Охотникъ Стрекачевъ постучалъ ружьемъ о свѣсившуюся вѣтку дерева и какъ будто вскользь, спросилъ:
— А хорошо видно?
— Да ужъ ежели съ биноклемъ, прямо вотъ — рукой достанешь! И кто только это бинокли выдумалъ, — памятникъ бы ему!.. Можетъ, полюбопытствуете?
— Ну, ты скажешь тоже, — ухмыльнулся конфузливо охотникъ. — А вдругъ увидятъ оттуда?
— Никакъ это невозможно! Потому такъ ужъ у меня пристроено. Будто кустъ; a за кустомъ яма, a въ ямѣ скамеечка. Чего жъ, господинъ… попробуйте. Всего разговору (онъ приложилъ руку щиткомъ и воззрился острымъ взглядомъ на противоположный берегъ, гдѣ желтѣла купальня)… всего и разговору на рупь шестьдесять?!
— Это еще что за разсчетъ?!
— Разсчеты простые, ваше благородіе: Огрызкинская госпожа теперь купается — дамы замѣчательныя сами извольте взглянуть — рупь, потомъ Дрягина съ дочкой на пятиалтынный разговору, ну и за губернанку Лавровскую дешевле двухъ двугривенныхъ положить никакъ не возможно. Хучь онѣ и губернанки, a благороднымъ ни въ чемъ не уступятъ. Костюмишко такой что, все равно, его бы и не было…
— А ну-ка… ты… тово…
— Вотъ сюда, ваше благородіе, пожалуйте, здѣсь двѣ ступенечки внизъ… Головку тутъ наклоните, чтобъ оттелева не примѣтили. Вотъ-съ такъ. А теперь можете располагаться… Пивка не прикажете ли молодненькаго? Сей минутой бинокль протру, запотѣлъ что-то… Извольте взглянуть.
Смеркалось…
Усталый, проголодавшійся, выползъ Стрекачевъ изъ своего убѣжища и, отыскавъ ружье, спросилъ коряваго мужиченку, сладко дремавшаго на поваленномъ деревѣ:
— Сколько съ меня?
— Шесть рублей двадцать, ваше благородіе, да за пиво полтинничекъ.
— Шесть рублей двадцать?! Это за что же такое столько? Навѣрно, жульничаешь.
— Помилуйте-съ… Огрызкинскую госпожу положимъ рупь, да губернанка въ полтинникѣ у насъ завсегда идетъ, да Дрягины — я ужъ мелюзги и не считаю, — да Синяковы трое съ бабушкой, да…
— Ну, ладно, ладно… Пошелъ высчитывать всякую чепуху!.. Получай!
— Счастливо оставаться! Благодаримъ покорниче!..
И подмигнувъ очень интимно, корявый мужиченка шепнулъ:
— А въ третьемъ и пятомъ номерѣ у меня съ обѣда наши Окромчеловскіе сидятъ. Ужъ и темно совсѣмъ, a ихъ никакъ не выкуришь. Веселые люди, дай имъ Богъ здоровья. Счастливо оставаться!
РѢЗНАЯ РАБОТА
Недавно одинъ петроградскій профессоръ забылъ послѣ операціи въ прямой кишкѣ больного В. трубку (дренажъ) въ полъ-аршина длиной.
Въ операціонной кипитъ работа.
— Зашивайте, — командуетъ профессоръ. — А гдѣ ланцетъ? Только сейчасъ тутъ былъ.
— Не знаю. Нѣтъ ли подъ столомъ?
— Нѣтъ. Послушайте, не остался ли онъ тамъ?..
— Гдѣ?
— Да тамъ же. Гдѣ всегда.
— Ну, гдѣ же?!!
— Да въ полости желудка.
— Здравствуйте! Больного уже зашили, такъ онъ тогда только вспомнилъ. О чемъ вы раньше думали?!
— Придется расшить.
— Только намъ и дѣла, что зашивать да расшивать. Впереди еще шесть операцій. Несите его.
— А ланцетъ-то?
— Богъ съ нимъ, новый купимъ. Онъ недорогой.
— Я не къ тому. Я къ тому, что въ желудкѣ остался.
— Разсосется. Слѣдующаго! Первый разъ оперируетесь, больная?
— Нѣтъ, господинъ профессоръ, я раньше у Дубинина оперировалась.
