— Боюсь, наш товарищ потерял нить беседы, — сказал он хетту.
Тудхалияс покачал головой.
— Рискуя прослыть занудой, я должен заметить, что нельзя утратить то, чего у тебя никогда не было.
Гибким движением поднявшись, хетт пересек комнату и вышел на балкон.
— Я не нравлюсь этому человеку, — заметил Банокл, почесывая в коротко стриженной бороде. — И мне не нравится этот человек.
Тяжело поднявшись, он оглядел комнату и задержал взгляд на блюде с нарезанным мясом и сыром.
— Пироги кончились, — пожаловался он.
Подойдя к двери, Банокл открыл ее и крикнул, чтобы принесли еще пирогов. Потом снова плюхнулся на сиденье.
— Это не антипатия, — проговорил Тудхалияс, возвращаясь в комнату. — Меня воспитывали философы и учителя, владеющие редким искусством историков и мыслителей. Я изучал стратегию древних войн, слова великих полководцев, поэтов и законодателей. А теперь я изгнан из царства отца и нахожусь в компании воина, для которого самое большое удовольствие — это помочиться на дерево. Слово «антипатия» даже приблизительно не передает мои чувства.
Банокл сердито уставился на него, потом посмотрел на Каллиадеса.
— Думаю, это было оскорбление, но я перестал прислушиваться, когда он начал говорить о философах. Мне никогда не нравились эти коровьи сыны. Не понимаю ни слова из того, что они говорят.
— Допускаю, мой друг, что немногое из того, что они говорят, могло бы тебя заинтересовать, — отозвался Каллиадес. — Но я был бы признателен, если бы мы могли вернуться к насущным вопросам.
— А о чем тут вообще говорить? Враги пришли, мы их уничтожили. Они мертвы. А мы нет.
Банокл увидел, что хетт с озлоблением уставился на него.
— Мы пытаемся предугадать, где будет следующее вторжение, и приготовиться к нему. Именно так поступают умные военачальники, — презрительно усмехнулся Тудхалияс.
— Умные, да? — огрызнулся Банокл. — Если ты такой умный, что же тебя тогда изгнали? Как ты дошел до того, что сидишь тут с нами, крестьянами?
— Меня изгнали как раз потому, что я умный, ты, болван! Мой отец болен и очень стар. Он решил, что я собираюсь его свергнуть.
— Тогда почему он тебя не убил?
— Потому что он болен и очень стар, — Тудхалияс круто повернулся к Каллиадесу. — Можем мы обсудить военные действия наедине?
— Можем, — согласился Каллиадес, — но это было бы неуважением по отношению к этом отличному полководцу. И, возможно, нам следует помнить, что именно атака его конницы прорвала вражеский строй и позволила нам рассеять врага.
— Я этого не забыл, Каллиадес, — ответил хетт. — Дело не в том, что я не придаю значения его храбрости или его воинским талантам. Дело в том, что леность его недалекого ума меня оскорбляет.
Банокл взметнулся на ноги, вытащив меч.
— Я устал от твоих оскорблений, навозная рожа, и от твоей глупой бороды. Дай мне ее обкорнать — по самое горло!
Изогнутый меч Тудхалияса с шипением покинул ножны.
Каллиадес прыгнул между мужчинами.
— А вот это может вдохновить наших врагов! — крикнул он. — Два военачальника-победителя кромсают друг друга на куски. Уберите мечи! Может, нам стоит встретиться позже, когда вы остынете.
Мгновение ни один из державших меч не двигался, потом Тудхалияс вогнал оружие обратно в ножны и зашагал прочь.
Когда дверь за ним закрылась, Банокл вздохнул.
— Что с тобой такое? — спросил Каллиадес.
— Я скучаю по Рыжей. Не видел ее несколько месяцев.
