— Страшно!
— Ну, вотъ видите. Вы такая чуткая, понимающая и вдругъ заброшены въ эту глушь. Я понимаю, каково вамъ приходится. У васъ красивая душа. Такъ придете?
— Я приду съ однимъ условіемъ: дайте мнѣ слово, что вы не позволите себѣ ничего лишняго.
— Лишняго? Что вы, Оленыса?!. За кого вы меня принимаете. Ничего лишняго. Будетъ самое необходимое.
— Ну, пойдемте отсюда… А то ушли и пропали… — даже неприлично. Только послушайте… Викторъ Михайловичъ… Вы, навѣрное, меня не уважаете. Только сегодня познакомились, a мы уже съ вами… и цѣловались…
— Ольга Николаевна! Развѣ можно говорить о какомъ-то тамъ уваженіи, если налицо любовь! Развѣ можно заботиться о какомъ-то насморкѣ, если у человѣка брюшной тифъ?
— Да ужъ я васъ знаю… Вы умѣете красиво говоритъ… Ну, идите впередъ, a я съ другой стороны выйду.
Черезъ полчаса Здолбуновъ, насвистывая что-то, зашелъ въ мою комнату.
— Ты тутъ? Что это ты дѣлаешь въ одиночествѣ?
— Здолбуновъ! Я все слышалъ, о чемъ ты говорилъ съ Ольгой Николаевной.
Онъ засмѣялся.
— Стыдно подслушивать, дитя мое.
— Знаешь, Здолбуновъ… я записалъ весь вашъ разговоръ. Почти дословно. Не хочешь ли прочитать?
Онъ взялъ изъ моихъ рукъ бумажку и внимательно прочелъ ее.
— А вѣдь, ей Богу, недурно.
— Это? Недурно?! Здолбуновъ! Ты, который читаешь рефераты по искусству, ты, который имѣешь жену — чуткаго, тонкаго, умнаго человѣка, ты, который…
— "О ты, Катилина"! Успокойся, милый. Запомни мудрыя слова человѣка Здолбунова: на кита ходятъ съ гарпуномъ, a на пискаря достаточно примитивнѣйшаго крохотнаго стального крючка. Крючка китъ даже не замѣтитъ; гарпуномъ пискарь будетъ раздавленъ, какъ букашка. Все на свѣтѣ разумно, и Марья Николаевна…
— Ольга!!
— Ну, Ольга. И Ольга Николаевна получитъ если и не мое уваженіе, то мою краткосрочную любовь.
— Да ужъ вы, мужчины, умѣете говорить. На это васъ взять, — засмѣялся я.
А въ окно врывался сладкій, ласковый запахъ сирени и все оправдывалъ, и все оправдывалъ, и все оправдывалъ.
ОТДѢЛЪ III ТѢ, КОТОРЫЕ ДѢЙСТВУЮТЪ НА НЕРВЫ
ПРІѢЗЖІЙ СЕЛЬДЯЕВЪ
Я прислушался… Изъ передней донесся голосъ моей горничной:
— Баринъ дома, но очень занятъ.
Другой голосъ привѣтливо согласился.
— Ага… Такъ, такъ. Это хорошо. Ну, пусть себѣ занимается. Я мѣшать не буду. Доложите, что я хочу его видѣть…
— Да баринъ занятъ. Пишетъ.
— Ну, вотъ и хорошо. Навѣрное, какую-нибудь забавную вещь пишетъ. Скажите, что я хочу его видѣть…
— Баринъ сказалъ, что его отрывать нельзя.
— Да я и не оторву. Ей Богу. Только десять минутъ. Желаетъ, молъ, видѣть его Сельдяевъ. Онъ меня приметъ.
— А они сказали, что никого не будутъ принимать,
— Ну да. Вообще. А я Сельдяевъ.
Голосъ у него былъ кроткій, убѣдительный, какъ у человѣка, который погрязъ съ головой въ разныхъ деликатностяхъ.
— Не знаю ужъ, какъ и быть.
— Вы только скажите ему, что я изъ провинціи.
Этого онъ могъ бы и не говорить. Весь предыдущій разговоръ достаточно убѣдилъ меня въ этомъ. Я съ силой бросилъ перо на письменный столъ, вскочилъ, выбѣжалъ въ переднюю и, заложивъ руки
— Что?
— Мамочка! — закричалъ онъ, умиленный. — Не узнаетъ! Вотъ смѣхи-то… Сельдяева не узналъ. Да какая же жизнь послѣ этого… Дайте-ка я перво-наперво васъ облобызаю.