— Ага!.. Ложитесь. Накладывайте ей маску Считайте! Ну? Держите тутъ, растягивайте. Что за странность! Прощупайте-ка, коллега… Странное затвердѣніе. А ну-ка… Ну, вотъ! Такъ я и думалъ… Пенснэ! Оригиналъ этотъ Дубининъ. Отошлите ему, скажите — нашлось
— А жаль, что не ланцетъ. Мы бы имъ, вмѣсто пропавшаго, воспользовались… Зашивайте!
— А гдѣ марля? Я катушки что-то не вижу. Куда она закатилась?
— Куда, куда! Старая исторія. И что это у васъ за манія — оставлять у больныхъ внутри всякую дрянь.
— Хорошая дрянь! Марля, батенька, денегъ стоитъ.
— Расшивать?
— Ну, изъ-за катушки… стоитъ ли?
— Я къ тому, что марля… въ животѣ…
— Разсосется. Я одинъ разъ губку въ желудокъ зашилъ и то нечего.
— Разсосалась?
— Нѣтъ, но оперированный горчайшимъ пьяницей сдѣлался.
— Да что вы!
— Натурально! Выпивалъ онъ потомъ, представьте, цѣлую бутылку водки — и ничего. Все губка впитывала. Но, какъ только животъ поясомъ потуже стянетъ — такъ сразу, какъ сапожникъ, пьянъ.
— Чудеса!
— Чудеснаго ничего. Научный фактъ. Въ гостяхъ, гдѣ выпивка была безплатная, онъ выпивалъ невѣроятное количество водки и вина и уходилъ домой совершенно трезвый. Потомъ дома уже — потретъ руки, крякнетъ: "Ну-ка, рюмочку выпить, что ли! И даванетъ себя кулакомъ въ животъ. Рюмку изъ губки выдавитъ, закуситъ огурцомъ, походить — опять: "Ну-ка, говорить, давнемъ еще рюмочку!.. Черезъ часъ — лыка не вяжетъ. Такъ пилъ по мѣрѣ надобности… Совсѣмъ какъ верблюдъ въ пустынѣ.
— Любопытная исто… Что вы дѣлаете? Что вы только дѣлаете, поглядите!!!.. Вѣдь ему гланды нужно вырѣзать, a вы животъ разрѣзали!!!
— Гм… да… Заговорился. Ну, все равно разъ разрѣзалъ — поглядимъ: нѣтъ ли тамъ чего?..
— Нѣтъ?
— Ничего нѣтъ. Странно.
— Разсосалось.
— Зашивайте. Ффу! Усталъ. Закурить, что ли… Гдѣ мой портсигаръ?
— Да тутъ онъ былъ; недавно только держали. Куда онъ закатился?
— Неужто, портсигаръ зашили?
— Оказія. Что же теперь дѣлать?
— Что, что! Курить — смерть какъ хочется. И потомъ вещь серебряная. Расшивайте скорѣй, пока не разсосался!
— Есть?
— Нѣтъ. Пусто, какъ въ карманѣ банкрота.
— Значить, у кого нибудь другого зашили. Всѣ оперированные здѣсь?
— Неужели, всѣхъ a распарывать?
— Много ли ихъ тамъ, — шесть человѣкъ! Порите.
— Всѣхъ перепороли?
— Всѣхъ.
— Странно. А вотъ тотъ молодой человѣкъ, что въ двери выглядываетъ. Этого, кажется, пропустили. Эй, вы — какъ васъ? — ложитесь!
— Да я…
— Нечего тамъ, — не "да я"… Ложитесь. Маску ему. Считайте.
— Да я…
— Нажимайте маску крѣпче. Такъ. Гдѣ ножъ? Спасибо.
— Ну? Есть?
— Нѣтъ. Ума не приложу, куда портсигаръ закатился. Ну, очнулись, молодой человѣкъ?
— Да я…
— Что «вы», что "вы"?! Говорите скорѣе, некогда…
— Да я не за операціей пришелъ, a отъ вашей супруги… Со счетомъ изъ башмачнаго магазина.
— Что же вы лѣзете сюда? Только время отнимаете! Гдѣ же счетъ? Ложитесь, мы его сейчасъ извлечемъ.
— Что вы! Онъ у меня въ карманѣ…
— Разрѣзывайте карманъ! Накладывайте на брюки, маску…
— Господинъ профессоръ, опомнитесь!.. У меня счетъ и такъ вынимается изъ кармана. Вотъ извольте.
— Ага! Извлекли? Зашивайте ему карманъ.
— Да я…
— Слѣдующій! — бодро кричитъ профессоръ. — Очистите столъ. Это что тутъ такое валяется?