— Рыжая будет тебя ждать. Но тебя беспокоит не это. Мы дружим уже давно, и ни разу за все это время я не видел, чтобы ты обнажил меч против своего собрата-воина. Ты бы убил хорошего человека, храброго бойца. Это на тебя не похоже, Банокл.
Банокл тихо выругался.
— Я терпеть не могу быть командующим. Я скучаю по прежней жизни, Каллиадес. Сражайся, убивай врага, напивайся и плати каким-нибудь шлюхам. Вот какова жизнь воина. А я просто игрушечный командующий. Все вы думаете и планируете. Хетт это знает. Клянусь богами, это все знают. А я привык быть другим. Я был отличным бойцом, и люди смотрели на меня снизу вверх.
— Ты все еще отличный боец и они все еще смотрят на тебя снизу вверх.
— Дело не в этом. Я знал свое дело и делал его, как и любой другой человек. А теперь я не знаю своего дела, и чужестранцы кидают оскорбления мне в лицо. Говорю тебе, еще одно оскорбление — и я возьму его щипцы для завивки и вколочу ему в задницу так глубоко, что он сможет завивать свою проклятую бороду изнутри!
Каллиадес засмеялся.
— Не знаю, почему тебя так раздражают бороды. Многие хеттские воины ими щеголяют, но, как мы видели, они все равно свирепые бойцы. Почему бы тебе не пойти и не присоединиться к пирушке? Не напиться?
Банокл покачал головой.
— Я больше не могу этого делать, Каллиадес. Люди перестают разговаривать, когда я подхожу. Они замолкают, как будто ожидают, что я помочусь в их праздничные костры.
— Ты их командир. Они почитают тебя.
— Я не хочу, чтобы меня почитали! — закричал Банокл. — Я хочу быть самим собой! Почему ты не можешь стать командующим? Это же ты составляешь все планы!
Каллиадес посмотрел на него.
— Надо не только продумывать действия, мой друг, — тихо сказал он. — Вся стратегия — ничто, если люди не желают сражаться. Когда ты возглавляешь войско, люди идут за тобой, их сердца полны огня и веры. Это то, что нельзя купить за золото. Ты вдохновляешь их. Они верят в тебя. Они поскачут в Аид, если ты об этом попросишь. Тебе следует это понять. Тудхалияс сердится не потому, что ты глупый, а потому, что он не может научиться быть таким, как ты. Он может понять, как разработать детали военных действий, он может овладеть воинскими навыками и стратегией, но он не может вдохновлять. По правде сказать, я тоже не могу. Это редкий дар, Банокл. И у тебя он есть.
— Он мне не нужен! — запротестовал богатырь. — Я хочу, чтобы все было, как раньше.
— Ты хотел бы, чтобы мы погибли тогда, во Фракии?
— Что? Я имел в виду, что хочу… Я не знаю, чего хочу. Но не этого! Чума порази Гектора за то, что оставил меня за командующего!
— Гектор не смог бы взять фракийцев с собой в Трою. Ты знаешь, что случилось в прошлый раз, когда там были фракийцы.
— Что?
— Да я тебя умоляю! — огрызнулся Каллиадес. — Мы были с тобой там, в армии, которая туда вторглась! Троянские фракийцы восстали, присоединились к нам, и мы почти взяли город.
Банокл снова тяжело опустился на стул и вздохнул.
— Я сказал Рыжей, что здесь, в Дардании, зимой больше не будет битв. Так сколько еще проклятых армий Агамемнона ждет по ту сторону проливов?
— Очевидно, их будет больше, чем мы думали, — ответил Каллиадес. — Но зачем приходить зимой? С едой зимой туго, земли негостеприимны. Снег и проливные дожди сделают большую часть Фракии непроходимой. Приходить зимой нет смысла.
— Если это так, почему ты беспокоишься?
