В этот миг могучий микенский воин появился рядом с ними над верхом стены. Едва он очутился на стене, Каллиадес прыгнул к нему и пронзил его сердце мечом. Человек этот тяжело упал, его меч зазвенел на каменном парапете. Каллиадес и Банокл схватили его за обе руки и перебросили вниз.
Халкей выглянул и увидел, что нога воина зацепилась за лестницу, по которой он взобрался, и лестница упала вместе с четырьмя воинами, карабкавшимися следом за первым.
— Они попусту губят своих людей, — фыркнул Банокл. — Мы можем продолжать это делать весь день. В этом нет никакого смысла.
— Ты прав, — ответил Полит, беспокойно сморщившись. — В этом нет никакого смысла. А ведь Агамемнон — умный человек.
Он посмотрел на Каллиадеса, и лицо его внезапно прояснилось.
— Это отвлекающий маневр!
Каллиадес побежал к ступенькам.
— Если они атакуют восточную и западную стены, они ожидают, что мы оттянем наши войска от южной стены!
— Скейские ворота! — закричал Полит, последовав за ним. На ходу он завопил Баноклу: — Приведи еще людей!
Вместо того чтобы гнаться за ними вниз по каменным ступеням, Халкей рысцой поспешил по верху западной стены, потом по южной, пока не добрался до Великой Башни Илиона.
Под ним, под аркой Скейских ворот, кипел яростный бой. Стража отчаянно защищала ворота от группы облаченных в черное воинов, которые сражались так же неистово.
Халкей наблюдал, как последние стражники были сражены и как атакующие взялись за громадный дубовый брус, на который запирались ворота. Халкей знал, что требуется шесть человек, чтобы его поднять, а внизу было восемь… Они едва взялись за брус, когда бегом появились Каллиадес и Банокл.
Банокл с ревом ринулся на врагов, наполовину снес одному из них голову и полоснул второго мечом по лицу. Брус с одного конца уже приподнялся, покинув скобу. Снаружи раздался чудовищный треск, и ворота под ударом слегка прогнулись внутрь.
Каллиадес вспрыгнул на конец бруса и налег на него всем весом, ему помогали воины, появившиеся вслед за ним и Баноклом. Огромный дубовый брус снова встал на место как раз тогда, когда второй удар обрушился на ворота.
Стоящий на стене Халкей поспешил к ее наружной стороне и посмотрел вниз. За воротами около пятидесяти человек орудовали массивным стволом дерева, превращенным в таран. Позади этих людей ждали вооруженные воины, облаченные в доспехи.
Таран снова устремился вперед, но огромные ворота едва дрогнули. Они снова были прочно заперты.
Бронзовщик наблюдал, как один из ожидающих воинов поднял на него глаза. Халкей увидел, что это царь Итаки. Глаза их встретились, и Халкей медленно покачал головой. Одиссей вложил меч в ножны, повернулся и пошел от ворот прочь.
Глава 23 Цари на войне
Одиссей раздраженно сорвал с головы шлем, сердито топая по улицам разрушенного нижнего города. Как он и предсказывал, троянцы быстро разгадали их замысел. Отвлекающая тактика Агамемнона была неплохой идеей, признал про себя Одиссей. Сработай она, может, это и стоило бы сотен раненых и убитых при атаке на стены. Но она не сработала, и они зря потратили жизни храбрых воинов и, что еще важней, потеряли своих людей внутри города. Те из восьми, которые выживут, будут допрошены, но они не знают ничего, что помогло бы троянцам.
Царь Итаки понятия не имел, сколько шпионов у Агамемнона в городе, но был уверен, что больше ему не удастся внедрить ни одного. Гектор, или другой человек, командующий обороной Трои, наверняка запечатает теперь последние ворота, чтобы не дать новым беженцам — и микенским шпионам — проникнуть в город.
Одиссей предвидел, что рано или поздно его союзники предложат взобраться на огромные стены. Он вспомнил, что было две ночи тому назад. Он и несколько его моряков с «Кровавого ястреба» устроились во дворе дворца, некогда принадлежавшего Антифону, а теперь ставшего домом мирмидонцев Ахилла. В тот день сражений не было, но появились новые торговцы вином, и настроение у людей было праздничным.
Щитоносец Ахилла Патрокл, стоя с кубком вина в одной руке и ломтем жареной баранины в другой, приводил доводы в пользу попытки взобраться на стены.
— Посмотри на них, — сказал Патрокл, слегка покачиваясь, и махнул кубком в сторону южной стены. — Даже ребенок мог бы на нее взобраться. Много зацепок для рук между камнями.
Он жадно сделал большой глоток вина.
