На этот раз она прождала всего несколько минут. За калиткой показался Жюльен с чемоданом в руке. Мать сейчас же бросилась к нему. Он как будто не решался войти. Все же он осторожно открыл калитку и тихонько затворил ее за собой. Мать и сын встретились под большой грушей, ветви которой нависли над дорожкой. Мать долго не выпускала сына из объятий, потом чуть отодвинулась, чтобы лучше его рассмотреть.
— Ты похудел. И выглядишь утомленным.
Жюльен покосился в сторону дома.
— Папа лег? — спросил он.
— Да.
Казалось, у него на душе стало легче; он постарался улыбнуться.
— Что это ты приехал в такое неурочное время?
Жюльен криво усмехнулся.
— Я еще с ума не сошел, — сказал он. — Я предпочитаю поговорить сперва с тобой с глазу на глаз, и потому подождал, пока он пойдет отдыхать.
Мать покачала головой, как бы говоря «бедный мой сынок, как это тебе в голову пришло».
— Понимаешь, — продолжал Жюльен, — если ты думаешь, что отец сделает из этого трагедию, я лучше сразу смоюсь.
Мать подбоченилась и посмотрела на него, нахмурив брови.
— Ты уйдешь? Но, боже мой, куда?
Он пожал плечами.
— Не беспокойся, не пропаду.
Мать ничего не понимала. Она глубоко вздохнула.
— Скажи, пожалуйста, когда в последний раз отец тебя наказал или хотя бы отчитал как следует? — спросила она.
Жюльен как будто задумался.
— Он, конечно, не кричит. Но я предпочел бы, чтобы он изругал меня последними словами и больше об этом не поминал.
— Легко сказать, не поминал. А вот мне, наоборот, очень бы хотелось как следует об этом поговорить. То, что нам рассказал господин Мартен, не очень-то для тебя лестно.
Жюльен засмеялся. Но смех его звучал как-то фальшиво.
— Тебе смешно, а мне, знаешь, не до смеха, — сказала мать. — Наоборот. Уверяю тебя, меня это ужасно огорчает. А ты готов уже опять сбежать из дому. Вот тогда будет трагедия, но только для меня одной. А потом ты забываешь, что ты еще не взрослый.
Жюльен опустил голову. Голос матери звучал строго, хоть в нем и чувствовалась какая-то легкая дрожь.
— Я засмеялся потому, что другие смеялись. Говорят, там все обхохотались, когда господин Мартен, как медведь по клетке, метался из угла в угол по своей лавочке.
— Но ты все-таки отдаешь себе отчет, что ты натворил? Ведь он тебе доверял. Ты был доверенным лицом главы фирмы во время его отсутствия.
Жюльен пожал плечами.
— Это тоже смешно, — сказал он. — Ты представляешь, всем, кто там работает, за пятьдесят. Почти пятьдесят лет смотреть, как вертится чан с конфетами; не беспокойся, они свое дело знают. А я в первый раз это видел. Неделю я там торчал. Потом понял, мне тут делать нечего, и предложил им сделку: пусть работа идет без сучка, без задоринки, а я им глаза мозолить не буду. Уговаривать их не пришлось.
У матери перехватило дыхание.
— Значит, с первых же дней ты… ты лодырничал?
— Нет, я познакомился с одним парнем, он учится в художественной школе, и он выхлопотал мне разрешение посещать занятия, а в лавочке господина Мартена все шло как по маслу.
— Господи боже мой, господи боже мой!
Она не знала, что ей делать. И вдруг ей вспомнились слова господина Мартена.
— А ночью ты тоже посещал занятия? — спросила она.
Жюльен как будто смутился. Он улыбнулся, немного помялся, затем полушутя полусерьезно сказал:
— Ну, если тебе нравится называть это так, я, знаешь, не возражаю.
На этот раз мать рассердилась.
— Жюльен! Ты кажется забыл, что я твоя мать. Мне не нравится, как ты воспринимаешь мои слова. Ты сейчас без работы. Наши дела, сам знаешь, не очень-то блестящие, а ты обращаешь в шутку такие… такие вещи…
Она не находила нужных слов.
— Но, мама, ведь не думала же ты… ты же понимаешь…
Он тоже замолчал. Она подождала минутку и, покачав головой, сказала:
— Да, понимаю… Да-да, я много чего понимаю. И отлично понимаю, что, как только ты вышел из-под моего крылышка, ты стал позволять себе всякие вольности. Только я также замечаю, что ты не очень-то дальновиден, мог бы сообразить, что в один прекрасный день господин Мартен нагрянет в твое отсутствие…
Жюльен перебил ее.
