А того не нужно было понукать и подталкивать. Он и сам горел страстным желанием накопать что-то о Корелине. Тот ведь, получается, ходил к немцам в тыл. И Деда с собой брал, Евграфа Павловича, что вообще ни в какие рамки не лезло.
Или это боец его оговаривал?
Зачем?
Ведь и в самом деле Репин числился на спецкурсах Корелина. Получается какая-то неувязка, которую Домов и принялся разматывать.
Четыре установки секретных реактивных минометов – это серьезно. В тылу врага – очень серьезно. Корелин оставил их там, взрыва не было. Уже хорошо, наверняка подумал Домов. А тут еще оказалось, что в октябре сорок первого комиссар запрашивал данные на командира батареи «катюш» капитана Сличенко, пропавшего, кстати, без вести в районе Смоленска. И по поводу военинженера третьего ранга Егорова, начальника склада боеприпасов, тоже пропавшего без вести вместе с двумя машинами реактивных снарядов для установок БМ-13 и в том же районе, Корелин интересовался.
И это было странно. Такие совпадения просто так не происходят. Совпадения – это для романтически настроенных барышень, а серьезные люди, услышав о совпадениях, начинают искать скрытые закономерности.
Домов занимался с Репиным не торопясь. Вначале – просто беседовал, записывая разговоры на диктофон, а потом внимательно их изучая.
Первое, что зацепило, – описание погоды. По этому поводу даже запросил сводки у метеорологов и обнаружил, что в октябре сорок первого, в середине, было довольно холодно. И Репин сказал, что в Москве было прохладно, даже зябко. А там, куда они пришли, было гораздо теплее. Попав в болото, они даже не замерзли. Теплая была вода.
Эти свои показания Репин повторил несколько раз и подтвердил их, когда стали бить. Выл Репа, плакал, но показаний о погоде не менял. Вспомнил, что вместе с Корелиным и генералом к реактивным минометам ходили лейтенанты Иваницкий, Шведов и Залесский. Репин, естественно, фамилий не знал, но описал лейтенантов качественно, узнаваемо. А вот что еще за старший лейтенант был в группе, который всем руководил и который, кажется, разбирался в секретной технике больше других – выяснить не удалось.
Можно было приниматься за Корелина, но фактов было мало. А факты – как гвозди, без них комиссара к кресту не прибьешь. К тому же участники той странной операции стали исчезать.
Лейтенант Иваницкий Никита Петрович пропал без вести в октябре сорок первого, именно тогда, когда, по словам Репина, проходила операция. В декабре погиб Евграф Павлович – остался в доме во время авианалета. Залесский и Шведов все время были в командировках, перехватить их в Москве не представлялось возможным, а на выезде – тем более.
Оставалось копать в архивах и наблюдать за Корелиным.
Специальная группа была отправлена в тыл к немцам, отыскала место, где находилась батарея, но там, в болоте, возле наскоро сколоченной гати, удалось найти только два грузовика и тела одиннадцати человек. По документам – капитан Сличенко и бойцы его батареи. Тут Репин не соврал. В теле одного из бойцов были обнаружены винтовочные пули калибра семь-шестьдесят две, а капитана убили из пистолета. В спину и голову.
Не врал Репин, не врал.
А кроме того, по остаткам бумаг в карманах убитых и в машинах, найденных в болоте, получалось, что все там происходило в августе сорок первого. В августе, а не в октябре, как утверждал Репа. Но в августе он еще работал токарем на заводе, это точно, это проверили. То есть в августе он никак не мог участвовать в захвате установок. И соврать он тоже не мог, здесь Домов был уверен на все сто процентов. Во время таких допросов никто врать не сможет.
Так что, если не обращать внимания на общую фантастичность происходящего, то получалось – группа путешествовала не только в пространстве, но и во времени.
Кремовой виньеточкой на торте была надпись, обнаруженная на коре клена в московском дворе, из которого, по словам Репина, группа отправилась на болото.
«Севка Залесский» было торопливо нацарапано на стволе, и это было в общем-то понятно. Резьба по дереву – развлечение обычное, а перед операцией свободно могло возникнуть желание оставить о себе хоть какую-нибудь память, зацепку. Что-то, что вроде бы дополнительно удержит на этом свете, если что. Но вот две цифры под надписью – 89, вызвали некоторое недоумение. Номер части? Проверка показала, что Всеволод Александрович Залесский не имел отношения ни к одной из частей с таким номером. Адрес? Какой был смысл писать номер дома или квартиры без указания улицы?
Домов, как человек обстоятельный, в список версий включил и совсем уж фантастическую, о том, что 89 – это год рождения. Только не тысяча восемьсот восемьдесят девять, а тысяча девятьсот. Если уж путешествовать по времени, то во всех направлениях. И такая версия автоматически выводила Всеволода Залесского в первые ряды фигурантов этого странного дела.