— Мы подождем до темноты, потом мирмидонцы переберутся через западную стену, прежде чем троянцы увидят, что мы идем. Пробьемся к Скейским воротам — и город наш. Что скажешь, Одиссей?
— Скажу, что для меня дни карабканья на стены прошли, мальчик. И западная стена — скверный выбор. Потому что все знают: она ниже всех остальных стен, слабое звено в цепи, поэтому ее охраняют лучше остальных.
— А какую стену выбрал бы ты, Одиссей? — спросил Ахилл, который лежал на спине и смотрел на звезды.
— Я бы попытался на северной.
Патрокл насмешливо фыркнул.
— Вертикальный утес с крутой стеной наверху? Готов поспорить, туда не смог бы взобраться никто.
— А я готов поспорить, — ответил Одиссей, — что ты не смог бы взобраться на западную стену.
Патрокл никогда не мог воспротивиться искушению поспорить, это Уродливый Царь очень хорошо знал. Патрокл, Одиссей и Ахилл в сопровождении веселых, пьяных мирмидонцев и итакийцев оставили дворец и отправились к западной стене. В обрамлении звездного света стена парила высоко над ними.
— На что спорим, старый царь? — спросил Патрокл.
— Пять моих кораблей против нагрудника Ахилла.
Ахилл приподнял брови.
— Почему против моего? — спросил он.
— Потому что хорошо известно, что у Патрокла нет ни единого медного кольца, которое вызванивало бы его имя, и он никогда не отдает того, на что спорил. Ты же человек чести и заплатишь долги своего друга, как всегда.
Патрокл ухмыльнулся, не обескураженный, а Ахилл пожал плечами.
— Так тому и быть, — сказал он. — А если Патрокл заберется на стену и будет убит, когда окажется на ее вершине?
— Тогда условие останется в силе, и ты выиграешь пять итакийских кораблей.
Молодой воин завязал свои заплетенные в косу светлые волосы, притянув конец косы к шее, и, побежав к стене, вспрыгнул на первый высокий камень. Потом, легко находя опору для рук и ног, проворно взобрался туда, где стена становилась вертикальной. Там он помедлил, глядя вверх. Патрокл нашел зацепку справа, вытянулся, едва ухитрившись ухватиться за нее кончиками пальцев. Осторожно подтянул ноги, сперва одну, потом другую, и начал высматривать слева новую зацепку для руки. Там ее не было. Вершина огромного камня, за который он цеплялся, была далеко за пределами досягаемости его руки.
Видя, в какое трудное положение он попал, итакийцы начали насмешничать, но Одиссей заставил их замолчать. Царь посмотрел на вершину стены. Он не видел в темноте часовых, но знал, что они там.
Патрокл осторожно передвинул правую ногу к узкой щели в камне. Он ерзал босыми пальцами ноги до тех пор, пока не сумел укрепиться на этой жалкой опоре. Потом снова посмотрел вверх, чтобы проверить, куда собирается добраться.
Сделал глубокий вдох и прыгнул на вершину камня. Он едва-едва сумел допрыгнуть, вцепившись в верх кончиками пальцев.
Его правая нога соскользнула, но он умудрился забросить правую руку на верх камня и удержался, царапая ногами в поисках опоры.
Однако звук этот встревожил часовых.
Одиссей увидел, как над краем стены, высоко вверху, появился воин и, быстро отодвинувшись, что-то крикнул своим товарищам. Через стену перегнулся стрелок с луком; на тетиве лежала стрела. Патрокл был для него отличной мишенью.
Потом справа от себя Одиссей увидел какое-то мгновенное движение. Ахилл выхватил кинжал и метнул в лучника, стоявшего высоко вверху. Кинжал мелькнул в воздухе, вращаясь в лунном свете, и с глухим стуком ударил лучника в голову. Это было немыслимо: такая маленькая мишень, на такой высоте, всего лишь в свете звезд.
Ахилл рванулся вперед.
— Спускайся, Патрокл, быстро!
Его щитоносец проворно спустился со стены, и вдвоем они побежали обратно к мирмидонцам, которые прикрыли их отступление, стреляя вверх, в собравшихся троянских лучников.
Когда они подбежали к ожидающему Одиссею, Патрокл смеялся.
— Ну, старый царь, на что теперь поспорим? — спросил он.
— Ты не добрался до верха стены.
— Меня остановили действия врагов.
— Так действия врагов не принимались в расчет? Этот спор был недействительным.
Патрокл дружески пожал плечами, и все они вернулись во дворец.
Но до Агамемнона дошла весть о восхождении молодого воина, и на следующий день царь битв выдвинул гибельный план: взобраться на стены и взять Скейские ворота.
Сейчас, два дня спустя, Одиссей нехотя улыбнулся про себя, идя по освещенному солнцем городу. Ему нравился Патрокл. Патрокл нравился всем. Он всегда был жизнерадостен, часто валял дурака, чтобы позабавить царя, и был храбр, как лев.
