать телевизор, которого раньше не было.
Новости. По ТВ повторяют выступление на митинге Артема Константы. Толпа замерла, толпа внимает — экранный Артем говорит. А пиджачок-то на нем и впрямь классный!
Хозяйчик, не узнавая сидящего за столиком единственного посетителя, бранится.
— Константа, Константа! Везде Константа! — жалуется он Артему. — Вы знали его?.. Из-за этой болтливой гадины у нас нет даже бутылочного пива.
Хозяйчик убирает звук.
Артем на экране стих — голос еле слышен.
Но едва Хозяйчик в сторону, телевизор ожил самостоятельно, прибавил громкости — и, продолжая речь, вдохновенный Артем Константа завопил заново во весь голос.
Хозяйчик: — Ну гадюка. Непотопляемый… С одного раза такому пасть не заткнешь.
В кафе врывается группка молодых людей.
Хозяйчик в крик: — Предупреждаю: кафе безалкогольное. Объявление на входе. Висит объявление… Неужели не прочли?.. Газеты и чай. И к чаю печеньице.
Молодые возмущены:
— Что за дела! Ты же прогоришь, дурень!
— Кто к тебе, толстяк, ходить будет!
Хозяйчик: — И рад бы деньгам… Но в нашем районе теперь только так. Константа плюнет — мы подчищаем.
— Опять этот Константа! Ему неймется!.. Что ж это за гнида такая! Они, когда делают карьеру, гадят на каждом заборе!
Молодые ушли.
Артем поднимает голову: — Голоса. Все время слышу эти голоса.
Хозяйчик кричит своему вышибале: — Гони и тех и этих!.. Ты вышибала или кто?.. За что я тебе деньги плачу?.. За твои сладкие сны?!
Артем негромко, самому себе: — Короткий, но какой отчетливый был сон!.. Пейзажик в теплых зимних тонах… Акварелька… И как много снега! Откуда там столько снега?
Оглядывается: — Чай… Где же чай?
Припоминает мелькнувшую дрему: — И лошадка там была… Но слабая. Вся в снегу… Давай, милая, давай. Вывози… Я кричал ей. Ну еще… Еще разок. Я кричал ей. Натужься. Вывози.
*К Артему, к его столику, подошел Коля Угрюмцев:
— Я вас п-провожу на п-п-поезд. Время уже… Время уже на п-п-подходе.
Артем молчит. Он в отключке. Со стороны Артем вроде бы читает, уткнулся в газету.
Юнец продолжает свои извинения: — Вы меня з-защищали, пригрели.
Артем зевает: — Не бери в голову.
Но юнец опять свое. Как же так?! Знаменитый Константа бежит из Москвы жалкий, пришибленный!..
Коля, по-мальчишьи, торопится свести жизненный прокол экс-политика к самому распространенному случаю — к случаю «как у всех»:
— Не расстраивайтесь, п-пожалуйста. Обычное это… Обычное дело, Артем К-константинович… Не один же вы…
— Что не один? Что ты несешь?
— У к-каждого, можно сказать, когда-нибудь там осталась такая п-подписанная бумага. Такая или п-похожая. У-у-уступчивая. И ее уже никак не забрать и не выкрасть. Не взять назад.
Артем: — Где же чай?
Голос Хозяйчика: — Сейчас будет.
А Коля знай успокаивает:
— В том ГБ, если глядеть изнутри, одни только коридоры… К-коридоры и шкафы, шкафы. Шкафы вчерашних бумаг. Но некоторые бумаги еще не рассортированы. Без н-номера… И лежат… Много. Как небольшие к-кучи. Прямо в коридоре… Майор С-семибратов нам рассказывал. Майор все з-знает… Из ГБ, из этих куч, человеку уже ничего не забрать. Не спрятать и не переделать. Н-не переписать. Не переиначить. Это на века.
Артем молчит.
— Майор С-семибратов нам лекцию ч-читал. Тысячелетия пройдут, а у гэбистов в ш-шкафах на их полочках бумаги будут лежать, как сейчас. Донос к д-доносу… Оттуда уже не выцарапать… Вчера н-написал бумагу — а сегодня она уже далеко-далеко-далеко. Как в бесконечности. Как в вечности. Как наскальные рисунки в п-пещере…
Артем молчит.
— Майор С-семибратов сказал… Наскальные рисунки. На века. Это не п-погибнет. Никогда. Не сгорит и не утонет. От этого не уйти. С этим надо жить… Осведомитель… с-стукач… доносчик… разведчик… шпион — как бы ни называлось… Это как религия. П-пишется как на к-камне.