Домова не торопили. Домова предупредили о режиме максимальной секретности, рекомендовали до минимума сократить список посвященных, и, на всякий случай, толковых и полезных сотрудников к делу не подключать. Толковых сотрудников найти трудно, а по всему выходило, что чистку среди посвященных придется проводить рано или поздно. В любом случае.
Если все – правда, то лучше ее засекретить. Если – ложь, то тем более…
Всех, с кем общался Корелин, проверяли. Когда обнаружили, что тот несколько раз встречался с генерал-лейтенантом Власовым – напряглись, когда генерал пропал – пришли в состояние легкой паники, а когда оказалось, что Власов-таки попал в плен, Домов решил, что Корелин все это знал заранее. Или даже сам все подготовил и провернул зачем-то.
Начальство с предположением Дмитрия Елисеевича вроде бы и не согласилось, но против личной встречи не возражало.
– Такие дела, – сказал Орлов, когда Евгений Афанасьевич отодвинул папку.
– Такие дела, – подтвердил Корелин. – Я всегда верил в таланты Димы. Если он вцепится да если еще и личная заинтересованность возникнет… А бумаги, я смотрю, в папочке свеженькие. Как бы не вчерашние…
Корелин взял в руки листок с машинописным текстом и посмотрел на число.
– Точно, пятого августа. Откуда у тебя это, Данила?
– Я же тебе сказал – я тебя предал. Сдал.
– Нет, это я понял. Не понял, почему ты на свободе и зачем тебе дали эту папку. Ты, случаем, не на машине Феди сюда прибыл?
– Нет, не с Домовым. Папку мне дал человек, находящийся чуть выше Дмитрия Елисеевича. На свободе я потому, что… ну, потому, например, что на свободе я полезнее. – Орлов аккуратно сложил бумаги и фотографии в папку, завязал веревочки, а папку спрятал в портфель. – Вот так вот, товарищ комиссар…
В кабинете стало тихо, только с улицы сквозь открытое окно было слышно, как шелестят листья на деревьях, да издали донесся лай собаки.
Корелин молча постукивал пальцами по крышке стола.
Прошла минута. Еще одна. И еще.
– Что молчишь? – поинтересовался Орлов.
– Я не молчу, я жду, – сказал Корелин.
– Чего?
– Ну… Когда за мной приедут. Забирать, ломать…
Орлов засмеялся. Потом смех оборвал и посмотрел на собеседника даже с некоторым удивлением:
– А зачем тебя забирать? Смысл какой?
– Подожди… – Корелин потер лоб ладонью. – Что значит – зачем?
– Да вот так просто – зачем ты можешь им понадобиться? ИМ! – воскликнул Орлов, указав пальцем на потолок. – Таких, как ты, не арестовывают, а устраняют. Ты слишком много знаешь, но вряд ли ты станешь кому-то на допросах что-то рассказывать. Тем более что в результате и твоих следователей придется убирать… Проще уж пристрелить тебя и всех делов. Особенно в свете последних обстоятельств. Ты зачем Власова в плен отправил?
– Не смешно, – холодно произнес Корелин. – Я…
– Да ты не мне это объясни, а, скажем, Домову. Он сейчас примчится к начальству, упадет в ноги, будет рассказывать, что ты готовишься уходить, что и Евграфа Павловича ты спрятал, и Никиту, и Залесского со Шведовым специально из игры выводишь, переводишь на нелегальное положение, станет просить разрешения на арест-захват-расстрел… Разрешения ему никто не даст, прикажут быть начеку, в готовности и ждать дальнейших указаний. А тебе… Тебе позвонят через… – Орлов посмотрел на часы. – Через пятнадцать минут приблизительно, и попросят приехать.
Корелин скрипнул зубами.
– Я, собственно, поэтому и явился, – сказал Орлов. – Чтобы ты не запсиховал. Ты же мог после звонка попытаться уйти или, чего доброго, пулю в висок пустить… А? Как бы ты отреагировал на звонок с приглашением?
Корелин не ответил.
Он прекрасно понимал, что такой звонок заставил бы его действовать. Как именно? Об этом Евгений Афанасьевич даже думать не хотел.
– Значит, ты звонок прими, радостно подтверди, что едешь с удовольствием, а по дороге обдумай, что будешь говорить по поводу всего этого… – Орлов тряхнул портфелем. – Хорошо подумай, чтобы история с Андреем Андреевичем выглядела как настоящая. Чтобы ты выглядел умным и толковым. Обо мне, если спросят, можешь говорить свободно и ничего не скрывая. Всю правду, как папенька учил.
Орлов снова посмотрел на часы.