— Он приезжал несколько раз. Но обычно всегда предупреждал о своем приезде. Телефонировал накануне, чтобы, если он приедет поездом, его встретил на вокзале мальчик-рассыльный или чтобы ему приготовили завтрак, если он приедет машиной. А со служанкой мы договорились. Она меня каждый раз предупреждала. Только…
Он скорчил гримасу и сделал неопределенный жест, смысл которого мать себе не уяснила.
— Видишь, в конце концов допрыгался, — сказала она. — Повадился кувшин по воду ходить…
— Ничего бы не случилось. Только служанка-то оказалась дрянью. Должно быть, приревновала меня, вот и не предупредила.
Мать только руками всплеснула.
— Ах, сынок, сынок…
Она пошла к дому. Жюльен шел за ней следом. Сделав несколько шагов, она услышала, что он бормочет:
— Такая гадина, и как это я ей пощечину не залепил! На что она рассчитывала, с ее-то рожей!
Мать запнулась, словно оступившись, но потом решила не оборачиваться. Она пожала плечами и, дойдя до крыльца, спросила:
— Ты поел перед дорогой?
— Да, перекусил немного… Но это уже давно.
— Не шуми. Ступай наверх, я приготовлю тебе яичницу.
20
Как только Жюльен поел, мать увела его в сад. Отец оставил лопату в парничке, из которого не выбрал и четверти земли.
— Раньше четырех он не встанет, — сказала мать, — никак еще не оправится после болезни. Стар становится, понимаешь, силы уже не те. Ты можешь много наработать, если возьмешься как следует. Вот он выйдет в сад, увидит и будет доволен.
Жюльен снял рубаху и сетку и бросил их на натянутую для сушки белья веревку. При взгляде на него мать вспомнила отца, его худой старческий торс. Жюльен был широк в плечах и плотен. У него был мускулистый мужской торс с легким пушком на груди.
— Ишь какая спина коричневая, — сказала мать. — Ты загорал?
— Раз или два, не больше, мы ходили купаться на Сону.
Она отошла на несколько шагов.
— Мы? Кто это «мы»? — пробормотала она сквозь зубы. — А потом купаться в эту пору года, боже мой, боже мой!
Она принялась полоть грядку, где трава глушила чуть показавшуюся из земли морковь. Время от времени она взглядывала на сына. Он быстро орудовал лопатой, прерывая работу только для того, чтобы поплевать на руки. На дорожке между досками двух парников вырастала куча черного, влажного перегноя. Три рыжие курицы уже ходили по куче, клевали червяков и личинок. Становилось жарко. В прозрачном небе медленно плыли к солнцу ярко-белые облачка.
Выполов грядку, мать подошла к Жюльену.
— Забери все, что можешь забрать лопатой, а я возьму грабли и подгребу за тобой, чтобы потом легче было все взять на лопату… Ах, хорошо бы управиться до того, как он выйдет.
Жюльен прервал на минуту работу и спросил:
— С чем управиться? С этим парником?
— Да.
— Смеешься? Я рассчитываю до четырех и с доброй половиной другого покончить.
Мать, стоявшая на несколько шагов позади, с минуту смотрела на него. Он трудился вовсю, накладывал лопату верхом и легко подымал ее. На шее у него блестели капельки пота. Он работал с остервенением.
— Не надрывайся, — сказала она, — чего ты спешишь, как на пожар?
— Подгребай, подгребай и не волнуйся! — отозвался он.
Парник был очищен задолго до прихода отца.
— Ну как, примемся за второй? — спросил Жюльен.
— Нет, лучше подождем отца, — сказала мать. — Я не знаю, хочет ли он и этот парник уже сейчас подготовить.
Жюльен подошел к колонке и подставил лицо и спину под свежую струю. Мать последовала за ним.
— Если хочешь, пойди за тачкой и отвези сорную траву в яму, пусть гниет, — сказала она.
Жюльен пошел к сараю, вернулся с тачкой и вилами и стал накладывать траву.
Когда он, оставив вилы, взялся за тачку, мать подошла к нему.
— Ты ходил на занятия в художественную школу, это правда?
— Ну да, а что я, по-твоему, делал?
— Ну, ты мог… не знаю там, что ты мог делать… Ну, скажем, гулять, лодырничать…
— Смеешься…
Мать его не узнавала. Она посмотрела ему в глаза, и так они молча смотрели некоторое время друг на друга. Матери казалось, что он не лжет. И все-таки она сказала:
— Ты мог ходить к той… к той девушке.
Он рассмеялся.
— Вечером ходил. И по воскресеньям. Но в будни я, честное слово, занимался в художественной школе.
— И это тебе на самом деле нравилось?
— Да. Впрочем, я тебе покажу свои работы. Я не заливаю.
— Я тебе верю, — сказала она. — Я тебе верю.
Она замолчала, и Жюльен повез тачку. Когда он вернулся, мать спросила:
— И это тебе на самом деле нравилось?