«Странно, — подумал Одиссей, — оттого что Патроклу явно нравится Ахилл, воины стали лучше относиться к фессалийскому царю, часто мрачному и необщительному».
Патрокл развлекал людей долгими днями, а Одиссей, избегавший Агамемнона и западных царей, нуждался в развлечениях. Среди западных царей все время вспыхивали ссоры. Нестор и Идоменей редко разговаривали друг с другом, после того как Острозубый однажды внезапно оттянул своих лучников с поля битвы, оставив войска Нестора атаковать без прикрытия один из дворцов нижнего города. Острозубый избегал Одиссея, потому что царь Итаки не упускал случая напомнить ему, что тот обязан Одиссею своим золотым с серебром нагрудным доспехом, поставленным на кон в споре: продержится ли Банокл достаточно долго в кулачном бою. А Агамемнон и Ахилл теперь ненавидели друг друга и непрерывно из-за чего-нибудь ссорились, даже из-за того, кому будет принадлежать рабыня, дочь жреца.
Одиссей знал, что Агамемнона вполне устроит, если Ахилл погибнет у Трои. Когда они вернутся наконец в свои родные земли, Агамемнон не захочет иметь в соседях такого сильного царя и потенциального врага.
Идя через нижний город, Уродливый Царь печально осматривался по сторонам. В этой части Трои было немного дворцов. Здесь находились дома мастеровых — красильщиков, горшечников, текстильщиков — и многочисленных слуг огромных домов знати. До войны тут по улицам и переулкам бегали дети, на каждой площади были раскинуты яркие базары, торговцы заключали здесь сделки, спорили и смеялись, часто затевали свары. А теперь повсюду царило запустение и вонь смерти. Трупы с улиц убрали, но троянские семьи, убитые в их домах, все еще лежали там, и трупы разлагались в тепле раннего лета.
Вдалеке Одиссей слышал погребальный распев: «Услышь наши слова, о Аид, Господин Глубочайшего Мрака».
Убитые воины западных армий отправились на погребальный костер после почетного ритуала. Семьи, убитые ими, были оставлены гнить.
Глубоко задумавшись, Одиссей приблизился к лечебнице. Раньше тут находились казармы илионцев, потом — лечебницы для троянских раненых, которые были убиты до последнего человека после взятия нижнего города. Теперь здесь лежали раненые и умирающие воины Агамемнона.
Одиссей поколебался, прежде чем войти. Он собирался навестить своих раненых воинов, но выполнение этого долга не доставляло ему удовольствия. Пока он медлил у входа, наружу вышел молодой лекарь Ксандер. Мальчик выглядел смертельно усталым, его туника была покрыта кровью, и засохшей, и свежей. Даже среди веснушек на его лице виднелись кровавые брызги.
— Одиссей! — воскликнул мальчик, лицо его просияло. — Ты здесь, чтобы повидать своих людей? Ты единственный царь, навещающий своих раненых, если не считать Ахилла.
— Как Тибио? Он умер?
— Нет, он ушел отсюда. Через несколько дней он вернется к сражениям. Он очень сильный.
— Ты самый сильный среди нас, парень, — сказал Одиссей, положив руку мальчику на плечо. — Каждый день иметь дело с вонью, с воплями умирающих, с ужасами гангрены и ампутаций… Даже самые храбрые из воинов избегают этого места. Признаюсь, я бы предпочел быть где угодно, только не здесь.
Мальчик печально кивнул.
— Враги… Я имел в виду, ваши войска привезли с собой мало хирургов и лекарей. Они рассчитывают, что раненым помогут шлюхи и те женщины, что последовали за армией. У женщин больше мужества, чем у воинов, но у них нет умения. Белоглазый работает день и ночь напролет. Я боюсь за него. Ты знаешь, что Махаон умер?
Ксандер казался отупевшим от усталости, и мысли его путались.
— Мне сказали, что он умер в полдень того дня, когда ваши войска взяли равнину Скамандера. Но он же говорил со мной, я его слышал, позднее, той же ночью, в тумане. Он пытался заставить меня уйти. Я должен был вернуться в город, пока мог. Я его подвел.
Он посмотрел на Одиссея глазами, полными слез. Царь ласково подтолкнул его к деревянной скамье.
— Ты устал, парень, устал до изнеможения. Когда ты в последний раз спал?
Мальчик молча покачал головой. Он не знал.
— Я присмотрю за тем, чтобы тебе больше помогали. Мой человек, Леукон, здесь?
Ксандер кивнул — казалось, он слишком устал, чтобы говорить.