– Хорошо, – устало произнес Корелин. – О тебе – всю правду. О Власове… Ну, придумаю что-нибудь. Что я скажу о Севке? Его же возьмут и пропустят сквозь мясорубку. Тебе его не жаль?
– А тебе жаль мальчишку? – изумился Орлов. – А так – не скажешь. Ты же его куда только не посылал! В кровь, огонь и дерьмо… чаще, правда, в дерьмо. Безжалостно и целенаправленно. А тут вдруг такая забота. С чего бы это?
– Ни с чего, – отрезал Корелин. – Просто…
– А раз просто – выкинь его из головы. Просто – выкинь. Считай, что в этой части нашей операции он не участвует. Нету его…
– Нашей операции, – пробормотал Корелин со странным выражением.
– Да, нашей. Я же тебя предупреждал, что рано или поздно тебе придется уходить. Что рано или поздно…
– Я помню, – оборвал Евгений Афанасьевич Орлова. – Я – помню. Но…
Зазвонил телефон на его столе.
Корелин посмотрел на аппарат, потом – в лицо Орлову.
– Это тебя, – подмигнул Орлов. – В гости зовут. И пока ты еще более-менее четко соображаешь, запомни – от бакена строго на восток. Тридцать четыре минуты от названного времени. Тридцать четыре минуты плюс пять с половиной. Потом – строго на восток, не сворачивая и не мешкая. Строго на восток, пока не упрешься. Запомнишь?
– Что это значит?
– Когда нужно будет – ты вспомнишь. И поймешь, – Орлов вновь подмигнул. – У тебя ведь абсолютная память, если ничего не изменилось. Не изменилось?
– Нет, – ответил Корелин и посмотрел на телефон.
Тот продолжал звонить.
6 августа 1942 года, в полосе Юго-Восточного фронта
Палец на спусковом крючке пистолета словно свело судорогой. Севка и не хотел вроде убивать Чалого прямо сейчас. Точно – не хотел. Нужно же было выяснить, чего это новый «попаданец» оказался в прошлом и что именно ему нужно от Севки.
Ведь нужно, ведь не просто так он вышел к этой самой балке так вовремя. Что-то хотел или он, или тот, кто его послал…
Все это Севка понимал и очень хотел узнать правду, но палец его правой руки – указательный палец – имел по этому поводу свое собственное мнение. Спуск был не особо тугой, Севка чувствовал, как выбираются пальцем доли миллиметров слабины, чувствовал, что холостой ход у пистолета совсем крохотный, и в любое мгновение может грохнуть выстрел, отправляя как бы капитана ВВС РККА на тот свет.
Чувствовал и даже пытался остановить палец, но тот… Тот продолжал жать на спусковой крючок.
– Севка… Ты это… – быстро пробормотал Чалый. – Не делай глупостей… Не нужно, потом пожалеешь…
– Наверное… – протянул Севка. – Пожалею…
– Так это…
Грохнуло оглушительно, уши заложило, гильза, блеснув на солнце, отлетела в сторону. Во рту стало кисло от сгоревшего пороха.
Еще выстрел. И еще. И еще четыре раза.
Гильзы одна за другой отправились в недолгий полет.
Щелчок.
Севка удивленно посмотрел на пистолет в своей руке, словно ожидая какой-то каверзы. Восемь патронов в магазине должно быть, а выстрелов было только семь. Может, пистолет решил затаиться, прихомячить последний патрон… В сговоре пистолет с указательным пальцем, и стоит только на мгновение ослабить бдительность, как палец быстренько нажмет на спуск, а пистолет выплюнет утаенную пулю и пристрелит-таки бывшего подполковника ВВС.
Севка отбросил пистолет, с размаху сел на землю, ударившись копчиком о какой-то корешок.
Сжал виски ладонями.
Это называется истерика, Всеволод Александрович. Истерика. Как-то ты за последние дни совсем разболтался, Всеволод Александрович. А был ведь такой крутой орденоносец!
Как ты в Ростове вывел в расход одного товарища, работавшего на немцев. Допросил энергично, не обращая внимания на стоны, кровь и тому подобную ерунду, и пристрелил.
…Наполненные ужасом глаза, трясущиеся руки; кровь и слюна, стекающие по подбородку.
– Слышь, лейтенант, не нужно… я ведь все сказал… я могу работать против немцев… я еще много знаю… я…
– Извини, мне некогда с тобой возиться.
Выстрел.
И ничего не щелкнуло ни в голове, ни в душе. Работа. Только работа. Приказано допросить и ликвидировать. Приказ выполнен.
И в Донбассе не сдрейфил, перестреливался с парнями из абвера – с тремя парнями, – пока Костя не обошел их с фланга и не убил. Ведь не сдрейфил, правда? А пули свистели над самой головой. Одна даже портупею задела на плече.