— Да. Впрочем, я тебе покажу свои работы. Я не заливаю.
— Я тебе верю, — сказала она. — Я тебе верю.
Она замолчала, и Жюльен повез тачку. Когда он вернулся, мать спросила:
— А тебе хотелось бы продолжать эти занятия?
Жюльен опять улыбнулся, еще веселей.
— Ну конечно, — сказал он. — Только папаша Мартен, должно быть, рассудил, что делать драже или миндаль в сахаре можно и не умея рисовать.
Мать вдруг нахмурилась.
— Слушай, брось шутить, — сказала она. — Боюсь, что отцу будет очень трудно переварить эту историю, и, прошу тебя, довольно об этом. — Она помолчала. — Только надо бы знать, тебе правда хочется заниматься рисованием?
Он пожал плечами, мать молча смотрела на него. Он тоже поглядел на нее, затем опять взял вилы и принялся за следующую кучу травы.
— А на что рассчитывают в будущем тамошние ученики, кем они думают работать? — спросила она.
— Не знаю… Преподавателями… а может, художниками…
— Н-да… художниками…
Ей хотелось рассказать ему… но мешала какая-то робость. В конце концов, увидев, что отец открывает ставни, мать решилась. Она подошла к Жюльену и быстро вполголоса сказала:
— Может, ты будешь недоволен, но, пока тебя не было, я показала твои рисунки господину Грюа, твоему прежнему учителю.
— Мои рисунки?
— Да, ту папку, что ты привез из Доля.
— И ты показала ее господину Грюа? Да на кой черт она ему нужна? Смешно. Просто смешно.
— Нет, ты не понимаешь, — сказала она. — Он может дать тебе добрый совет.
— Скажешь тоже! Да ведь этот учитель сам отметку за рисунок не мог поставить…
Он вдруг замолчал, нахмурил брови и сердито посмотрел на мать.
— У меня там еще и тетрадь была, ты ее видела?
Мать утвердительно кивнула головой.
— Но, надеюсь, ее-то ты ему не показывала?
Она даже испугалась. Так сердито глядел на нее Жюльен! Она заколебалась, затем чуть слышно шепнула:
— Он сказал, что хорошо. Очень хорошо. Но на хлеб, конечно, этим не заработать.
Она не кончила. Жюльен громко рассмеялся. Рассмеялся каким-то хриплым смехом, от которого матери стало больно.
— Нечего сказать, удружила! Вот, верно, папаша Грюа обхохотался. Верно, за дурака меня счел.
— Глупый ты мой взрослый сын, как ты плохо знаешь людей… Как ты…
Она не докончила. Отец показался из-за угла дома и шел к ним.
— Вон отец идет, — шепнула она. — Главное, не говори глупостей.
Жюльен положил вилы. Отец остановился перед парником. Постояв немного, он повернулся в их сторону, казалось, он раздумывал.
— Пойди к нему, — шепнула мать.
Они направились к отцу. Жюльен подошел к нему, обнял, сказал:
— Здравствуй, папа. Как жизнь?
Отец покачал головой и указал на пустой парник и большую кучу черного перегноя:
— Во всяком случае, управился ты скоро. Сразу видно, что тебя одышка не мучает.
— Я хотел за второй приняться, но мама не велела.
— Лучше подождать и покончить сперва с одним, — сказал отец. — Мать права. Надо бы навоз привезти, этим сейчас и займемся.
— Но ему, верно, хочется есть, — заметила мать.
— Нет, я не голоден, — сказал Жюльен.
Он пошел к колонке, опрокинул в яму тачку с травой, затем повез тачку в самый конец сада, к навозной куче под ореховыми деревьями.
Отец снял шерстяную куртку. Мать подошла к нему.
— Ишь какой он здоровый, — сказала она.
— Да. Как будто сильный. Только бы не отлынивал от работы.
Некоторое время они следили за сыном, который накладывал навоз. Затем мать повернулась к отцу. Он все еще глядел хмуро. Лоб под козырьком каскетки был насуплен, щеки все в морщинах, глаза из-за солнца прищурены. Когда Жюльен наложил полную тачку, отец пошел к крольчатнику.
— Пойду принесу другие вилы, — сказал он матери. — Пусть выложит навоз, а я разровняю.
Мать пошла вместе с ним. Она обдумывала свои слова и, когда отец, положив вилы на плечо, повернул обратно, сказала:
— Вот если бы он остался дома на несколько дней, ты бы не так надрывался и работа бы очень подвинулась.
Отец внимательно посмотрел на нее. Взгляд у него был еще хмурый, и все же матери показалось, что лицо его несколько разгладилось, когда он сказал:
— Ну что ж, посмотрим. Не знаю.