— Послушай меня, парень, — настойчиво сказал Одиссей. — Когда город падет, ты должен немедленно отсюда уйти. Покинь это место и отправляйся к бухте Геракла так быстро, как только сможешь. Там всегда есть кипрские корабли, которые привозят нам припасы. Поднимись на один из них и скажи капитану, что тебя послал я.
Но Ксандер покачал головой.
— Нет, Одиссей, я не могу. Если город падет, я должен попытаться помочь моим друзьям. Зеот все еще в Доме змей, и остальные лекари тоже. И в городе госпожа Андромаха и ее сын. Она мой друг. Я троянец, хотя и помогаю вашим воинам.
Внезапно рассердившись, Одиссей выругался и схватил юного лекаря спереди за тунику.
— Послушай меня, парень, — проскрежетал он, — и послушай хорошенько. Я видел падения городов, слишком много таких падений, больше, чем ты насчитываешь лет. Воины становятся животными. Каждый невоенный человек — мужчина, женщина или ребенок — будет убит, если откроются ворота. Не спасется никто. Если ты будешь там, тебя тоже убьют, может, даже кто-нибудь из тех, кому ты помогал, чью жизнь ты спас. Для них ты будешь всего-навсего ягненком среди волков.
Ксандер снова покачал головой, и Одиссей увидел, что он слишком устал, чтобы протестовать. Он отпустил мальчика, и они некоторое время сидели в молчании. Одиссей расстегнул ремни нагрудника и с облегчением его снял.
Потом Ксандер негромко спросил:
— Когда именно Троя падет, как ты думаешь, Одиссей?
— Через дни или через годы. Завтра или через десять лет. Я не знаю, парень. Я всего лишь пехотинец в этой истории героев.
Одиссей вздохнул и проговорил тихо, словно бы про себя:
— Я дал обет, о котором горько сожалею, обет Агамемнону, что его враги будут моими врагами, а его друзья — моими друзьями. Что ж, у этого человека нет друзей. Но я поклялся стоять бок о бок с ним до тех пор, пока враги его не будут побеждены. Поэтому я останусь здесь до тех пор, пока город не падет к нашим ногами, когда бы это ни случилось. И мне придется смириться с такой жизнью, мальчик, хоть это и нелегко. У меня тоже есть друзья в Трое, Ксандер, друзья, которых я знаю целую вечность. Но я не побегу в город, чтобы им помочь. Им нельзя будет помочь. Все живые существа за этими стенами мертвы, парень. Может, они и ходят по улицам Трои, вдыхают ее воздух, едят, спят и занимаются любовью. Но все они мертвы.
На рассвете следующего дня западные цари собрались в Доме каменных лошадей. Одиссею казалось насмешкой судьбы, что Агамемнон переехал во дворец Геликаона. Золотой нанес много сокрушительных ударов царю Микен, топил его корабли, убивал его приверженцев, совершал набеги на его берега. Уничтожение флота Менадоса было унизительным поражением. Нетерпеливое желание Агамемнона захватить троянский дворец Геликаона, дом, о котором Геликаон мало заботился и который редко посещал, многое говорило о царе битв.
Все слуги давно сбежали отсюда, и комнаты стояли пустыми. Одиссей засмеялся про себя. «Никогда нельзя недооценивать мелочность могущественных людей», — подумал он.
В мегароне собрались цари и некоторые их помощники. Чернобородый Мерионес, один из самых старых друзей Одиссея, стоял рядом со своим царем Идоменеем, а Патрокл болтался у окна, лениво наблюдая за пустой улицей внизу.
Кайгонес, Толстый Царь Ликии, пришел в сопровождении своего племянника Сарпедона, о котором все говорили как о грозном бойце. Некоторые утоляли голод мясом и пшеничным хлебом. Одиссей отхлебнул из кубка с вином.
Потом появился Агамемнон; его обычное спокойствие, казалось, уступило место тревоге.
— Мы потеряли прошлой ночью караван с припасами, — сказал Агамемнон, и не подумав поздороваться. — Шестнадцать повозок с зерном, вином, фуражом для коней и сушеным мясом и рыбой, двигавшихся от бухты Геракла. Троянская конница нанесла удар на равнине Скамандера, вражеских воинов было больше трехсот. Они убили охранников и возниц и забрали все повозки. Из Радости царя был послан конный отряд; враги убили этих конников тоже и забрали их лошадей.
В мегароне воцарилась тишина, потом Одиссей сказал:
— Это можно было предвидеть. Посылать повозки с припасами через равнину и давать им для охраны меньше полтысячи человек — это было более чем глупо. Они были кроликами, ожидающими свору гончих.
— Однако ты, — Агамемнон показал толстым пальцем на царя Итаки, — все время путешествуешь вместе со своими людьми в Радость царя и обратно. И на вас не нападают.