— Гдѣ?
— Да вотъ тутъ на столѣ.
— Гм! Чей-то сальникъ. Откуда онъ?
— Не знаю.
— Сергѣй Викторовичъ, не вашъ?
— Да почему жъ мой?! — огрызается ассистентъ. — Не меня же вы оперировали. Навѣрное, того больного у котораго камни извлекали.
— Ахъ, ты жъ, Господи, — вотъ наказаніе! Верните его, скажите пусть захватитъ.
— Молодой человѣкъ! Сальничекъ обронили…
— Это развѣ мой?
— Больше ничей, какъ вашъ.
— Такъ что же я съ нимъ буду дѣлать? Не въ рукахъ же его носить… Вы вставьте его обратно!
— Эхъ, вотъ возня съ этимъ народомъ! Ну, ложитесь. Вы уже поролись?
— Нѣтъ я только зашивался.
— Я у васъ не забылъ своего портсигара?
— Ей Богу, въ глаза не видалъ… Зачѣмъ мнѣ…
— Ну, что-то у васъ глаза подозрительно бѣгаютъ. Ложитесь! Маску! Считайте! Нажимайте! Растягивайте!
— Есть?
— Что-то такое — нащупывается… Какое то инородное тѣло. Дайте.
— Ну?
— Постойте… Что это? Нѣтъ, это не портсигаръ.
— Бумажка какая-то… Странно… Э, чортъ! Видите?
— Ломбардная квитанція!
— Ну, конечно: "Подержанный серебряный портсигаръ съ золотыми иниціалами M. K.". Мой! Вотъ онъ куда закатился! Вотъ тебѣ и закатился..
— Хе-хе, вотъ тебѣ и разсосался.
— Оборотистый молодой человѣкъ!
— Одесситъ, не иначе.
— Вставьте ему его паршивый сальникъ и гоните вонъ. Больныхъ больше нѣтъ?
— Нѣтъ.
— Сюртукъ мнѣ! Ж-живо! Подайте сюртукъ.
— Вашъ подать?
— А то чей же?
— Тутъ нѣтъ никакого сюртука.
— Чепуха! Тутъ же былъ.
— Нѣтъ!.. Неужели..?
— Чортъ возьми, какой неудачный день! Опять сызнова всѣхъ больныхъ пороть придется. Скорѣе, пока не разсосался! Гдѣ фельдшерица?
— Вашъ подать?
— А то чей же?
— Тутъ нѣтъ никакого сюртука.
— Чепуха! Тутъ же былъ.
— Нѣтъ!.. Неужели..?
— Чортъ возьми, какой неудачный день! Опять сызнова всѣхъ больныхъ пороть придется. Скорѣе, пока не разсосался! Гдѣ фельдшерица?
— Нѣтъ ея…
— Только что была тутъ!
— Не зашили ли давеча ее въ одессита?!.
— Неужели, разсосалась?..
— Ну и денекъ!.
ДРАМА ВЪ СЕМЬѢ БЫРДИНЫХЪ
Въ богатыхъ аппартаментахъ графа Бырдина раздался болѣзненный стонъ.
Съ расширенными отъ ужаса глазами, схватившись за голову, застылъ графъ, и его взглядъ — взглядъ помѣшаннаго — блуждалъ по страницѣ развернутаго иллюстрированнаго журнала.
— Да, это такъ, — глухо произнесъ онъ. — Сомнѣній быть не можетъ!
Испустивъ проклятіе, графъ схватилъ журналъ и помчался съ нимъ въ будуаръ графини.
* * *Графиня Бырдина — красавица роскошнаго тѣлосложенія лежала на изящной козеткѣ и читала романъ въ желтой оберткѣ, изъ французскаго быта.
Ея высокая пышная грудь, какъ волна въ приливъ, вздымалась легкимъ дыханіемъ, бѣлыя полныя руки соперничали нѣжностью съ легкой воздушной матеріей пеньюара, a волнистая линія ведеръ свела бы съ ума самаго записного анахорета.
Вотъ какова была графиня Бырдина!
* * *Какъ вихрь, ворвался несчастный графъ въ будуаръ жены.
— Полюбуйтесь! — со стономъ произнесъ графъ (они не забывались даже, когда были съ глазу на глазъ и называли другъ друга всегда на "вы"). — Полюбуйтесь.
Читали!
— Что такое? — привстала встревоженная графиня. — Какое нибудь несчастье?
— Да ужъ… счастьемъ назвать это трудно! — горько произнесъ графъ.