Онъ привлекъ меня къ себѣ, a горничная въ это время стаскивала съ его плечъ шубу. Вышло такъ, что мы спутались въ одинъ странный комокъ, состоящій изъ горничной, Сельдяева, шубы его и меня.
— Простите, не узнаю, — пролепеталъ я, прижимая Сельдяева къ сердцу.
— Сельдяева-то? Помните, вы въ Армавирѣ у насъ читали лекцію, a я зашелъ привѣтствовать васъ отъ имени армавирскаго общества любителей таксомоторной ѣзды. Еще послѣ мы съ Гугенбергомъ и Чухалинымъ васъ на таксомоторѣ возили, городъ показывали. Кстати, знаете, Чихалинъ-то… Кинематографъ открываетъ въ Армавирѣ.
— Что вы говорите! — деликатно поразился я. — Это неслыханно! Кто бы могъ подумать… Эхъ, Чихалинъ, Чихалинъ… Не выдержала русская душа окружающей безпросвѣтной мглы… Садитесь.
— Сяду. Я вѣдь вамъ мѣшать не буду. У меня только одна просьба: покажите мнѣ вашъ Петроградъ.
Я поглядѣлъ на Сельдяева; взглянулъ на неоконченную рукопись. Первый, все равно, не отстанетъ; вторую, все равно, окончить не удастся.
— Пойдемъ, — сказалъ я.
— А работа? Вы не безпокойтесь, пишите. Я минуточекъ пять подождать могу.
— Что вы! Тутъ работы часа на два.
— Ну, тогда, конечно, бросьте. Хе-хе… Сельдяевы не каждый день въ Петроградъ пріѣзжаютъ. Вѣрно?
— Пойдемъ.
Мы одѣлись и вышли.
— Вотъ это Невскій проспектъ, — сказалъ я пріостановившись, чтобы полюбоваться на его ошеломленное лицо.
Однако, лицо его было спокойно, какъ морской заливъ въ тихое лѣтнее воскресенье.
— Невскій?.. Такъ, такъ. Далеко тянется?
— Верстъ десять!
Я опять искоса взглянулъ на него.
— Десять? Такъ. Но это въ обѣ стороны?
"Нѣтъ, — подумалъ я, — улицей его не удивишь. А что ты, голубчикъ, запоешь, когда увидишь Казанскій соборъ?!.".
— Это вотъ Казанскій соборъ. Каково, а? Хотите внутрь зайти?
— Нѣтъ, зачѣмъ же, — пожалъ онъ плечами. — Соборъ какъ соборъ.
— Ну, не скажите… Колонны-то все таки… Видали, какія?
— Да, сѣрыя. Сто штукъ будетъ?
— Что вы, — сказалъ я, и хотѣлъ добавить: «меньше» но потомъ рѣшилъ ошеломить его.
— Больше! Около трехсотъ.
— Съ каждой стороны или въ общемъ?
Я рѣзко повернулся:
— Пойдемъ.
Желаніе поразить этого человѣка пропало во мнѣ. Я вяло водилъ его за руку и не менѣе вяло указывалъ вялымъ пальцемъ:
— Исаакіевскій соборъ. Полтораста милліоновъ обошелся.
Сельдяевъ значительно поджималъ губы и, поднявъ одну бровь, спрашивалъ:
— Съ землей или безъ земли?
— А это вотъ Нева. Видите?
Онъ перегнулся черезъ перила и сталъ разсматривать рѣку такъ, будто бы хотѣлъ разглядѣть какое-то насѣкомое, ползущее внизу.
— Это вотъ Нева и есть?
— Нева. Кажется, что не широка, a на самомъ дѣлѣ обманъ зрѣнія: пять верстъ!
Никакого изумленія не отпечатлѣлось на его лицѣ.
— Ну, вода-то здѣсь, говорятъ, ядовитая, — задумчиво опершись о перила, промямлилъ онъ.
— Вода? Страшно ядовитая. На одинъ кубическій сантиметръ воды четыре милліарда бактерій. Ежели нападутъ всѣ вмѣстѣ, человѣка растерзать могутъ.
— Такъ, такъ. А эта штучка тамъ торчитъ — что это такое?
— Гдѣ?
— Вотъ эта. Кривая какая-то.
— Это — Троицкій мостъ! (Мы стояли отъ него въ ста шагахъ). Хорошая "штучка"!.. Одна постройка обошлась полтораста милл… (все равно!) милліардовъ.