— Рукописи…
— …не горят. Майор Семибратов нам эти слова ч-часто ц-ц-цитировал. Это в ГБ рукописи не г-горят. Именно т-там они не горят.
Артем с вялым, чуть пробудившимся вниманием спрашивает: — А пытались?.. Некоторые… взять бумагу обратно?
— Сам в-видел… Как горько к-каются… Как плачут, просят свое объяснение назад… Я, говорит, только два слова исправлю. Проси не проси — не помогает… Некоторые в слюнях-соплях. Через их открытое окно я сам видел. Летом… Когда наша семибратовская школа была в их флигеле. Когда урок, нам хорошо видно. Слюни размазаны… Слезы видно… У просящих. У мужчин. На самом п-подбородке. Крупные слезы. Как в д-дождь.
— Майор Семибратов с-сказал — все дело в т-трепете.
— Что? Что за трепет?
— О-обыкновенный. Когда, скажем, просьбу… Когда с-свою характеристику… Когда сами на себя. Когда автобиографию п-пишет — все равно наш человек пишет д-донос. Потому что трепет. Майор Семибратов сказал.
Появилась в кафешке Инна. Она поодаль. Она делает знаки юнцу, чтобы ушел.
Но Коля продолжает. Юнец не знает, как загладить — как избыть свою неумышленную вину: — Артем К-константинович, простите. За тем столом я же нечаянно. Я съел лишнего. От еды т-тоже п-пьянеют… Если нечаянно сболтнешь — не в с-счет.
— Ладно, ладно. Верю.
— Я н-невольно настучал. Я п-пацан, и мне очень хотелось рассказать. Хоть что-нибудь… Заике особенно хочется. Чтобы за столом люди обратили в-внимание.
— Верю.
— Я просто расхвастался…
— Я же сказал — верю.
— Я расхвастался своей п-памятью.
— Не бери в голову. Ну да — стукнул немножко. Ну и забудем… В наши дни, как сказал бы твой майор Семибратов, все стали… вернее, все оказались стукачами.
— Это вы з-зря. Майор нет… Майор стал б-буддистом. Когда его школу разогнали.
Инна решительно подошла, присела за столик: — Иди погуляй, Угрюмцев…
— Я б-буду п-п-провожать.
— Проводишь. До поезда еще есть время.
Юнец ушел, а к их столику подскочил на полминуты Хозяйчик:
— Даже пива, Инна, извините, нет… Каждый день они придумывают что-то новое и дурацкое. Такая жизнь… Проклятый Константа.
*Инна снимает пиджак со спинки стула.
— Наденьте. Вечер будет прохладный.
Она ловко помогает Артему. Руки в рукава… Экс-политик не протестует. Машинально, отключенно надевает свой зеленый пиджак. Яркая тряпка из яркой прошлой жизни.
Инна совсем близко с Артемом. Кажется, она ждала этого момента. Этого тет-а-тета. И так добра, ласкова ее ладонь на его плече.
— А я восхищаюсь… Восторгаюсь вами, Артем. Вашим признанием. Вы не побоялись признаться в постыдном промахе… Это так непохоже. Это так удивительно в наши дни… Когда нет настоящих мужчин… В Москве нет мужчин, вы заметили?
Хозяйчик в эту минуту изгоняет рвущихся в дверь: — Распива не будет! Всех, всех вон!
Голоса:
— А что? Пивка нет? Музыки нет?.. А жрать что — эти газеты?
— Константа! Константа!.. Эта сволочь все прикрыла!
— Артем, — участливо спрашивает Инна. — Но почему надо сразу в провинцию?
— В маленьком городишке проще молчать.
— Что-то вроде покаяния? Замаливание грехов?
— Что-то вроде. — Артем усмехнулся. — С митинга на митинг. Когда меня здесь звали выступить… Еще вчера! Когда приглашали там и тут… Я ведь тотчас шел и выступал. Спешил! А уж как вещал! Пел в удовольствие. И как же волновало, пьянило, что меня спрашивают, что я востребован… Что меня зовут… Именно меня… Константа! Константа!.. Я млел.
Хозяйчик приносит наконец чай.
Артем пьет, делает первые трудные глотки.
— Я млел… А сейчас у меня перед глазами снег… Снег… Снег… Как бред. Лошадка и сани… Лошадка вся в снегу.
— Но, Артем! Когда вы рассказали шаг за шагом про свой приход в ГБ, про объяснительную записку, это была минута… Минута настоящего мужества. Не нашенского, особого мужества…
— Какое мужество! Мне, Инна, было некуда отступать… Уже некуда было спрятаться. Мальчишка классно меня подставил.