— Потому что Агамемнон не дурак. Он в прошлом брал города и возглавлял успешные набеги по всему западу. Мы с тобой участвовали во многих из его набегов. Здравый смысл говорит мне, что нападение на Трою нужно будет совместить с вторжением в Дарданию на севере и с большим переходом через гору Иду на юге. Только тогда он сможет привести свои флоты в Троянскую бухту. Но нападать здесь зимой, когда его армия оторвана от других? Даже если они успешно высадятся и двинутся на юг, можно будет получить подкрепление из Трои и уничтожить микенцев. Так о чем Агамемнон думает?
— Может, он потерял рассудок, — заметил Банокл.
Каллиадес покачал головой.
— Это было бы слишком хорошо. Но я боюсь, мы просто не видим его замысла.
Глава 14 Знамения звезд
Поздно ночью Каллиадес отправился на поиски Тудхалияса. Часовой направил его к укреплениям над Морскими воротами, где Каллиадес и нашел хеттского вождя, который смотрел на север, на освещенный луной Геллеспонт.
Внизу на берег было вытащено пять галер, их команды спали на песке. В лучшие дни моряки пришли бы наверх, в город, который цеплялся за полы крепости; пришли бы, чтоб выпить и заплатить за компанию шлюх. Но теперь город был заброшен, его жители бежали в глубь страны, подальше от войны.
Суда явились сюда за припасами, прежде чем вернуться к охране проливов.
Тудхалияс оглянулся на Каллиадеса, но не поздоровался с ним.
— Ты все еще злишься? — спросил Каллиадес.
— Я зол большую часть зимы, — ответил Тудхалияс. — И пока незаметно, чтобы зима подходила к концу. Но не отягощай себя заботами, Каллиадес. Мою ярость разжег не тот деревенский увалень.
— Тогда что?
Тудхалияс холодно улыбнулся:
— Слишком долго объяснять. Итак, зачем ты меня искал?
Каллиадес ответил не сразу. Тудхалияс был сыном царя, выросшим среди чужеземной знати. Каллиадес не имел опыта общения с такими людьми. Их манеры и обычаи были ему незнакомы. Он знал только, что хетт — гордый человек и в разговоре с ним нужно осторожно подбирать слова.
Каллиадес ответил не сразу. Тудхалияс был сыном царя, выросшим среди чужеземной знати. Каллиадес не имел опыта общения с такими людьми. Их манеры и обычаи были ему незнакомы. Он знал только, что хетт — гордый человек и в разговоре с ним нужно осторожно подбирать слова.
— Этой ночью вспыльчивость победила, — сказал, наконец, Каллиадес. — Я подумал: не стоит оставлять все, как есть, чтобы нанесенные раны гноились всю ночь.
— Ты принес его извинения?
Каллиадес покачал головой и мягко проговорил:
— Ему нет нужды извиняться. Ты первым нанес оскорбление.
В глазах хетта зажегся огонь злости.
— Ты ожидаешь, что я извинюсь?
— Нет. Банокл забудет о случившемся к утру. Это в его натуре. Он простой человек и не умеет таить зло. Все, что ты сказал, было достаточно правдиво. Я это знаю. Даже Банокл это знает. Но важно, чтобы мы оставили случившееся в прошлом.
— Если бы он был военачальником хеттов, — заметил Тудхалияс, — и один из его командиров стал говорить так, как говорил я, кликнули бы наемного убийцу, и командира вскоре не стало бы.
— К счастью, Банокл не хеттский военачальник. И если бы завтра случилась битва и тебе грозила бы смертельная опасность, Банокл проскакал бы сквозь огонь и смерть, чтобы тебя спасти. Такова уж его натура.
— Он уже это сделал, — признал Тудхалияс, и Каллиадес увидел, что гнев его начал угасать.
Хеттский царевич снова пристально посмотрел на море.
— Я никогда не любил Великое Зеленое, — заметил он. — Я не понимаю, почему люди стремятся плавать на хрупких деревянных судах. Вы, люди моря, для меня загадка.
— Я тоже никогда не любил море, — ответил Каллиадес, — но ведь моя жизнь была жизнью воина.