Графиня судорожно схватила журналъ и на великолѣпномъ французскомъ языкѣ прочла указанное мужемъ мѣсто:
— "Въ предстоящемъ зимнемъ сезонѣ модными сдѣлаются опять худыя женщины. Полныя фигуры, такъ нашумѣвшія въ прошломъ сезонѣ, по всѣмъ признакамъ, несомнѣнно, должны выйти изъ моды".
Тихо сидѣла графиня, склонивъ голову подъ этимъ неожиданнымъ грубымъ ударомъ.
Ея потупленный взоръ остановился на туфелькахъ полной прекрасной ножки ея, нескромно обнаженной пеньюаромъ больше, чѣмъ нужно…
Съ туфелекъ взоръ перешелъ на колѣни, на прекрасный достойный рѣзца Праксителя станъ, и замеръ этотъ взоръ на высокой волнующейся груди.
И болѣзненный стонъ вырвался у графини. Какъ подкошенная, склонилась она къ ногамъ графа, обнимая его колѣни. Моментъ былъ такой ужасный, что оба, сами того не замѣчая, перешли на "ты".
— Простишь ли ты меня, любимый?! Пойми же, что я не виновата!! О, не покидай меня!
Мрачно сдвинувъ брови, глядѣлъ графъ неотступно куда-то въ уголъ.
— О, не гляди такъ! — простонала графиня… — Ну, хочешь уйдемъ отъ свѣта! Я послѣдую за тобой, куда угодно.
— Ха-ха-ха! — болѣзненно разсмѣялся графъ — "куда угодно"… Но, вѣдь, и мода эта проникнетъ куда угодно. Нигдѣ не найдемъ мы мѣста, гдѣ на насъ бы смотрѣли безъ насмѣшки и язвительности. Всѣми презираемые, будемъ мы влачить бремя нашей жизни. О, Боже! Какъ тяжело!!
— Послушай… — робко прошептала графиня. — А, можетъ быть, все обойдется…
— Обойдется? — сардонически усмѣхнулся графъ. — Скажи: считался ли до сихъ поръ нашъ домъ самымъ свѣтскимъ, самымъ моднымъ въ столицѣ?
— О, да! — вырвалось у графини.
— Чѣмъ же теперь будутъ считать нашъ домъ, если я покажу имъ хозяйку, въ самомъ началѣ сезона уже вышедшей изъ моды, какъ шляпка на головѣ свояченицы устьсысольскаго околодочнаго?! Что вы на это скажете, графиня?
— О, не презирай меня, — зарыдала графиня. — Я постараюсь, я… я сдѣлаю все, чтобы похудѣть…
Графъ молча всталъ, холодно поцѣловалъ жену въ лобъ и вышелъ изъ будуара.
* * *Завѣдующая "институтомъ красоты" встрѣтила графа Бырдина очень радостно, но сейчасъ же осѣклась, увидѣвъ его мрачное разстроенное лицо.
— Графъ! — вскричала она. — Ваша супруга…
— Увы! — глухо произнесъ графъ.
Онъ вынулъ журналъ, показалъ его притихшей хозяйкѣ и потомъ, сложивъ умоляюще руки, простоналъ:
— Вы! На васъ вся надежда! Помогите…
Послѣ долгаго раздумья и перелистыванія десятка спеціальныхъ книгъ, завѣдующая «институтомъ» вздохнула и рѣшительно произнесла:
— Выходъ одинъ: вашей женѣ нужно похудѣть.
— Но какъ? Какъ?
— Одного режима и діеты мало. Вамъ нужно еще почаще ее огорчать…
— Хорошо, — произнесъ графъ, и мучительная, страдальческая складка залегла на челѣ его. — Будетъ исполнено. Я люблю ее, но… будетъ исполнено!
* * *Въ тотъ же день графъ, зайдя къ женѣ, усѣлся на краю козетки и безо всякихъ предисловій началъ:
— Подвинься, чего тутъ разлеглась!
— Графъ! — кротко сказала жена. — Опомнитесь!..
— Я уже сорокъ лѣтъ, какъ графъ, — сурово прорычалъ графъ. — Но до сихъ. поръ не понимаю: какъ это люди могутъ цѣлыми днями валяться на козеткахъ, ровно ни черта не дѣлая, кромѣ чтенія глупѣйшихъ романовъ.
Графиня тихо заплакала.
— Да право! Работать нужно, матушка, хлѣбъ зарабатывать, a не висѣть на шеѣ у мужа.