— Он нечаянно.
— Знаю.
Инна набрала побольше воздуха в грудь:
— Сама не понимаю, чего я к вам пристаю. Хочется, Артем, тоже что-то рассказать вам… Про Питер. Про Санкт-Петербург.
— Я помню, помню… Ты часто туда ездишь. С какой-то туристической группой.
— Я влюблена в этот город.
— Я думал, у тебя заодно с городом там парень.
— Никого!.. Только сам город.
— …Неконтакт с властью. И особенное отвращение к стукачам.
— Это ясно.
— Вы же помните, Артем, нашего отца… Известнейший диссидент — это еще не значит правильный отец. Он привил Ольге излишнее презрение к слабостям людей. И гордыню с пеленок… Этакий либеральный снобизм. А я была тогда маленькая. И потому я проще и снисходительнее.
— Вы так смело об отце.
— Не я. Это Ольга… Это ее слова… Я только повторяю.
— Хотите — поедем вместе в Питер?
— Зачем? — В голосе Артема пустота и равнодушие.
— Ну так.
— Зачем «ну так»?
Инна, помолчав, подбирает слова:
— Конечно, я не такая красивая… Но… Но я восторженная. Со мной легко… я думаю, я умею залечивать раны.
Артем только усмехнулся: — Инна!.. Какие раны?! Что тут залечивать? Неудачников не лечат.
— Если Ольга расплевалась с мужчиной, это точка. Когда Ольга бросает — бросает навсегда.
— Я вполне почувствовал.
— Сказала об этом?
— Нет. Она расплевалась молча.
— Она погладит рубашки, продуманно соберет вам в дорогу чемодан… Даже за носками проследит… Но она не поедет с вами.
Старшая сестра, конечно, авторитет. Но Инна не первый раз влюбляется в мужчину, которому Ольга только-только дала отставку. Инне словно бы интересно идти след в след… Умненькая, она знает, что в счет молодости ей позволительно, ей можно делать по жизни небольшие промахи.
Конечно, ее любовь «по следу» отчасти пробная, перемагниченная. Однако же и не совсем болтовня. Заостренное современное чувство.
*— У меня есть кой-какие деньги, — продолжает Инна своеобразную охоту за Артемом. (Вернее, за тем, что от него осталось.)
— Богачка, — улыбается Артем.
— Не богачка. Но я неплохой компьютерщик. И когда я хочу, я всегда востребована. Мы проведем чудесную неделю-другую в Питере… Что скажете?
А ничего он не скажет.
— Зато здесь, в Москве, в этом вашем остаточно-развинченном состоянии… простите, вы ни одной женщине не сгодитесь даже на посиделки с чаем. Шутка, Артем.
Артем улыбается, но его задело: — А ведь слышится, Инна, и в шутке металл. Слышится эта железная жесткость. И в вас… И в Ольге… Это что? тоже от отца?
— Дочери диссидента. Что наше, то наше.
— Ну так что, Артем Константинович? Решились?.. Ну почему? Почему?.. Чем я вам плоха?
Выдерживая пустую паузу, Инна пробует поднять чемодан Артема.
— Ого!..
Артем делает еще один трудный глоток чая:
— Какой Питер!.. Вы, Инна, ничем не плохи. Вы всем хороши… Но я-то сейчас червяк червяком. Я разбит, раздавлен. Меня переехало машиной… Мне надо слинять к моей матушке. Пока она жива. Я тоже скажу вам жестко. Вы ничем не плохи, Инна, но сейчас вы, извините, номер двести шестнадцатый… Спасибо вам… Но я… Я никто… Только к своей матери… Только в маленький воронежский городишко. Там мое нынешнее место. Смотреть, как гуси перебегают дорогу… Вы видели, как опасливы бегущие гуси? Как недовольно, как хрипло кричат, торопясь перебежать колею? Трясут задницами…
— Поняла.
— Простите меня.
— А прощать, Артем, нечего. Я всего лишь скучаю по великому городу Санкт-Петербургу. Я езжу туда с женщинами… Экскурсия за экскурсией. С таким же бабьем, как я сама. А хочется с мужчиной. Только и всего.
— Я раздавленный. Я убегающий. Я уже бегу. Уже трясу гусиной задницей. Погоняю сам себя… И мыслишка только одна — убежать. Сам себе отвратителен.
Появившийся Коля Угрюмцев взял было чемодан Артема.
— П-пора.
— Погоди, Коля. Сядь. — Инна велит ему взять стул. Считаясь с приметой, неплохо бы всем сесть… вместе с отъезжающим… Присесть на вялую минуту перед его долгой дорогой.