— Все-таки, онъ металлическій?
— А вы какой же хотѣли?
— Да нѣтъ, я такъ. Мнѣ все равно. Металлическій такъ металлическій.
Я призадумался.
— Когда кессоны устанавливали, — около трехъ тысячъ народу погибло. Это былъ единственный разъ, когда онъ измѣнилъ себѣ, замѣтивъ:
— Ну, на такой большой мостъ неудивительно, — что столько народу пошло.
Я сразу погасъ, потухъ, обезсилѣлъ и побрелъ, еле перебирая ногами и неохотно влача Сельдяева за руку.
Были впереди еще — музеи, памятники, вся красота и мощь Петрограда. Но — что это все Сельдяеву? Я рѣшилъ не церемониться съ нимъ.
* * *Мы шли по какой-то неизвѣстной мнѣ узкой улицѣ; я указалъ на сѣрый двухэтажный домъ и значительно сказалъ:
— Самый знаменитый домъ въ Петроградѣ
— А что?
— Здѣсь Пушкинъ написалъ своего "Евгенія Онѣгина".
— Пушкинъ? — переспросилъ Сельдяевъ. — Александръ Сергѣевичъ?
— Да.
— Онъ тутъ что же… всегда жилъ или такъ только… Для "Онѣгина" поселился?
— Спеціально для "Онѣгина". Заплатилъ за квартиру двадцать тысячъ.
Печать холоднаго равнодушія лежала на каменномъ лицѣ Сельдяева.
— Вы что же думаете, — сурово спросилъ я — Что прежнія 20 тысячъ все равно, что теперешнія? Теперь это нужно считать въ 50 тысячъ!
— Гм… да! А онъ за "Онѣгина"-то много получилъ?
Я бухнулъ:
— Около трехсотъ тысячъ.
— Ну, тогда, значитъ, — разсудительно замѣтилъ Сельдяевъ, — ему можно было за квартиру такія деньги платить.
Мы, молча зашагали дальше.
— А вотъ этотъ домъ — видите? Тутъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ произошла страшная драма: одинъ молодой человѣкъ вырѣзалъ обитателей четырехъ квартиръ.
— Это сколько-жъ народу?
— Да около такъ… пятидесяти человѣкъ.
Онъ осмотрѣлъ фасадъ и спросилъ:
— Въ одинъ день?
— А то какъ же?
— Этакъ, пожалуй, и не успѣешь, если безъ помощниковъ. За что же онъ ихъ?
— Изъ мести. Они съѣли его любимую невѣсту.
Сельдяевъ качнулъ головой.
— Людоѣды, что ли?
— Нѣтъ!! — отрѣзалъ я, дрожа отъ негодованія. — Это былъ такой клубъ, гдѣ ради забавы каждый день ѣли по человѣку. И полиція молчала, потому что ей платили около трехъ милліоновъ въ годъ.
— Рублей?
— Нѣтъ, фунтовъ стерлинговъ!!! Въ фунтѣ — 9 рублей 60 копѣекъ.
— Англійскіе фунты?
— Да! Да!
Онъ улыбнулся краешкомъ рта.
— Гмъ! Просвѣщенные мореплаватели…
* * *— Стойте! Вотъ домъ, который васъ позабавитъ. Здѣсь помѣщается питомникъ полицейскихъ собакъ. Есть тутъ одна собака Фрицъ, которая не только разыскиваетъ преступниковъ, но и допрашиваетъ ихъ.
— Овчарка? — спросилъ онъ, оглядѣвъ фасадъ.
— Чортъ ее знаетъ!! Недавно захожу я сюда, a она сидитъ за столомъ и спрашиваетъ какого-то парня:
"Какъ же вы говорите, что были въ тотъ вечеръ на Выборгской сторонѣ, когда я нашла ваши слѣды на лѣстницѣ дома Гороховой улицы?" Такъ парень на колѣни. "Ваше высокородіе! Не велите казнить, велите слово молвить!.. Такъ точно, повинюсь передъ вами".