— Графъ! Что вы говорите! Вѣдь у насъ около трехсотъ тысячъ годового дохода… зачѣмъ же мнѣ работать?
— Зачѣмъ? А затѣмъ, что ты дура, вотъ и все.
— Графъ!?!!..
— Вотъ ты мнѣ еще похнычешь!.. Дамъ по башкѣ, такъ перестанешь хныкать.
Графъ всталъ, холодно сложилъ на груди руки и сказалъ:
— Да, кстати! Я завелъ вчера любовницу, такъ ты тово… не очень-то много о себѣ воображай. Красивая канашка. Хо-хо-хо!
— Графъ!!
— Заладила сорока Якова: графъ да графъ! Думаю начать пить, a вечеромъ поѣду въ клубъ. Начну отъ нечего дѣлать нечисто играть. Выиграю деньги и обезпечу своихъ незаконныхъ ребятъ. Восемь-то ртовъ — всѣ ѣсть хотятъ! Не хнычь, тебѣ говорятъ! Давно я тебя за косы не таскалъ, подлюку?!
Пробормотавъ гнусное проклятіе, графъ выбѣжалъ изъ будуара. И тутъ на лицѣ его написалось страшное страданіе.
— О, моя бѣдная! О, моя любимая, — шептали его поблѣднѣвшія уста. — Для нашего общаго блага дѣлаю я это.
Онъ прошелъ къ себѣ въ кабинетъ, позвалъ всю мужскую и женскую прислугу и далъ всѣмъ точныя инструкціи, какъ имъ относиться къ графинѣ и какъ съ ней разговаривать.
* * *Точно тѣнь, бродила блѣдная похудѣвшая графиня по своимъ обширнымъ аппартаментамъ. Робко поглядывала она на двери кабинета мужа, но войти боялась…
Встрѣтила слугу Григорія, стиравшаго пыль съ золоченыхъ креселъ.
— Григорій, баринъ у себя?
— А чортъ его знаетъ, — отвѣчалъ Григорій, сплевывая на коверъ. — Что я сторожъ ему, что ли?
— Григорій! Вы пьяны?
— Не на твои деньги напился! Тоже фря выискалась. Видали мы такихъ! Почище даже видали.
— Ульянъ! Степанъ! Дорофей! возьмите Григорія — онъ пьянъ.
— Сдурѣли вы, что ли, матушка, — наставительно сказалъ старый съ сѣдыми бакенами дворецкій Ульянъ, входя въ гостиную. — Кричитъ тутъ, сама не знаетъ, чего. Нечего тутъ болтаться, вишь, человѣкъ работаетъ! Ступай себѣ въ будуваръ, пока не попало.
Внѣ себя отъ гнѣва, сверкая глазами, влетѣла графиня въ кабинетъ графа, писавшаго какія-то письма.
— Это еще что такое?! — взревѣлъ графъ, бросая въ жену тяжелымъ прессъ-папье. — Вонъ отсюда!! Всякія тутъ еще будутъ ходить. Пошла, пошла, вѣдьма кіевская!
И когда жена, рыдая, убѣжала, графъ съ мучительнымъ вздохомъ снова обратился къ письмамъ…
Онъ писалъ:
"Уважаемая баронесса! Къ сожалѣнію, долженъ сказать вамъ, что двери нашего дома для васъ закрыты. Послѣ всего происшедшаго (не буду о семъ распространяться) ваше появленіе на нашихъ вечерахъ было бы оскорбленіемъ нашего дома. Графъ Бырдинъ".
"Княгиня! Надѣюсь, вы сами поймете, что вамъ бывать у насъ неудобно. Почему? Не буду объяснять чтобы еще больше не обидѣть васъ. Такъ-то-съ! Графъ Бырдинъ".
— Хорошія онѣ обѣ, — печально прошепталъ графъ. — Обѣ хорошія — и баронесса, и княгиня. — Но что же дѣлать, если въ нихъ пудовъ по пяти слишкомъ.
А графиня таяла, какъ свѣча. Даже самъ графъ Бырдинъ сталъ поглядывать на нее одобрительно и однажды даже похлопалъ по костлявому плечу. Скелетикъ мой, — нѣжно прошепталъ онъ.
* * *Жуткій нечеловѣческій стонъ раздался въ роскошныхъ аппартаментахъ графа.
Остановившимися отъ ужаса глазами глядѣлъ графъ на страшныя, роковыя строки свѣжаго номера иллюстрированнаго журнала…