— Моя тоже. Мне было пятнадцать, у меня еще не росла борода, когда отец послал меня сражаться при Кадеше. С тех пор я всегда сражался против египтян, а теперь — против племен идоноев и фессалийцев, которые пришли сюда с микенцами. Мужчины всегда говорят об окончательной победе. Я никогда не видел ни одной.
— Я тоже, — согласился Каллиадес.
— И здесь мы ее тоже не увидим, — негромко проговорил Тудхалияс. — Враг придет снова. У меня теперь меньше трехсот человек, и около тридцати раненых. Фракийцев Банокла несколько сотен, а в придачу — две сотни дарданцев, большинство из которых новобранцы. Добавь к этому пятьдесят воинов Троянской конницы, которых оставил нам Гектор, — итого получится меньше тысячи человек, чтобы удержать Дарданию.
— Я послал к Приаму за подкреплением, — ответил Каллиадес, — но сомневаюсь, что нам пришлют больше горстки пехотинцев, потому что Гектор и Троянская конница сражаются сейчас на юге.
— Ты сможешь удерживать крепость несколько месяцев, — сказал Тудхалияс, — но в конце концов угроза голодной смерти вынудит тебя ее покинуть. Если враг придет со значительными силами, будет лучше, я думаю, оставить дарданцев здесь и отступить с боем к Трое. Тогда ты все-таки сможешь получить подкрепление и вернуться.
— Опасность этого в том, что нас могут обойти с флангов, а потом поймать на открытом месте, — заметил Каллиадес. — Если мы столкнемся с легковооруженными племенами, мы сможем пробиться. Но если Агамемнон пошлет микенские отряды, нас изрубят на куски.
— Они настолько хороши?
— Поверь мне, Тудхалияс, под солнцем нет пехотинцев лучше. Каждый из них ветеран, и они сражаются сомкнутым строем, по четыре или шесть рядов, сомкнув щиты. Вы, хетты, храбрые люди, но плетеные щиты не могут остановить тяжелых копий. И ваши узкие изогнутые мечи не могут пронзить бронзовые доспехи.
Их внимание привлек яркий свет, внезапно блеснувший на востоке. Каллиадес посмотрел туда и увидел падающую звезду, прочертившую след в ночном небе. Спустя несколько мгновений новые падающие звезды мелькнули у горизонта.
— Это предзнаменование, — сказал Тудхалияс, глядя на них. — Только хорошее или дурное?
— Такие огни были в небе в ночь перед тем, как мы разграбили Спарту, — ответил Каллиадес. — Для нас это оказалось хорошим предзнаменованием. Мы победили.
— В те дни ты был микенским воином, — заметил хетт. — Тогда, может быть, это хорошее предзнаменование для Микен.
Каллиадес выдавил улыбку.
— А может быть, это просто огни в небе.
— Может, — с сомнением отозвался Тудхадияс. — Говорят, Агамемнон — коварный враг. Это правда?
— Я служил ему почти всю свою воинскую жизнь. Он прекрасный стратег. Он выискивает слабости врага, а потом наносит удар в сердце. Никакой пощады. Никакой жалости.
— Тогда почему этот прекрасный стратег попусту губит жизни людей здесь зимой?
— Я сам задавал себе такой вопрос, — признался Каллиадес, покачав головой. — И не нашел на него ответа.
Хетт посмотрел на него.
— Может, ты задавал неправильный вопрос.
— А какой вопрос будет правильным?
— Он — человек риска или предпочитает осторожность?
Оба они помолчали. Потом хетт спросил:
— Дарданский флот собрался сейчас в Геллеспонте и наблюдает за вражескими флотами, так?
— Так.
— И Агамемнон ожидает, что мы сделаем именно это?
— Полагаю, да.
— Может, это как раз то, чего он добивается. Потому что если флот защищает Геллеспонт, он не охраняет Трою.