Встали — и пошли.
Ольга в К-студии. Услышав понятные шаги, она подходит к своей закрытой двери и приникает ухом. Вся обращаясь в слух… Сердце ее ноет. В ногах дрожь.
Уходят.
Артем, как нарочно, медленно, очень медленно движется мимо двери К-студии… С ним рядом Коля. С ними Инна.
Юнец несет чемодан.
— М-мы успеваем. В-вполне… П-проверьте билет… Инна, вы тоже провожаете?
— До такси.
Ольга припала к дверям. Она колеблется, не сказать ли… на прощанье… два добрых слова.
Как долго ей теперь переживать разбитое в одночасье чувство. Столько надежд! И каким ярким был в ее жизни Артем Константа — и почему теперь так необратимо пусто!
Ушли.
Ольга вышла в пустой коридор. Все еще колеблется — не выбежать ли к подъехавшему такси и не помахать ли рукой? Не крикнуть ли Артему хоть напоследок — и рукой ему, рукой!
Нет.
Машина отъехала.
Случилась и внешняя помеха — вбежавший с улицы рок-музыкант, по прозвищу Максим Квинта.
Запыхавшийся, торопливый.
— Мы рок-музыканты, — наскоро объясняет он. — Мой барабанщик здесь пропадал… Пропадал в этой пивнушке… Спивался…
— И что? — недоуменно и сердито спрашивает Ольга.
Музыкант объясняет:
— Сюда нам теперь ходу нет. Я забежал на миг. Надо же проститься… с хорошим, теплым местом. Мы иногда здесь выступали.
Со стороны подскочил недовольный Хозяйчик: — И очень много иногда здесь пили.
— Мы, дядя, пили за свой счет.
— Я сам видел — вас поили.
— Угощали. Это практика всех музыкантов.
И рок-музыкант убежал.
Хозяйчик уходит за ним — идет проследить, ушел ли шальной малый насовсем. Как бы вдруг не вернулся, шумный, немыслимый, дикий эгоцентрик!
*Инна обнимает сестру.
— Ах, Оля… Ты и я… Поедем — ты со мной — в Питер!
Но Ольга шутке не улыбнулась — слишком подавлена своей неудачей. Да и что ей Питер.
— Зачем?.. Там разве будет какая-то особенная Водометная выставка?
— Подыщем, Оля, и выставку.
— Которую разгоняют по-питерски?.. Или там нет своих стукачей?
— А вот представь себе, Оля, — нет! А знаешь почему? У меня точные сведения. Они все перебрались в Москву… Ну?.. Ну улыбнись, Оля!
Но Ольга без улыбки. Просто спросила: — А ты?.. Что у тебя?
— Что, что!.. Всё то же. Опять жириновец.
— Боже ж мой. Опять?.. Где ты их находишь?
— Поначалу молчал о политике. Мужчина как мужчина.
Сестры обнялись. Сидят рядом, прижавшись. Птички на мерзлом подоконнике.
Надо бы Ольгу увезти, думает Инна. На большую бы реку… Или в горы… Но Ольга никуда не поедет. Что ни придумывай, боль уже в сердце, в мыслях, в пальцах рук, повсюду, в морщинке под глазом. Боль уже растеклась.
— В Петербург. В Петербург, Оля. Не могу тебе объяснить. Сам город нас манит… В его именитых улицах, в его зданиях есть по-настоящему возвышенное. Даже в его серых камнях, Оля…
Ольга усмехнулась: — Как это изящно там сказано?.. В том стихе?.. И шпили, как фаллосы.
— А что ты думаешь?.. И шпили на женщину действуют. И подъемные мосты… Казалось бы, казарма кавалергардов. Бывшая, разумеется. С вороньими гнездами. Заброшенная, разумеется!.. А я, Оля, иду мимо — и сердце млеет. Как на свидание пришла! Опоздала, но ведь пришла! Прибежала, запыхавшись… Спустя два с лишним века!
— Поезжай. Поезжай, Инна. Тебе Питер на пользу.
— Я всегда возвращаюсь обновленная. Со светлой душой. С новым зарядом.
— А иногда с новым жириновцем.
Постсоветский мужчина?.. И разве Ольга не знает его одежку? Его нынешнюю чешую?
Прост в начале знакомства. Со средним достатком. Закомплексованный. Безмашинный. Его претензии невелики: вставить свое… В твою жизнь… В тебя… Как только число встреч перевалило за две-три.
Он считает, что его желание законно, застолблено и оправдано его честной заявкой на эти две-три встречи… Он, пожалуй, и скупиться по ходу своей любви не станет!