Она следила за ним взглядом, пока он шел по дорожке, видела, как он перешагнул через доску в парник. Она еще боялась радоваться, но ей уже казалось, что возвращение Жюльена будет менее тягостно, чем она ожидала.
21
Усталость заглушила гнев отца. Кроме того, мать ходила по пятам за Жюльеном, который первые дни почти все время работал в саду. Она следила за ним и, как только чувствовала, что они с отцом сейчас поругаются, тут же спешила на выручку.
Три раза она уходила днем за покупками. На самом деле ей хотелось пристроить куда-нибудь Жюльена. После долгих колебаний она пошла в контору по найму.
— А почему ваш сын сам не зайдет? — спросил служащий.
Мать почувствовала, что краснеет.
— Его сейчас нет в Лоне, — пробормотала она. — Он приезжает на этой неделе.
Служащий объяснил, что из-за войны в делах застой, особенно в кондитерском деле.
— Сейчас лучше попытать счастья на заводах, работающих на оборону.
Он дал два адреса. Мать сложила бумажку вчетверо и спрятала на самое дно сумки.
Так прошли конец апреля и начало мая, для мужчин — в работе в саду, для матери — в надежде, что счастливый случай поможет сыну опять найти место.
Вот только война все еще длилась. По газетам представлялось, что идет она где-то далеко. Вечером после ужина Жюльен иногда сидел с матерью. Он листал «Иллюстрасьон», там теперь отводилось меньше места войне, чем похоронам кардинала Вердье, полевым работам в Эльзасе, жизни на Ближнем Востоке. Впрочем, война шла где-то очень далеко. Взять хотя бы Норвегию, ведь это же вроде как на другом конце света. Правда, французских солдат отправляли на фронт, но из тех, кого знала мать, никого не отправили.
Иногда объявляли тревогу. Все выходили из домов и смотрели на небо. Два раза очень высоко в небе показались самолеты, но все уверяли друг друга, что это, конечно же, самолеты французские или английские. Соседи переговаривались через забор.
— Видите? Вон там, высоко, в стороне Монтегю.
— Да-да, вот блеснули.
— Ага, вижу. Это наши. Просто хотят приучить нас к тревогам.
— А что толку? Лишний раз люди в окно посмотрят, вот и все.
— Неужели вы думаете, — говорил Пиола, который в войну четырнадцатого года служил в артиллерии, — неужели вы думаете, что сюда пропустят неприятельские самолеты? У нас все-таки есть зенитки. И истребители. Верьте мне, нам ничто не угрожает.
Отец соглашался с ним, Жюльена война как будто совсем не интересовала, он больше молчал. Мать это молчание беспокоило, но она не решалась спрашивать.
В ночь с 8 на 9 мая тревога продолжалась до утра. Мать вставала несколько раз и смотрела в распахнутое настежь окно. Ночь была свежая. Небо ясное.
На рассвете снова объявили тревогу. Отец с матерью встали. Они окликнули Жюльена, который не слышал сирен; все же спустя немного он тоже пришел в сад. С улицы, куда, вероятно, высыпал народ, доносились свистки. Тревога не прекращалась довольно долго, в половине первого пришла мадемуазель Марта и сообщила, что бомбардировали Лион.
— Передавали по радио, — пояснила она. — По слухам, боши даже разбомбили ангары на аэродроме.
— Жертвы есть? — спросила мать.
— Конечно, много убитых и раненых.
Мать посмотрела на Жюльена. Мадемуазель Марта ушла. Отец покачал головой.
— Теперь начнется, — сказал он. — Я думаю, что мы еще не то увидим.
Он пошел отдохнуть, и мать осталась одна с сыном. Она не сводила с него глаз. Наконец, когда он собрался в сад, она подошла к нему и прошептала:
— Знаешь, это лучше, что ты здесь… да, лучше.
В конце дня опять была тревога, и на этот раз тоже довольно длительная. В убежище, как и раньше, никто идти не хотел, хотя все горячо обсуждали бомбежку Лион-Брона. Вечером уже с уверенностью говорили, что число жертв очень велико, но что сообщать об этом по радио запрещено.
— В четырнадцатом году то же самое было — когда двести убитых, в газетах напечатано: незначительные потери, — сказал отец.
А Пиола прибавил:
— Что вы хотите, этого требует военное дело; стратегия — вот как это называется. Надо поддерживать дух и в гражданском населении, и в войсках. А потом, по слухам, что-то происходит на границе с Голландией, поэтому в сообщениях, возможно, и напутали.
Однако в утренней газете появилась подробная информация о налете. Бомбардировке подвергся только аэродром Брон. Убиты польские солдаты, откомандированные для охраны аэродрома и ангаров. В самом городе всего несколько раненых, пострадавших от осколков противовоздушной артиллерии. В районе Изера сбит вражеский самолет.