— Агамемнон не может напасть на Трою зимой, — сказал Каллиадес. — Из страха перед штормами, при недостатке припасов для войск. Вторжение — даже если оно будет успешным — не будет организованным. Не придет никаких подкреплений с юга или с севера.
Но Каллиадес еще не успел договорить, как по спине его внезапно пробежал холодок.
— Гектор и Троянская конница на юге, защищают Фивы, — заметил Тудхалияс, — а троянский флот небольшой, но Троя полагается на то, что ее защитят корабли Дардании. Эти галеры охраняют здесь проливы от атаки с севера. Если Агамемнон вторгнется на земли Трои сейчас, в разгар зимы, со всеми своими людьми и со всеми своими восточными союзниками, он застанет город врасплох. И, как ты только что сказал, ударит в сердце. Никакой пощады. Никакой жалости.
Старый рыбак Тимеон отказывался проклинать свою неудачу. Когда несчастья случались с другими людьми, те бранили богов или ворчали о несправедливости жизни. Не таков был Тимеон. Удача есть удача. Она либо есть, либо ее нет, но ему казалось, что шансы на то и другое равны. И по большей части, если человек терпелив, удачи и неудачи в конце концов уравновешивают друг друга.
Эта зима почти исчерпала философский настрой Тимеона. Старая рыбачья лодка дала течь, когда косяки гладкой рыбы двинулись из далекого Темного Моря вдоль берегов к более теплым южным морям. Тимеон пропустил лучшие рыбачьи дни, потому что доски его лодки оказались гнилыми, а починка шла медленно и обошлась дорого.
Когда лодка снова стала пригодна для плавания, он уже глубоко увяз в долгах.
Потом двое из трех его сыновей заявили, что уходят в верхний город, чтобы присоединиться к троянскому войску. Остался лишь юный Микий — хороший мальчик, но неуклюжий. Нарезая пойманную большую серебрянку восемь дней назад, он рассек себе ладонь, и рана начала гноиться.
Теперь Тимеон был вынужден рыбачить один. Это было нелегко. Его старые мышцы едва выдерживали напряжение, когда он вытаскивал полную сеть.
Пока другие рыбаки спали, он в темноте вышел в море и двинулся в сторону бухты Геракла, ободренный видом стаи дельфинов. Они, должно быть, охотились на гладкую рыбу — значит, косяк ее был недалеко от берега.
Над морем висел туман, но небо было ясным, ярко сияли звезды. Дул холодный ветер, но Тимеон ощущал в нем дыхание весны.
Дважды он забрасывал сети. Дважды вытаскивал их пустыми.
Дельфин скользнул мимо маленького суденышка, его темные глаза наблюдали за старым рыбаком.
— Ты кажешься пухлым и хорошо откормленным, — сказал ему Тимеон. — Как насчет того, чтобы поделиться со мной ужином?
Дельфин перевернулся на спину, его хвост взметнул в воздух фонтан брызг. Потом дважды нырнул, исчезая в глубине.
Тимеон приготовил сеть. Его утомленные глаза чесались, мышцы устало ныли.
В небе вспыхнул свет. Рыбак поднял глаза. На востоке падали звезды — белые искры на темном фоне. У него перехватило дыхание от такой красоты.
Печаль счастливых воспоминаний коснулась души Тимеона. В ту ночь, когда он встретил Мину, много лет назад, тоже падали звезды.
— Боги благословили нас, — сказала Мина, когда они лежали на берегу, глядя в небо.
Они вырастили трех сыновей и пять дочерей. Такого благословения достаточно для любого человека, сказал себе Тимеон.
Он задрожал. Как быстро пролетели годы! Казалось, теперь они шли быстрей, чем тогда, когда он был молодым. Когда он был ребенком, дни казались бесконечными. Он помнил, как сильно ему хотелось подрасти, чтобы выходить на лодке отца, приносить домой гладкую рыбу, чтобы его приветствовали, как отличного рыбака. Казалось, ожидание длилось вечно.