— Да, да. — сказалъ Сельдяевъ, шумно вздыхая. — Читалъ и я, что гдѣ-то въ циркѣ показывали собаку, которая разговариваетъ; потомъ кошку… тоже. Показывали… которая разговариваетъ…
Я погасилъ искорку ненависти, мелькнувшую у меня въ глазахъ, и сказать, хлопнувъ его по плечу:
— Такъ слушайте, что же дальше! Собака, значить, къ нему: "А такъ, ты сознаешься?!" — Такъ точно. Только вотъ что, ваше высокородіе; такъ какъ говоримъ мы глазъ-на-глазъ, то раздѣлимся по совѣсти. Я вамъ брилліантовыя сережки отдамъ, что укралъ, a вы меня отпустите…" И кладетъ передъ ней серьги. Собака только плечами пожала: "куда мнѣ онѣ… Вѣдь всѣмъ ювелирамъ примѣты и описаніе сережекъ разосланы. Попадусь еще… Есть у тебя рублей пятьдесятъ наличными — такъ дай. Тогда чортъ съ тобой, иди куда хочешь". — "Тридцать пять есть!" — "Ну, ладно, давай, да сережки то не здѣсь сбывай, a гдѣ-нибудь въ Берлинѣ или Дрезденѣ!" Опустила деньги въ карманъ да прочь со стола.
Сельдяевъ выслушалъ меня, и въ глазахъ его мелькнула тѣнь интереса къ моему разсказу.
— Да откуда жъ у нея карманъ?
— Карманъ сюртука. Онѣ вѣдь одѣваются въ форменные сюртуки. Шашка. Сапоги. Свистокъ. Жалованье 11 рублей съ полтиной.
Но Сельдяевъ снова погасъ. Взялъ меня подъ руку и спросилъ:
— Ну, a что тутъ у васъ, вообще, въ Петроградѣ интереснаго?
— Вы лучше разскажите, что у васъ слышно въ Армавирѣ?
Онъ остановился, обернулся ко мнѣ, и лицо его сразу оживилось.
— Да вѣдь я вамъ и забылъ сказать: вотъ будете поражены… Ерыгина помните?
— Не помню.
— Ну, какъ же. Такъ можете представить, этотъ Ерыгинъ рѣшилъ ѣхать въ Сибирь! Нашелъ въ Иркутскѣ магазинъ, который ему передали на выгодныхъ условіяхъ — и переѣзжать туда… Не чудакъ ли?.. Что вы на это скажете?!
И онъ залился закатистымъ смѣхомъ.
— Господи Іисусе! Кто бы могъ подумать! — воскликнулъ я и вслѣдъ за нимъ залился смѣхомъ.
Какъ это часто бываетъ, смѣялись мы по разнымъ поводамъ.
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ЧЕЛОВѢКЪ
Къ подъѣзду большого коммерческаго банка подъѣхалъ господинъ среднихъ лѣтъ, незначительной наружности…
Когда онъ, среди потока другихъ кліентовъ банка, проходилъ черезъ стеклянный, монументальнаго вида, турникетъ, то пріостановился около усталаго, отупѣвшаго отъ безсмысленной работы швейцара и медлительно, съ нѣкоторой раздумчивостью, совсѣмъ не вязавшейся съ происходившей кругомъ суетой, спросилъ швейцара:
— Много народу, небось, у васъ бываетъ въ день?
— Много, — отвѣчалъ швейцаръ, вертя турникетъ.
— И всякаго, значить, пропустить надо… Работа, нечего сказать. Тутъ, небось, и о себѣ-то чтобы подумать — нѣтъ свободной минуты.
— Гдѣ тамъ!
— Тяжелая работа. Семейный?
— Семейный.
— Такъ-съ, — пожевалъ губами господинъ. — Для семьи, значитъ, приходится добывать. И дѣти есть?
Швейцаръ съ нѣкоторымъ удивленіемъ отвѣтилъ:
— Двое.
— Мальчики, дѣвочки?
— Мальчикъ и дѣвочка.
— Ну, дай имъ Богъ добраго здоровьица. Пока до свиданья. Иду, братъ, деньги по переводу получать. Сто двадцать пять рублей. Директора у васъ хорошіе?
— Ничего, директора хорошіе. Сюда пожалуйте.
— Пойду, пойду… Не буду отвлекать тебя отъ дѣла
* * *— Скажите, мальчикъ, гдѣ тутъ у васъ по переводамъ получаютъ?
— У третьей колонны, налѣво.
Проворный мальчишка въ коричневой курткѣ съ золоченными пуговицами, хотѣлъ прошмыгнуть мимо, но посѣтитель задержалъ его и, снисходительно улыбнувшись, сказалъ:
— Небось, вамъ, мальчикъ, уже надоѣли всѣ эти вопросы?.. Вотъ, думаете вы, какъ это просто, и надпись есть: "полученіе по переводамъ", a всѣ спрашиваютъ, справляются. Сколько жалованья получаете?