Костя поднялся из-за невысокого кирпичного заборчика, держа револьвер в вытянутой руке, все еще фиксируя тела немцев. Двое были мертвы, один умирал, бормоча что-то. Пахло сгоревшим порохом, кровью, кажется, пахло, и тянуло гарью – немцы успели сжечь бумаги.
– А можно было быстрее? Я прям истосковался весь…
– А я думал, что тебе и без меня было нескучно… – ответил Костя и пошел разбираться с комендантским патрулем, прибежавшим, наконец, на выстрелы.
А тут?
Трудно было, что ли?
– А я и говорю – козел… – Чалый сглотнул с трудом, отполз на спине от Севки и прислонился к склону балки. – Етить твою…
– У меня еще наган есть, имей в виду… – напомнил Севка, похлопав ладонью по расстегнутой кобуре. – Семь пуль… И я не промажу…
Севка посмотрел на свою правую руку – так и есть, между указательным и большим пальцами кожа была содрана, и сочилась кровь.
Вот по этой причине Севка и не любил «ТТ». У Севки глубокий хват, а у «Тульского-Токарева» ствольная коробка посажена низко, при движении назад закусывает кожу и срывает.
Раз или два на первых стрелковых занятиях проклятая машинка вырывала куски кожи. И Севке посоветовали «ТТ» не пользоваться. Наган в этом смысле был куда вежливее и, подсказали Севке, не разбрасывал гильзы куда попало.
А потом пошли слухи, что немцы разработали к нагану хитрую насадку, глушащую звук выстрела, Севке даже пообещали такую достать, но потом все завертелось, командировки за командировками…
Руку ободрал, но пальцы не дрожали. Хотя внутри организма все колотилось и даже хлюпало.
– Сидеть, – приказал Севка, увидев, что Чалый собирается встать.
Револьвер уже был в руке у Севки и смотрел в лоб капитану. А курок щелкнул в предвкушении выстрела.
– Ловко, – оценил Чалый. – Ты бы его снял с боевого взвода, что ли… А то ведь…
– А ты не дергайся… Сиди спокойно и отвечай на вопросы… Можешь?
Над балкой один за другим проскочили несколько самолетов – немцы и наши, не поднимая головы, определил Севка. Кто-то за кем-то гнался, пока еще не стреляя.
– Могу. Только я на время буду поглядывать, если ты не возражаешь… – Чалый поднял левую руку, демонстрируя массивные часы на кожаном ремне. – Мне очень важно знать, сколько время…
– Смотри, – разрешил Севка. – Сколько у нас есть времени на беседу?
– По первоначальному варианту – около часа. Но после канонады, которую ты устроил… Может, уже сейчас сюда бегут или даже скачут казаки… Лучше особо не затягивать.
– Тогда – быстро. Год рождения?
– Эк ты… Сразу быка за рога…
Ствол револьвера качнулся.
– Да ладно тебе, ладно… – Чалый пытался улыбаться, но глаза смотрели напряженно. – Чалый Александр Федорович, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения… Из Харькова, между прочим. Твой земляк…
– И что? Думаешь, это что-то меняет? Знаешь, сколько земляков я бы, не дрогнув, своей рукой?.. – Севка опер руку с револьвером о колено. – То есть ты сюда…
– Я к тебе. Один наш общий знакомый очень настойчиво просил, чтобы я тебе помог…
– Серьезно? А этот знакомый не сказал, чтобы ты сразу меня предупредил? Ерунда могла бы получиться… – Севка на мгновение зажмурился, вдохнул и выдохнул, пытаясь унять дрожь, возникшую во всем теле. – Не мог сразу…
– Нет. Приказано было только песенку напевать, да пару-тройку раз вставить цитаты из…
– А если бы я не распознал цитат? Ну, просто не вспомнил бы впопыхах? Что тогда?
– Тогда… Я бы еще раза два попробовал что-нибудь эдакое сказануть… Типа «настоящий полковник»… Местные не поняли бы, а ты… ты имел бы шанс этот экзамен сдать…
– Смешно, – кивнул Севка. – То-то бы я офонарел…
– А если бы ты и тогда не понял, то двинулись бы мы с тобой на восток, а на ближайшем привале я бы ушел, оставив тебя одного…
– И что я?..
Севка задал вопрос спокойно, как бы невзначай, но внутренне напрягся.
– А хрен тебя знает, товарищ лейтенант… – Чалый почесал в затылке. – Ты же должен помнить – мы видим только то, что происходит ДО нашего появления здесь, в этом времени. То есть как вы выбрались с Узловой, как попались казакам – по-детски, между прочим, попались, стыдно – видел, как вас расстреливать повели – видел. Как расстреляли – тоже видел.
– Что? – спросил Севка тихо. – Как – расстреляли?
– А вот так. Тебе пуля попала в лоб, а Косте – в сердце. Упали вы в овраг, рыжий казак…