— Восемь рублей.
— Ну, что жъ, — задумавшись рѣшилъ посѣтитель, — все-таки родителямъ подмога. У родителей живете?
— У родителей, — съ важнымъ видомъ пискнулъ мальчишка, втайнѣ польщенный такой содержательной бесѣдой.
— Ну, ну. Это хорошо. Вы старайтесь.
* * *Посѣтитель подошелъ къ барьеру и, облокотившись о него, закивалъ головой завѣдующему оплатой переводовъ.
— Здравствуйте, здравствуйте. Ну, какъ банковскія дѣла? Подвигаются? Ничего? Все благополучно?
— Благодарю васъ, ничего. У васъ что? переводъ?
— Да, знаете… Хотѣлось бы получить. Жена-то у меня живетъ въ Кременчугѣ, ну, a мнѣ тутъ и понадобились деньги. Я ей и пишу: "Лиза, дескать, вышли немного, чтобы"…
— Хорошо, хорошо. Позвольте вашъ переводъ.
— Вотъ онъ — видите. Тутъ и сумма обозначена, и число, и отъ кого, и что — все есть. Женаты?
— Что?
— Вы-то, я спрашиваю, женаты? Или въ холостякахъ все еще маячите? Теперь какъ-то меньше стали жениться…
— Паспортъ съ вами? — тоскливо спросилъ завѣдующій переводами, поглядывая на кучку кліентовъ, толпившихся за спиной добродушнаго посѣтителя.
— Паспортъ? А зачѣмъ? Вѣдь я самъ пришелъ. Если бы мой слуга пришелъ, или тамъ братъ, или кто нибудь, вообще, изъ хорошихъ знакомыхъ — тогда я понимаю. А такъ — зачѣмъ же?
— Простите, безъ паспорта мы не можемъ выдать.
— Вы меня ошеломляете. Объясните мнѣ, почему такое странное правило?
— Да видите ли что… Мало ли что…
— Совершенно съ вами согласенъ, — отвѣтилъ посѣтитель. — Но вы были бы правы, если бы дѣло шло о какой-нибудь большой суммѣ… Ну, тамъ — пять или десять тысячъ… А тутъ? Какіе-то сто двадцать пять рублей…
— Да, но разъ такое правило, я, какъ отвѣтственное лицо, не могу рисковать.
— Милый! Да развѣ же я не согласенъ!? Звѣрь я, что ли?! Бегемотъ какой-нибудь? Я согласенъ! Но тутъ, изволите видѣть, есть одно маленькое «но»… Вы, конечно, отвѣтственное лицо, но — вы слышите это «но»? но никто не имѣетъ права дѣлать изъ васъ машину, безсловесный рычагъ какой-то. Вы должны разсуждать! Какъ же вы должны разсуждать въ данномъ случаѣ? А такъ: вотъ пришелъ человѣкъ получать до переводу 125 рублей, a паспорта-то у него и нѣтъ. Жуликъ онъ или не жуликъ? Укралъ онъ этотъ переводъ или честно получилъ отъ жены по почтѣ? Прежде всего посмотрите на мое лицо! Всмотритесь въ мои глаза! Могутъ быть такіе глаза у жулика? Нѣтъ! Это первое. Второе: жуликъ бы не дѣйствовалъ такъ просто, какъ я, простите, молъ, паспорта не захватилъ, прошу выдать просто такъ, на довѣріе. Жуликъ къ довѣрію никогда не обратится! Да онъ вамъ, батенька, тысячу документовъ подѣлаетъ, паспортъ украдетъ да подсунетъ, но о довѣріи даже и не вспомнитъ! Теперь — третье: жуликъ не будетъ получать такую маленькую сумму, не будетъ рисковать изъ-за какой-то сотни слишкомъ. Затѣмъ, замѣтьте: жуликъ для вашего усыпленія всегда выведетъ не круглую сумму, a какую-нибудь самую заковыристую: 352 рубля 17 копѣекъ, 937 рублей 91 копѣйка!
— Простите, вы задерживаете публику.
— Вотъ-то чудакъ человѣкъ! Да не я задерживаю публику, a вы меня задерживаете! Подумаешь, велика важность — 125 рублей. Да я, можетъ быть, такую сумму въ одинъ разъ въ ресторанѣ оставлялъ.
— Нѣтъ, безъ паспорта мы выдать не можемъ.
— Такъ-съ. Значитъ, я, по-вашему, жуликъ?